Баскин учел момент. Пока другие еще только собирались с мыслями, он уже произносил из своего угла решительный приговор. Резко, сердито, с усмешкой. Он говорил, что эта «машинка» — пустая затея. «Ваш робот…» — стал он называть презрительно. Он говорил, что все это нужно только для оправдания, а не для дела. Для оправдания искусственно высосанной, путаной нелепицы, которая хочет выглядеть наукой. Всю силу своей давней ненависти вложил Баскин в поток обвинительной речи. И сила эта могла, конечно, произвести впечатление на окружающих. Тем более, что, отвергнув «машинку», можно было бы не думать, не ломать голову над непонятными вещами.
Но Баскин переборщил. Он махнул небрежно, проговорив:
— И вообще, кому это нужно? Проектировщики и без того умеют анализировать схемы. Без всяких роботов.
Шумок прокатился среди инженеров.
— Ну, как сказать! — раздался чей-то густой голос. — Известно, на анализе сам черт ногу сломит.
Уж они-то знали, что такое анализ схем. На собственной шкуре. Дни и недели ползком по релейным цепям. А тут обещают за несколько минут без особого труда. И без ошибок. Все-таки подкупает…
Второй голос вдруг спросил:
— А может ваша машина помогать упрощению схем?
Вот это вопрос! Тишина сгустилась в комнате. Упрощение схем… Коренной вопрос всей релейной науки, релейного искусства. Ради упрощения, ради того, чтобы придумать более простую, экономную схему, и бьются умы проектировщиков. Ради возможности упрощений и возникла, между прочим, новая теория. Так что же машина, их логическая машина? Как она отвечает на этот вопрос?
Все ждали, что же ответят приезжие мудрецы. Зуев взглянул на Григория Ивановича. Сказать, что машина рассчитана на анализ схем, а задача упрощения не входит, собственно, в анализ? Сказать, что это уже касается синтеза, составления схем? Правильно, но малоубедительно. Не эффектно. Особенно сейчас, здесь, после такой речи Баскина.
Зуев еще раз взглянул на Григория Ивановича. Да и все глядели на него. Ну что, профессор, теоретик кислых щей? И Мартьянов вдруг мгновенно почувствовал, как здесь все-таки жарко, несмотря на шелест вентиляторов. Они с Зуевым не ставили себе такой задачи по упрощению и не думали о ней. А как же в самом деле? Надо ответить, непременно ответить сейчас же. Придумать и ответить без промедления. Иначе провал.
И вдруг, как бывает в такие минуты…
— Очень просто! — выпалил Мартьянов свою любимую фразу с улыбкой, полной уверенности. — Машину, если хотите, можно использовать в поисках более простой схемы.
Он подошел к макету и показал сам. Набрать на гнездах два варианта. Один, который вы сумели сделать, чтобы он работал как нужно. Другой — новый, в который вы ввели какие-то упрощения. Если подключить оба варианта к одному и тому же выходу в машине, то у вас получается как бы схема сравнения. На каждом новом шагу, при каждой новой комбинации, которые перебирает машина, она покажет, сходятся ли оба варианта на данном конституенте или не сходятся. Иначе говоря: удовлетворяют ли оба варианта одним и тем же условиям работы?
— Если да, смело берите второй вариант — более простой. Схема будет работать, как вам нужно, а ее решение будет более экономным. Хотите, придумайте третий вариант, еще проще, и опять сравните. Очень просто!
Правда, он тут же заметил, что этот путь к упрощениям — путь не прямой, а как бы окольный, но он верный путь. И уж куда более выигрышный, чем продвигаться к простому решению на ощупь, на глазок, как обычно.
— Да вы сами это знаете.
Зуев смотрел на него с восторгом почти спортивного азарта. Ай да Григорий Иванович! Вот это бросок на финиш! Ведь об этом он никогда, кажется, раньше не думал. Никогда не говорили они об этом. И вдруг в одну минуту сообразил. Вот что значит «испытывать идею в самой жесткой обстановке», по словам того же Мартьянова.
Инженеры уже с любопытством поглядывали на ящик. Уже не с тем недоверием и подозрительностью. Стали подходить, чтобы рассмотреть поближе и даже сунуть нос внутрь, за заднюю стенку. И вопросы начали задавать другие, по существу.
Баскин, конечно, не мог допустить, чтобы так продолжалось. Он покинул свою позицию в углу, протолкался вперед и стал перед макетом, с ненавистью выкатив на него свои и без того глаза навыкате. Он прямо жег его взглядом. За что бы уцепиться? Чем бы его подкосить?
— Четыре элемента! — громко сказал он, подавляя другие голоса. — Проанализировать четыре элемента. Это все, на что способна ваша машина? Четыре элемента! — иронически повторил он. — И на такую детскую задачку целое сооружение? Стоило огород городить!
Баскин метил в самое уязвимое. Четыре элемента — вечный порог, через который никак не могут перепрыгнуть логические устройства, чтобы стать наконец практически полезной машиной, а не только опытным лабораторным экземпляром.
Зуев ринулся, словно защищая ящик от удара.
— Здесь не все есть, что нужно для большой машины! — сказал он запальчиво. — Все принципы уже заложены.
Баскин не удостоил его даже поворотом головы. И сказал в пространство тоном, как учат младенца:
— Техника работает не на принципах, а на готовых конструкциях.
— Но у нас будет такая машина. Мы уже приступаем.
— Бу-удет… — насмешливо протянул Баскин. — Все только в будущем!
— А если будет? — вдруг лукаво спросил Зуев.
— Тогда видно будет… — ответил многозначительно Баскин.
В вечерней мгле за балконной дверью ярко ударила молния и хлынули небеса. Наконец-то разразилось! Теперь уж не прогуляться по городу перед поездом.
Мартьянов, слегка подремывая, видел сквозь прищуренные веки: Зуев потрогал, хорошо ли перевязан макет. Потом сел за стол, раскрыв свой желтый портфель — такой же большой, глубокий, как и знаменитый портфель самого Мартьянова.
Зуев вынул листки с таблицами, со схемками. Разложил и углубился в вычисления, бормоча под нос. Тень теории легла на его занятие. О, да он и сюда прихватил свою задачу «без повторителей»! Ему нужно решить ее непременно, ради все той же большой машины. Освободить машину еще от лишнего груза размеров. Сделать машину еще более простой, экономной, красивой.
Рассматривая снова и снова схемы генератора конституентов, таблицы включений, пытается он в них подсмотреть ответ: как бы ему обойтись без реле-повторителей? Создать то же действие, но лишь на одних основных реле. Стройтесь по столбикам и строчкам, играйте мелодию перебора конституентов!
Мартьянов следил за ним, будто в щелочку, сонно прикрывая веки. Сидит, дорожа минутой, сидит, впившись в свою задачу, его аспирант Зуев. Алексей Алексеевич. Алеша…
В номере гостиницы они сидели в ожидании отъезда, разомлевшие от жары и от жара, который пришлось им выдержать в «группе специалистов», и от плотного обеда в ресторане. Лениво перекидывались словами.
— А все-таки нас не погладили, — сказал Зуев. — Это все «он»! Смял под конец, — добавил ворчливо.
— Будьте довольны, — благодушно отозвался Мартьянов. — Представляете, если бы мы действительно в чем-нибудь промахнулись, какой был бы клёв. А так ведь, по существу, они не могли ничего опровергнуть.
— Значит, вывод? — спросил Зуев.
— Вывод простой — надо продолжать.
— То есть скорее за вариант на двадцать элементов! — воскликнул Зуев.
Он прямо сжимал кулаки от нетерпения приняться за большую машину и… доказать этому Баскину.
Схемы расстилались по столам, по полкам стендов, перекочевывали даже на пол, когда не хватало места. Схемы уже готовые, вычерченные по всем правилам, переснятые в светокопии. И схемы, еще только набрасываемые торопливой зуевской рукой. Ряды зубчатых значков, выстроенных в виде батареи, и густая сетка соединительных линий, и множество кружочков с палочкой. Это значит обмотки реле, провода, релейные контакты. И еще полукружия шаговых искателей, еще кружки сигнальных ламп… Буквы, номера. Сложная, замысловатая картина на развернутом полотнище и вместе с тем геометрически стройная, много говорящая тому, кто понимает.
Схемы большой машины. Ее основных блоков. Ее отдельных узлов. Уже окончательно решенных и проверенных. И как будто решенных, но снова и снова подвергающихся пересмотру. Между прочим, среди них и блок генератора консти туентов, который все еще перетряхивает Алексей Зуев, желая удалить из него во что бы то ни стало, как ненужную опухоль, всю группу реле-повторителей.
Казалось бы, в малом варианте машины на четыре элемента все было уже заложено, все возможности к простому увеличению. Надо только продолжить то же самое до двадцати. Но часто простое увеличение вызывало необходимость по-другому конструктивно подойти, по-другому расположить, по-другому связать. И схемы перестраивались, меняли свои фигуры, чтобы избежать вечной опасности, когда исследователь или конструктор хватается за голову: «Идея не влезает!»
