Эмили подняла на него безумные, яркие от лихорадки глаза.
— Она не могла так поступить… не могла.
— Разумеется, не могла, — сказал доктор бодро. — Не тревожься… она так не поступила.
«О чем она говорит?» — спросил он взглядом у Элизабет, но та отрицательно покачала головой.
— О ком ты говоришь… дорогая? — Впервые она назвала Эмили «дорогая».
Но Эмили уже заговорила о другом. Колодец в поле мистера Ли стоит открытым. Кто-нибудь наверняка упадет в него. Почему мистер Ли его не закрыл? Доктор Бернли предоставил тете Элизабет успокаивать Эмили на этот счет, а сам поспешил в Уайт-Кросс.
У двери он почти споткнулся о Перри, который сидел на каменном пороге, съежившись и в отчаянии обняв обеими руками загорелые колени.
— Как там Эмили? — потребовал он ответа, схватив доктора за полу сюртука.
— Отстань… я спешу, — проворчал доктор.
— Вы скажете мне, как там Эмили, а иначе я буду висеть на вашем сюртуке, пока он не разъедется по швам, — упрямо заявил Перри. — Я не могу добиться ни одного разумного слова от этих старых теток. Скажите же мне вы.
— Она больна, но пока у меня нет серьезных опасений на ее счет. — Доктор снова дернул свой сюртук… но Перри не отпускал: он хотел сказать свое последнее слово.
— Вы должны вылечить ее! Если с Эмили что-нибудь случится, я утоплюсь в озере… помните об этом!
Он отпустил полу сюртука так неожиданно, что доктор Бернли чуть не растянулся на земле. Затем Перри снова съежился на пороге и бодрствовал там, пока Лора и кузен Джимми не ушли спать, а после этого прокрался в дом и сел на лестнице, где мог слышать каждый звук в комнате Эмили. Он просидел там всю ночь со сжатыми кулаками, словно нес караул, чтобы не подпустить невидимого врага.
Элизабет Марри оставалась у постели Эмили до двух часов ночи, затем ее сменила Лора.
— Она без конца бредит, — сказала Элизабет. — Хотела бы я знать, что ее тревожит… что-то тут есть, я уверена. Не все, что она говорит, просто бред. Она без конца повторяет: «Она не могла так поступить», — таким умоляющим тоном. Я все думаю… ох, Лора, помнишь, как я тогда прочитала ее письма? Как ты полагаешь, она говорит обо мне?
Лора отрицательно покачала головой. Она еще никогда не видела Элизабет такой взволнованной.
— Если ребенку… не станет… лучше… — начала было тетя Элизабет.
Больше она ничего не сказала и торопливо вышла из комнаты.
Лора села у постели. Она была бледной и осунувшейся от тревоги и усталости: хоть она и провела несколько часов в постели, ей так и не удалось уснуть. Она любила Эмили как собственного ребенка, и ужасный страх, завладевший ее душой, не покидал ее ни на миг. Она сидела и беззвучно молилась. Эмили забылась беспокойным сном, который длился, пока в комнату не пробрался серый рассвет. Тогда она открыла глаза и взглянула на тетю Лору… посмотрела сквозь нее… посмотрела куда-то за нее.
— Я вижу, как она идет через поля, — сказала она высоким, звонким голосом. — Она идет так весело… она поет… она думает о своей малышке… ох, остановите ее… остановите ее… она не видит колодца… так темно, что она его не видит… ох, она падает в него… она упала в него!
Голос Эмили поднялся до пронзительного визга, который донесся до комнаты тети Элизабет и заставил ее бегом пронестись через переднюю прямо в ночной рубашке.
— Что случилось, Лора? — задыхаясь, спросила она.
Лора в эту минуту пыталась успокоить Эмили, которая с багровыми щеками и все тем же устремленным вдаль диким взглядом пыталась сесть в постели.
— Эмили… Эмили, дорогая, тебе просто приснился страшный сон. Старый колодец Ли не открыт… никто в него не упал.
— Нет, упал! — пронзительно выкрикнула Эмили. — Она упала… я видела ее… я видела ее… с «сердечком червонной дамы» на лбу. Вы думаете, я не знаю ее?
Она упала на подушку, застонала и взмахнула руками, которые Лора Марри от удивления выпустила из своих.
Хозяйки Молодого Месяца смотрели друг на друга поверх ее кровати в смятении… и объятые почти смертельным ужасом.
— Кого ты видела, Эмили? — спросила тетя Элизабет.
— Маму Илзи… разумеется. Я всегда знала, что она не совершила того ужасного поступка. Она упала в старый колодец… она сейчас там… пойдите… пойдите и вытащите ее оттуда, тетя Лора. Пожалуйста!
— Да… да, конечно, мы вытащим ее, дорогая, — сказала тетя Лора успокаивающе.
Эмили села в постели и снова взглянула на тетю Лору. На это раз она смотрела не сквозь нее — она вглядывалась в нее. Лора Марри почувствовала, что эти горящие глаза читают в ее душе.
— Вы обманываете меня! — воскликнула Эмили. — Вы не собираетесь вытаскивать ее. Вы говорите это только для того, чтобы отделаться от меня. Тетя Элизабет, — она вдруг повернулась и схватила руку тети Элизабет, — вы сделаете это для меня, правда? Вы пойдете и достанете ее из старого колодца, ведь достанете, да?
Элизабет помнила указания доктора Бернли насчет того, чтобы потакать прихотям больной. Она была напугана состоянием ребенка.
— Да, я достану ее, если она там, — сказала она.
Эмили отпустила ее руку и упала на подушки. Дикий блеск угас в ее глазах. Глубокое умиротворение вдруг разлилось по ее прежде искаженному мукой лицу.
— Я знаю, вы сдержите слово, — сказала она. — Вы очень суровая… но вы никогда не лжете, тетя Элизабет.
Элизабет Марри вернулась в свою комнату и дрожащими руками оделась. Немного погодя, когда Эмили спокойно уснула, Лора спустилась вниз и, услышав, как в кухне Элизабет отдает кузену Джимми какие-то распоряжения, воскликнула:
— Элизабет, неужели ты действительно хочешь, чтобы этот старый колодец обыскали?
— Да, — сказала Элизабет решительно. — Я не хуже тебя понимаю, что это глупо. Но я обещала ей, чтобы ее успокоить… и сдержу мое обещание. Ты слышала, что она сказала. Она уверена, что я ей не солгу. И я не солгу.
Джимми, сходи после завтрака к Джеймсу Ли и попроси его прийти сюда.
— Где она слышала эту историю? — спросила Лора.
— Не знаю… кто-то, разумеется, рассказал ей… возможно, эта старая карга Нэнси Прист. Это не имеет значения. Она все знает, и главное — ее успокоить. Не такой уж огромный труд — поставить лестницу в колодец и попросить кого-нибудь спуститься туда. Все дело лишь в том, что это так нелепо.
— Над нами посмеются! Скажут, что мы две старые дуры! — запротестовала Лора, чья душа, которой была не чужда гордость Марри, решительно взбунтовалась. — И к тому же это снова разбередит раны, оставшиеся после той старой скандальной истории.
— Неважно. Я сдержу слово, которое дала ребенку, — упрямо сказала Элизабет.
Аллан Бернли зашел в Молодой Месяц на закате, на пути домой из города. Он очень устал, так как целую неделю был занят круглые сутки, к тому же состояние Эмили вызывало у него гораздо большую тревогу, чем он решился бы признать открыто; так что он выглядел старым и довольно несчастным, когда появился на пороге кухни Молодого Месяца.
В кухне не было никого, кроме кузена Джимми. Казалось, тому совсем нечем заняться, хотя день выдался отличный — как раз для сенокоса, и на лугу за домом Джимми Джо Белла и Перри таскали большие ароматные, высохшие на солнце, охапки сена. Но кузен Джимми со странным выражением лица праздно сидел у выходящего на закат окна.
— Привет, Джимми, где девочки? Как Эмили?
— Эмили лучше, — сказал кузен Джимми. — Появилась сыпь, а лихорадка сдала. Кажется, она спит.
— Хорошо. Мы не можем позволить себе потерять нашу маленькую девочку, правда, Джимми?
— Не можем, — сказал Джимми. Но он, похоже, не хотел продолжать разговор на эту тему. — Лора и Элизабет в гостиной. Они хотят тебя видеть. — Он сделал паузу и добавил, по своему обыкновению, таинственно: — «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы»[95].
Аллану Бернли пришло в голову, что Джимми ведет себя загадочно. Если Лора и Элизабет хотели его видеть, почему они не вышли его встретить? К чему такие церемонии? Это было так на них непохоже. Он нетерпеливым толчком открыл дверь гостиной.
Лора Марри сидела на диване, уронив голову на его ручку. Ему было не видно ее лица, но он почувствовал, что она плачет. Элизабет, напряженно выпрямившись, сидела на стуле. На ней было одно из ее лучших черных шелковых платьев и один из ее лучших кружевных чепчиков. Она тоже плакала. Доктор Бернли никогда не придавал большого значения слезам Лоры, у которой они, как у большинства женщин, всегда были наготове, но чтобы плакала Элизабет Марри… да видел ли он когда-либо прежде ее в слезах?
Мысль об Илзи вспыхнула в его уме… о его маленькой заброшенной дочери… Неужели что-то стряслось с Илзи? За этот один ужасный момент Аллан Бернли заплатил сполна за то равнодушие, с каким долгие годы относился к собственному ребенку.
