мундире на груди расплывалось кровавое пятно. Однако Крутов не давал себя перевязать. Все тянул одну тоскливую ноту и порывался вперед. Драгуны не могли знать, что этот солдат немой.
Шведы беспорядочно скатывались в низину. Уходили от преследования. Позиция повсеместно была за русским войском.
Ширяя и Крутова везли обратно в одной телеге. Немой очень тосковал и жаловался. Трофим с трудом разобрался — Родя горюет потому, что шведы отняли у него шестопер.
Сиповщик посмотрел на залитую кровью грудь товарища и спросил:
— Не болит?
Немой мотнул головою.
— Эх, милый, — Трофим с непроходящим испугом держал здоровой рукой неподвижную раненую, — запомним же мы с тобой тихую речку, что зовется Сестрой…
Пешие и конные полки возвращались к Неве. Это был первый бой за город и крепость Санкт-Петербург.
Все уже знали, что Кронгиорт с остатками своей армии ушел в Выборг.
На следующий день с восходом солнца солдаты снова работали на бастионах крепости. В почерневших, задымленных порохом руках — топоры, лопаты, пилы.
В крепости долго еще вспоминали, как одолевали топь, как заставили бежать шведов. Больше всего говорили о герое той баталии — немом солдате.
Родиона Крутова не было ни на болверках, ни на валах. Вместе с Трофимом Ширяем его отослали для выздоровления после ран в Шлиссельбургский гарнизон.
Поражение Кронгиорта означало вместе с тем и поражение адмирала Нумерса, хотя шведская эскадра все еще утюжила залив в виду Санкт-Петербурга.
На хорошо вооруженную и с каждым днем усиливающуюся крепость эскадра теперь напасть не могла. Но она закрывала морские дороги к новому городу. С шведскими кораблями надо было бороться кораблями же.
В это время на Ладожском озере делалось великое дело. От причалов Олонецкой верфи ушла в плавание первая, построенная здесь эскадра Балтийского моря.
Распустив паруса, плыли фрегаты, шнявы, гальоты. Первым под флагом капитана Петра Михайлова шел 28-пушечный корабль. Флаг, или иначе — штандарт, поднят на самой высокой мачте. Порывистый ладожский ветер развертывал яркий камчатый шелк, и тогда можно было рассмотреть вытканного на нем русского орла. Орел держал в когтистых лапах моря, подвластные России. Раньше, до этого плавания, на штандарте обычно рисовались три моря: Белое, Каспийское, Азовское. Сейчас впервые на нем было изображено четвертое — Балтийское.
В честь сего многозначащего флага головной фрегат эскадры назывался «Штандарт».
Корабли плыли один за другим, струя в струю. Чуть наклоненный вперед рангоут легко нес парусную оснастку. Полотнища гулко хлопали при повороте. Суда взрезали воду, как сошник жирную землю под посев.
На озерной глади еще держался туман. Казалось, крылатые корабли плывут в воздухе.
На палубе «Штандарта» за грубо сколоченным, ничем не накрытым столом сидели бомбардирский капитан, он же капитан фрегата, Петр Михайлов, рядом с ним — Бухвостов, мастер Федос и другие корабельщики Олонецкой верфи.
Петр, как всегда при удаче, в радости был говорлив. Он хвастался своей эскадрой. И в самом деле, ею можно было залюбоваться — быстрой, сильной, с пушками, внушительно чернеющими на борту. Хоть сейчас в бой!
Сергей Леонтьевич вглядывался в лица мастеров, построивших эскадру. Это были сурово замкнутые лица людей, знающих себе цену. Они не ждали милостей, о деле говорили с безбоязненной строгостью. Много плававшие и строившие на своем веку мастера не терпели никакой похвальбы.
Федос хотя и моложе многих за столом, по признанному всеми умельству, говорил первым.
— Фрегаты ладные, — сказал он скупо.
Мастера одобрительно наклонили головы. Это словцо — «ладные» — было редкостно высокой оценкой, и корабельщик никогда не говорил его напрасно.
Тут же Федос, как будто опасась, не перехвалил ли, предупредил капитана:
— Суда делались с поспешанием. Лес сыроват, досушить не успели, больно уж ты торопил нас… И еще вот что. На последнем фрегате оснастка чуток не по рангу. Парусины недостало…
Мастера одобрили и эти слова. На кораблях не в праздник ходить, а в огонь и в бурю. Надо о них знать все доподлинно.
Бухвостов слушал и не переставал дивиться правде этих людей, сделавших бесценный дар России. Всего замечательней было то, как они говорили о своей верфи, о дедовском гнезде, которое, конечно, для них дороже всего на свете.
— Олонецкая верфь началу служит, — сказал седой ладожанин в смазанных дегтем сапогах, — только началу.
Федос подтвердил:
— От Свири на Неву — путь немалый, через озеро. Да надо еще пороги пройти. А как быть осенью в мелководье? Как посылать в Петербург суда зимой? На санях?.. Приглядывай, господин капитан, место для верфи в невском устье. Мы все пойдем туда работать…
— Давай-ка неси бумаги! — крикнул Петр Бухвостову.
«Бумаги» — это была кипа мелко исписанных листов с промерами фарватера, расчетами для корабельных лекал и планами крепостей. Были тут и записные книжки за полный год — клочки толстой синеватой бумаги и костяные дощечки, на которых раздерганным петровским почерком писались заметки для памяти: «О ученье пушкарей в цель и скорой стрельбе», «О спросе и попытке к Орешку», «Крестьянам сеять дуб», «Посмотреть по солнцу в день равноденствия», «О подъезде к Орешку для осмотру»… В последние месяцы в этой кипе изобильно появились чертежи новых петербургских строений.
На походе бумаги хранились у Сергея Леонтьевича, в медной укладке. Он спустился в каюту. Возвратясь, положил на стол всю кипу.
Федос и все мастера склонились над крупным чертежом. Этот чертеж Петр разостлал на столе и, чтобы не сдуло ветром, прижал с краю ладонью. Корабельщики слушали, стараясь не пропустить ни слова. То их родное, кровное дело.
Скоро на Неве появится верфь не в пример больше Олонецкой. Капитан для убедительности водил пальцем по карандашным линиям. Посматривал на мастеров:
— Вот как будет!
Ладожцы, казалось, не на бумаге, воочию видели невское адмиралтейство, диковинную крепость напротив петербургской, на левом берегу. У той крепости три высокие каменные стены, как должно, защищенные рвами. Четвертой стены нет. Вместо нее стапели, которые обрываются в воду. Со стапелей этих пойдут на Неву и на взморье новые корабли…
Первая Балтийская эскадра построена на Ладоге. Второй и следующим рождаться на Неве.
— Царь-государь! Вот где поработать бы! — от волнения Федос вцепился в столешницу, побелели суставы пальцев. — Дай мне построить корабль на новой верфи!
— Построишь, — ответил Петр, — построишь… А скажи, как ты меня назвал сейчас?..
Всем был известен строгий указ Петра именовать его «без величества». Для сотоварищей по ратному делу был он Петром Михайловым, бомбардирским капитаном. Нарушение указа считалось большой провинностью.
На этот раз, наверно, все обошлось бы, — уж очень увлекся мастер. Но он испугался искаженного судорогой лица Петра. Испугался
