Таращусь я на учителя, а Васе бац меня по колену и на окно показывает. Оборачиваюсь и вижу: к растрескавшемуся стеклу прилепился носом Длинный — точь-в-точь святой в рамке. Вот уж легок на помине! Рот до ушей, на нас глазеет. Через минуту уже весь класс смотрел в окно. Учитель сердито погрозил Длинному, но тот и ухом не повел. Тогда учитель постучал пальцем по стеклу, а Длинный знай себе моргает да зубы скалит. Пришлось и на этот раз позвать сторожа. Только раньше как бывало: хватал сторож дядя Петре хворостину — и под окно. Обломает хворостину о спину Длинного и тащит его за шиворот со двора. А вечером окна в школе оказывались разбитыми вдребезги. На партах, на полу столько камней, что впору корзинами собирать. Теперь дядя Петре, наученный горьким опытом, действует иначе.
— Длинный, слез бы ты, родной, — слышим мы, как ласково уговаривает он парня. — И учителю мешаешь, и ученики отвлекаются.
— А меня почему в школу не берут? Я тоже учиться хочу.
— Да как тебе сказать… кх-кх… нельзя тебе в школу.
— Ну да ладно, слезай, а я с учителем потолкую. Там видно будет.
Длинный неохотно отрывается от окна и садится под сливой. Но на месте ему не сидится, и, чтобы убить время до конца урока, он слоняется по двору. Куда уж тут думать о первобытных людях, скорей бы звонок! Наверняка Длинный пришел не с пустыми руками. Придется бежать домой за картошкой. Делаю я это не впервой, но всегда вскрытную, а не то не сносить бы мне головы. И так, что ни день, мама распекает меня на все корки:
— Друзей хоть отбавляй, так нет же — к убогому прикипел. Погоди, и ты такой же сделаешься. Неужто глаз у тебя нет, неужто не знаешь, какая у Длинного мать?
Ага, значит, это все-таки его мать. А люди судачат, что Длинный ей вовсе и не сын. Давным-давно нашла, мол, его Гога в поле. Хорошо, хоть у нас в команде недоумков нет, чтобы верить такой чепухе. Сколько раз мы куролесили у нее под окном, дразнились: «Горбатая Гога, горбатая Гога!» Она и впрямь была такая: скрюченная, скукоженная, испитое личико с кулачок — ни дать ни взять засыхающее на корню корявое деревце. Никто из сельчан в гости к Гоге не ходил. Жила она на отшибе в скособоченной развалюхе, затерявшейся среди холмов и оврагов, так что издали была видна лишь обросшая мхом и лишайниками крыша. В селе поговаривали, будто бы Гога водилась с нечистой силой. Было ей далеко за пятьдесят, но нам она казалась десятилетней девочкой. Вероятно, поэтому мы и дразнили ее. Но Гога словно не замечала обидчиков, задумчиво проходила мимо, уронив голову на грудь. Мы, бывало, кричим-надрываемся, а ей хоть бы хны. И невдомек нам было: рассердись она, прикрикни, мы бы ей вообще проходу не дали.
Если уж начистоту, до нас доходили слухи, что насмешки сильно ее огорчали. Запершись в доме, Гога втайне от Длинного плакала. Днем ее редко видели в селе, людей она сторонилась. Когда же случалось ей по какой-либо надобности появиться в селе, Длинный неотлучно следовал за ней. Тут мы и пикнуть не смели: кто не знает, что в карманах у Длинного всегда полно камней? Коле уверял, что по вечерам Гога выходила к чешме[2] за водой, а потом шла в церковку. Зажигала свечи и подолгу сидела, покуда однажды ее не прогнал церковный служка:
— Вишь, повадилась всякий вечер в церковь шастать! А потом у нас деньги пропадают. Уж и не знаю, кто их крадет. Чтоб духу твоего здесь больше не было!
— Да разве могла Гога церковные деньги взять? — встревожился я.
— Ничего она не брала, — ответил Коле, — но с тех пор служка не пускает Гогу в церковь. Она, дескать, цветы топчет и свечи непотухшие оставляет, того и гляди, церковь спалит.
— А у Длинного деньги откуда?
— Это он назло служке потихоньку из церкви крадет.
Звонок прервал рассказ учителя. Васе снова толкнул меня коленом:
— Дуй за картошкой! Не сойти мне с этого места, если Длинный нам денег не принес.
Я возвращаюсь с картошкой и по дороге в который уж раз думаю: «Ну за что моя мама невзлюбила Длинного? Чем он ей не угодил? Парень как парень, а уж какой смелый! Пойдем за птичьими яйцами, он заберется на высоченное дерево, куда и смотреть-то боязно, а потом все яйца нам отдает. А иногда насобирает по овражкам дохлых кошек, к шестам привяжет, а шесты те у церковного служки во дворе расставит. Вот умора!»
Отдаю Длинному картошины, взамен он протягивает мне несколько монет.
— Фишки-то покрупней выбирай! — наставляет его Танас — Мало даешь.
Длинный снова роется в карманах. Митре извлекает из портфеля какие-то ржавые замки и связку ключей и, погремев ими над ухом Длинного, назначает бешеную цену. Только на кой ему весь этот хлам, когда в животе пусто? Рассовав картошины по карманам, Длинный понуро побрел восвояси.
— Длинный, эй, Длинный! — окликнул его Митре, но тот даже не обернулся. — Что это с ним сегодня?
— Мать у него хворает. Говорят, ее полевой объездчик побил, — сказал Коле.
— Отец Бузо?
— Он самый. Увидал, что Гога хворост в ивняке собирает, да как рявкнет: «Убирайся прочь! Не будет ведьме дров!» Она ему на это: «Я же ни у кого не краду. Хворосту много, всем хватит». — «Сказано тебе — сюда больше ни ногой!» Выхватил у нее из рук вязанку и разбросал по земле. Гога, хоть и была до смерти обижена, но делать нечего — снова взялась хворост собирать. Тут отец Бузо рассвирепел и так ударил ее палкой по голове, что она, бедняжка, теперь подняться не может.
* * *
Несколько дней Длинный не показывался в селе. Подолгу стояли мы у него под окном, свистели, звали — никто не откликался.
Хоронила Гогу горстка сердобольных соседей. Плакать Длинный не плакал, только пальцы в кровь искусал.
Сегодня в разгар урока неожиданно сильно и тревожно загудел колокол. В класс поспешно вбежал переполошенный сторож дядя Петре и что-то сказал учителю на ухо.
— Пожар, ребята! У объездчика занялся сарай, — скороговоркой выпалил учитель и, поморщившись, словно от внезапной боли, бросился из класса.
За учителем с визгом и криком повалили и мы. Казалось, не прошло и минуты, как мы уже были на месте, готовые хоть сейчас ринуться в огонь. Да где там! Толпа оттеснила нас, умеряя наш пыл. Пламя бесновалось, разом пожрав всю хранившуюся в сарае солому. Объездчик рвал на себе волосы и мычал что-то нечленораздельное. Вокруг бестолково суетились люди, то и дело отскакивая от разлетающихся в разные стороны пылающих балок и дранки. Скоро от сарая ничего не осталось, но огонь еще долго лизал разбросанный повсюду хлам.
Как заведенный метался объездчик между догоравшим сараем и развалюхой Длинного.
— Ах, мерзавец! — вопил он и хватал то одного, то другого за грудки. — Где этот малахольный, я вас спрашиваю? Скрылся, висельник! Ох, и попадись он мне, уж я бы с ним поговорил!
— Да почем ты знаешь, что это он поджег? — недоумевали сельчане.
— Он это, больше некому. Ну и проучу же я тебя, чокнутый, дай срок! — долдонил свое объездчик.
Пожар потушили, но куча головешек курилась до вечера.
Длинный пропал. На какие только ухищрения не пускался отец Бузо, чтобы выведать, куда он подался! Раз кто-то столкнулся с ним в горах, так отец Бузо все горы окрест обрыскал, но Длинный как в воду канул.
Долго по селу ходили разные слухи: то там его видели, то сям встречали, но мы с Васе были уверены, что Длинного растерзали волки.
Тетя Анджа больше уж никогда не заменяет учителя. Учитель не разрешает, да только она и сама, я думаю, нипочем не согласилась бы войти к нам в класс еще хоть разок. У тети Анджи и раньше случались сердечные приступы, а после недавнего она совсем слегла. Учитель сам управляется по хозяйству: трясет половики, выносит яичную скорлупу и картофельные очистки. Он бы и дрова колол, если бы дядя Петре не отнимал у него топора. На урок учитель приходит грустный, часто задумывается, но с нами ведет себя по-прежнему ровно. Видно, он еще просто ни о чем не догадывается. Ну конечно, а не то страшно подумать, что бы он с нами сделал! Глаз от парты мы на всякий случай стараемся не поднимать. По крайней мере мы с Васе. На сердце у нас было тревожно: а вдруг тетя Анджа умрет? От таких мыслей внутри все холодеет, и мы отчаянно гоним их от себя.
Как по-разному устроены люди! Вот у меня сердце крепкое, точно камень. Делай с ним все, что заблагорассудится, а оно бьется себе и бьется и никаких сбоев не дает. А тетя Анджа из-за сущей ерунды, можно сказать, из-за безобиднейшей шутки заболела.
Несколько дней назад Коле радостно сообщил, что уроки у нас будет вести тетя Анджа, потому что учителя вызвали в город на совещание. Васе тут же со всех ног кинулся домой и за минуту до звонка влетел в класс, отдуваясь, как паровоз. Учительница разложила на столе салфеточки и приветливо сказала:
— Девочки, сегодня будем учиться вышивать. Согласны?
— Согласны! Согласны!
