Идем дальше. Все свои органы чувств мобилизует Зуев на это обследование макета. То следит просто на глаз, как перебирают реле своими лапками контактов. То, склонив голову набок, прислушивается к ритму шаговых искателей или генератора импульсов. Тик-так, тик-так… Раз-два-три, раз-два-три… — будто вальс релейной музыки.
— Чирикает логика!
То он прямо, расставив пятерню, прижимает пальцами сразу несколько якорей реле, имитируя цепи переключений, и смотрит по лампочкам, каков же результат?
Иногда он поводит носом, пропуская ток через машину:
— Что-то пахнет жареным!
Возможно, где-то образовалась ложная цепь и замыкает обмотку реле накоротко, горит изоляция. Где же? — кидается Зуев, принюхиваясь.
Но вот простые органы чувств снова уступают технике, и Зуев вооружается последними средствами исследования. Подключая к разным точкам макета новейший шлейфовый осциллограф, следит он за зеленоватой полоской, извивающейся на матовом экране: электрическая картина того, что происходит в узлах и блоках постепенно оживающей машины.
— Кривульки!
В самый разгар зуевского обучения макета дверь в лабораторию без стука раскрылась, раздались шаги и голос, на который Зуев обернулся как ужаленный. Копылов! Девятый. Собственной персоной.
— Занимайтесь, занимайтесь! — сказал он с громкой непринужденностью, помахав успокоительно ладонью. — Я только взглянуть на вашего робота. Уже макетик?
— Опытный образец, — поправил Зуев для веса.
— Ну да, я и говорю, макет, — повторил Копылов. Никто точно не знает, какая разница в этих названиях.
В лабораториях на все говорят «макет». И несколько реле, связанных прямо на столе наспех, по-домашнему, чтобы что-то на ходу проверить, — макет. И предварительный монтаж на специальных рамках или стойках — макет. И готовый экземпляр, изготовленный по всей форме в мастерских, — макет. Но, когда такой экземпляр хотят выделить в более значительном свете, придать вес, говорят: «опытный образец».
И недаром Зуев сказал: «опытный образец». А Копылов весело подчеркнул: «макетик».
Другой ни за что бы не зашел так запросто к ним в лабораторию, как заявился сейчас Девятый. После всего того, что было, после всех «дуэлей» у него с Мартьяновым на ученых советах. Зуев глазам не верил. А вот Копылов зашел. Правда, зная, что Григория Ивановича сейчас нет. Но чувствует себя как ни в чем не бывало.
— Машина еще не прибрана, — нелюбезно сказал Зуев и повернулся спиной, что-то поправляя в проводке.
— Ничего, мне прикрас не надо. Я и так… — благодушно отозвался Копылов.
С нескрываемой усмешкой рассматривал он обнаженную анатомию машины, будто какую-то забавную вещицу.
— Вы говорите, у нее «память»? А сердиться она может? — спросил он насмешливо.
— Смотря, кто к ней подойдет, — ответил Зуев, сердито шипя паяльником.
Копылов обошел вокруг машины.
— Я мог бы предложить вам, Алексей Алексеевич, серьезное дело, — неожиданно сказал он. — Действительно, серьезное. В моей лаборатории…
— Жаль, что нет Григория Ивановича, — меланхолически ответил Зуев.
— А зачем он? — простодушно сказал Копылов.
— Он бы послушал, какой спрос на его сотрудников.
— Но я предлагаю вам на выгодных условиях, — сказал Копылов и, подойдя поближе, нечаянно коснулся плечом машины.
— Осторожно… — медленно проговорил Зуев. — Она может ударить.
— Как угодно. Подумайте! — шумно вздохнул Копылов и направился к выходу.
Все та же открытая улыбка сияла на его лице. На лице Зуева не было никакой улыбки.
Ростовцев все-таки их опередил: пригласил первым приехать к нему, посмотреть на машину для синтеза схем. Как она автоматически строит контактные цепи из четырех реле в зависимости от того, какие требуются условия работы.
Мартьянов и Зуев уселись перед экраном машины, ожидая начала сеанса. Ростовцев и его аспирант Виктор Лазебный шепотом совещались, чем бы их получше угостить — каким примером? Экран, который назывался здесь световым табло, был пока темен и мертв.
Но вот Лазебный защелкал ключами на доске машины, показывая, какие ей задаются условия работы. Нажал кнопку… И тотчас же машина с быстротой электрических токов начала выдавать результаты. Экран ожил. На табло, как на световой рекламе, стали выскакивать четкие геометрические линии, сложенные в определенную фигуру. Стоп, ее можно зарисовать. И затем пустить машину дальше. Еще минута — и на экране новая светящаяся фигура. Новый вариант схемы, удовлетворяющий поставленным условиям. А всего вариантов — «эн факториал», как говорят математики, то есть двадцать четыре. Итак, за каких-нибудь полчаса перед глазами проектировщика проходит на табло более двух десятков разных схем разной конфигурации. Пожалуйста, выбирайте, какая вам более подходит.
Это, конечно, первый пробный шаг, построенный всего на четырех элементах. Но эта машина все-таки первая в мире, которая пробует автоматизировать процесс составления схем! И построена на основе теории, на одном из ее ответвлений. Можно только поздравить.
Пожимая руку аспиранту Виктору Павловичу, аспирант Алексей Алексеевич не отказал себе в удовольствии напомнить:
— Теперь к нам. Посмотрите нашу большую. Все уже готово. На двадцать элементов.
В его гостеприимном тоне все же сквозило: «Это вам не четыре…»
На демонстрации большой машины был полный сбор. Теперь уже все разместились перед этим плоским темно-серым шкафом в мартьяновской лаборатории, ожидая, что им покажут. Инженер Малевич нетерпеливо топтался вокруг машины, то и дело заглядывая с задней стороны в ее нутро. Тамара Белковская, выкуривая перед началом неизбежную сигаретку, расположилась поближе к окну. Ростовцев, как всегда, удобно устроился за чужим столом перед самой машиной, расставив для опоры локти, готовый сидеть здесь, наблюдая, сколько угодно. Его аспирант Виктор Павлович корректно поместился позади.
Не было еще Мартьянова. Мартьянов запаздывал. Последние дни он опять куда-то все время исчезал по вызову директора. И сегодня опять с утра… Коротко бросил Зуеву:
— Все наши придут в четыре. Постараюсь вернуться. Зуев пока что стоял в роли единственного хозяина возле макета и отвечал бегло на беглые малозначащие вопросы, чтобы убить время. Вопросы начнутся потом, после демонстрации.
Но вот и Григорий Иванович.
Мартьянов не вошел, а почти вбежал в комнату, кинул взгляд на часы и отрывисто сказал:
— Можно начинать? Никого больше не ждем? Оглядел комнату, присутствующих. Да, кажется, все. Все, кто может действительно понять особенности этой железной логики, заключенной в шкаф и научившейся «ходить». Все, кто смело пошел за первыми шагами новой науки. Первые верующие и первые страдальцы. Но и первые знатоки. Все «наши», как говорил Григорий Иванович. Каждый из сидящих тут имел ко всему этому самое прямое, близкое касательство если не участием, то хотя бы сочувствием.
Но в комнате находился еще один присутствующий. Как его считать? Тихо и незаметно сидел в сторонке Володя-теоретик. Не посторонний, но и не тот, кого имел в виду Григорий Иванович, когда говорил «наши».
Мартьянов увидел его, но скользнул взглядом мимо.
Итак, начинаем.
Он протянул Ростовцеву — главному судье — альбом схем.
— Выбирайте какую?
Ростовцев полистал связку фотокопий и, раскрыв на одной, показал Белковской для одобрения. Та покачала головой. Заглянув сбоку, инженер Малевич расширил испуганно глаза и как-то отчаянно крякнул. Уж они-то понимали, что это за схема. На одиннадцать реле, и сложные связи между ними. Очень непростая. Неизвестно даже, сколько провозился бы опытный проектировщик дней и недель над анализом, над проверкой такой схемы. Проектировщик, даже вооруженный теорией.
Ростовцев передал раскрытый альбом Мартьянову. Тот поглядел, улыбнулся, оценивая все дружеское коварство его выбора, и протянул Зуеву:
— Почтеннейшая публика предлагает это.
И сам уселся вместе с другими в качестве зрителя, предоставив поле действия Алексею Зуеву, но пожирая каждое его движение, каждый жест критическим взором руководителя.
Зуев набрал на гнездах схему.
Желтоватый глазок засветился на передней панели макета, показывая, что включено питание, что машина получила свою слабую, но жизненно необходимую энергию. Все невольно наклонились чуть вперед, словно прислушиваясь к какому-то неуловимому, скорее, воображаемому звуку или вздоху этого первого дыхания проснувшегося организма, готового к действию. Ну же, еще мгновение и…
Зуев уверенно, выработанными жестами и немного играя своей уверенностью, производил над машиной необходимые манипуляции. Схема, которую наметила для проверки «почтеннейшая публика», набрана. Режим работы машине задан. В путь! В логический поиск!
