Светлана осматривает Сашу, вернее, его рубашку в клеточку и одобрительно кивает. Она тихая, бледная, глаза точно выцвели. Она хочет что-то сказать, но тут появляется Ленечка. Он спокоен, и губы его в масле: отобедал.
— Ничего, ребята, — говорит он, — обойдется.
— Ты знаешь? — спрашивает Саша.
— Конечно. Мы с Ниной ждали, ждали вас на озере, решили вернуться. Подъехали к бараку, а там толпа. И слышу — мальчика сбили, двое на одном велосипеде ехали. Мы сразу догадались. А мужик, отец видно, кричит: «Найду — убью гада! Убью! Засужу насмерть!» Потом остановил легковушку и в больницу двинул. Ну, мы скорее домой.
— Я твой велосипед разобрал, — сказал Саша.
— Ну и правильно. Я вечером возьму. Хотя мне, конечно, ничего не будет.
— А мне… — заговорил Саша, и голос сорвался. — Что ж я, нарочно, что ли?
— Мы знаешь как полетели! — серьезно добавила Света.
Будто это что-нибудь меняло. Полетели!
— Да я ничего не говорю, — пожал плечами Ленечка. — Только не трепитесь. Вы да мы с Нинкой — больше чтоб никому.
— Ой, если дедушка узнает! — сказала Света и закрыла глаза руками.
Саша не знал точно что, но что-то его душило в этом разговоре, что-то палило и не давало стоять на месте. Особенно эти руки у лица. Да нет, особенно сытые Ленечкины губы.
— Где Ада? — спросил он у Светы.
— Она к Владу пошла.
— Ты ей не говори, — сказал Ленечка. — Не сказала еще?
— Нет, — ответила Света.
— Ни за что не говори. Темная лошадка. Такая и донести может.
— Перестань! — крикнул Саша.
— Может, может, — уверенно подтвердил Ленечка.
— Ребята, я пройдусь, — сказал Саша и пошел к станции.
Он хотел встретить маму Сашу. Не затем, чтобы сказать, а просто так, встретить, понести сумку. Он как-то не мог теперь не двигаться и едва выстоял весь этот разговор у скамейки… Идти, идти, спешить… Может, оттого, что руки все время ощущали мягкую тяжесть маленького тела и безвольную голову, мотавшуюся то к спине, то к плечу.
Он почти налетел на Аду.
— Саша!
И он вздрогнул. Знает! Она все знает.
«Послушай, Влад, мне нужен твой совет».
Или нет, не так:
«Владлен, они идиоты. Маленькие злые идиоты. Но я привязана к ним. Мы должны им помочь!»
Ада шла к станции, где за поселком Влад снимал верхний этаж большой неуютной дачи. Светлана рассказала ей тотчас же все с самого начала: и как Саша сказал, что она в его руках, и как подул ей на волосы, чтоб они не лезли в лицо, и как вообще было все отлично до этого ужасного случая. «Знаешь, Саша сразу такой чужой стал, мы слова за всю обратную дорогу не сказали» — так закончила Света.
Вот что ее волнует! Может, убит человек, а она вот о чем. Глупость и жестокость, видно, ходят по одной половице. Друг за другом.
А сама Ада? Разве так уж нужен ей совет Владлена? Ей хочется зайти к нему лишний раз. Ада привыкла говорить себе правду и сейчас поморщилась. Нет, это не совсем правда. Ей нужен совет умного человека. Если бы отец не уехал в Москву, она не пошла бы к Владу.
Ада вошла в чахлый, пыльный садик, поднялась по узкой крашеной лесенке.
Комната, сделанная предприимчивыми хозяевами из чердака, была темноватой. Старая, огрузневшая женщина, охая, поднялась с дивана, уронила на пол байковое одеяло.
— Кто это?.. А, это вы, Ада. А Влад ушел. Так, прогуляться. Скучно сидеть со старухой. — Глаза, выцветшие, желтые, ждали сочувствия.
Но Аде почему-то не стало жаль ее. Может, из-за неряшливого платья или из-за этой требовательности: «Пожалей. Осуди его. Скажи, что сын должен, должен…»
— Передайте ему, пожалуйста, — ответила Ада, — если сможет, пусть зайдет ко мне. Он мне очень нужен.
Женщина неопределенно тряхнула седой непричесанной головой, начала грузно опускаться на диван.
Ада второй раз видела мать Владлена, и второй раз ее неприятно поразило внешнее сходство этой старухи с сыном. Но чего она так охает? Так рассчитывает свою жизнь на жалость? Разве Влад без этого не заботился бы о ней, — единственный поздний сын, человек порядочный и обязательный. И почему старость людей в большинстве своем так непривлекательна? Вот старый волк или старый бобр — они красивы. А старые красивые люди — редкость. Большая редкость.
Ада вошла в березовую рощу, и тут на нее почти налетел Саша. Она сразу увидела его затравленные глаза, узкие, в старенькой рубашке плечи.
— Ада!
Саша остановился и точно перевел дух, обрадовался. Хотелось его погладить по встрепанной голове, успокоить, приласкать. Он понимал. Это вам не Светка.
— Ты все знаешь, Ада?
— Да. Ну, что будем делать?
Саша молчал. Пожал плечом и стоял, не глядя в глаза.
— Ты что, тоже никому не сказал?
— Папе сейчас нельзя. У него завтра доклад. И потом, что они могут? Они же не могут все обратно перекрутить? А? Ведь не могут.
— Ну все-таки… А что с мальчиком?
— Его увезли в больницу.
— Надо бы узнать.
— Сейчас? — спросил Саша, и было видно, что он боится. Боится знать. — Я видел сон…
— Когда?
— Вот теперь. Приехал и заснул. Не знаю почему. У меня так бывает: я геометрию очень боялся в этом году, а перед экзаменом заснул. Прямо как идиот!
— Это нервы, — сказала Ада.
Она оглядела потемневшее небо, и сразу, будто следя за ее взглядом, вспыхнули поселковые фонари.
— Нет, сейчас поздно, — заключила Ада. — Завтра в десять. Ладно? Подъедешь к калитке. А я возьму Светкин велосипед. — Ада провела рукой по Сашиному плечу: — Ничего, Саш. Может, еще ничего. — И пошла к дому.
Ей хотелось вытащить Светку — нечего ей там плакать в одиночестве — и вместе с ней встретить отца. Ада почему-то была уверена, что он вернется сегодня.
А Саша медленно двинул к станции. Тоже, наверно, встречать. Он, кажется, любит свою маму Сашу.
Около больницы, грубо побеленного двухэтажного дома, густо росли и тревожно пахли карболкой стелющиеся по земле настурции. Между их листвой земля потрескалась от солнца. И весь прибольничный двор был лишен прохлады — беззащитный и беспощадный. Ада и Саша остановились у крыльца, возле одного из побеленных столбов, — чего-то вроде колонны.
— Ну, идем? — резко спросила Ада.
— Сейчас, минутку.
Саша хотел чуть привыкнуть к этому бедному и тревожному оранжево-белому миру, стать его частицей и тогда войти незаметно.
— Подожди тогда, я узнаю.
Саша был благодарен Аде, что она так решительно открыла белую дверь и не закрыла ее, чтобы Саша тоже мог видеть и слышать, а не просто дрожать за дверью. В узеньком темноватом коридоре с побеленными бревнами и паклей Ада нагнулась к окошечку:
— Вчера сюда привезли мальчика, сбитого велосипедом…
Что ей ответили, Саша не расслышал и переступил порог.
— Я ему… родственница, — опять заговорила Ада.
— Тогда пройдите, — ответили ей из окошечка. — Вторая дверь направо. У него сейчас отец.
Вот оно. Там отец. Они войдут, и он сразу обернется. Еще можно сделать шаг назад, незаметно выйти на крыльцо, схватить велосипед!.. Но Ада стоит у окошечка, и на нее глядят, а если она побежит, за ней погонятся: «Ага, вот вы, значит, кто!..»
— Я подожду, — говорит Ада. — Сразу много народу — утомительно для мальчика.
Из окошечка глядят старческие умные глаза с оттянутыми нижними веками.
Конечно, подозрительно: Ада не спросила про здоровье ребенка, не спешит взглянуть на него. И потом, она не знает имени: «мальчик, сбитый велосипедом», «утомительно для мальчика»….
Саша стоит, вцепившись в дверную раму. Ада подходит, кладет руку поверх его кисти:
— Подождем немного, — и подталкивает к выходу.
Они садятся на беленую скамеечку напротив двери.
Солнце жжет голову, шею, плечи, но Саше все как-то холодно, особенно рукам, и он опять глядит на эти оранжевые тревожные настурции, слышит их больничный запах, и ему хочется больше не быть на этом дворе, в этом поселке, на земле этой, где так страшно, страшно, страшно!..
В коридорчике слышны тяжелые шаги. На крыльцо медленно выползает низенький человек с коричневым в поперечных складках лицом. Он в старых брюках, сапогах и выгоревшей синей рубахе. На голове — кепка, низко надвинутая на глаза.
Он.
Человек смотрит на Сашу, Аду, на велосипеды, стоящие у стены, потом на эти страшные цветы — настурции, и вдруг приваливается к стене, закрывает лицо толстыми черными пальцами.
Он так стоит и стоит.
Господи! Неужели?! Неужели так случилось?! Неужели этот паренек, от которого в памяти у Саши осталась одна только спущенная серая бретелька и тяжесть падающих рук… Разве нет там хороших врачей? Разве так уж силен был удар?! Ведь и сильнее падают. Вот Саша как-то свалился с дерева — и ничего. Но у него, у Саши, верно, не сбегал с лица загар и не закатывались побелевшие глаза. Неужели это может быть…
