Петя, все это время безвольно стоявший в коридоре, как выключенный, включился и открыл Борьке дверь. Он выпускал его на волю с огромной тайной радостью, что навсегда избавился от него. Он так устал от Борьки, как будто весь день носил его на спине.
Борька, счастливо вздохнув, нырнул на лестничную площадку и оттуда закричал:
— Трус ты! А я-то уши развесил! Барахло несчастное! Тоже мне — художники, книжки! Они тебя учили товарища выдавать?! Только покажись во дворе — я тебе банок наставлю!
И личный пожарный гость скатился по перилам вниз.
Полина Васильевна увидела Борьку, бегущего по двору в носках.
— Вот он! — закричала она, высовываясь из окна. — Держи его! Держи!
Борька от ее крика наддал скорость.
Наутро отходчивый Борька закричал на весь двор:
— Петрушка-а-а-а-а-а!
Петя высунулся и радостно уставился на Борьку.
— Гулять иди!
— А можно? — не поверил Петя.
— Давай! Погорячился я!
Петя нырнул назад. Неприступная мама стояла на кухне.
— Мама, — робко сказал Петя. — Можно мне погулять?
— Ничего не знаю. Меня у вас нету. Делайте с отцом что хотите.
— Мам! Не надо так, — сказал Петя и прижался щекой к маминой руке. — Давай по-хорошему.
— Уж я с вами по-хорошему — дальше некуда! А вы… Я у вас, как домработница.
— Мама, ты возвращайся на работу! Я болеть больше не буду — вот увидишь. И помогать тебе буду. Мыть пол, например, и натирать. Я сильный. Ведь, когда мы с Борькой дрались, никто не победил, поровну!
При упоминании о Борьке мама сморщилась.
— Ладно, погуляй. Только с этим хулиганом чтобы я тебя не видела!
Петина радость померкла. Он вышел во двор. Борька сидел на скамейке.
— Ну, как домашние успехи? — закричал он Пете.
— Весь вечер ругались. Никогда у нас такого не было! — закричал ему Петя в ответ.
— Ишь ты! — присвистнул удовлетворенно Борька. — А дружинников не вызывал?
— Да что ты!
— А ничего! Я один раз вызвал, когда мои ругались! Не могли разобраться, как меня воспитывать, и все меня уродом обзывали. Ну, пока они решали, я — в штаб ДНД. Кричу: «Поубивают они сейчас друг друга, спасите!» Ну, дружинники к нам, стало быть. Во смеху-то!
— Неужели смеялись? — не поверил Петя.
— При чем тут смеялись! Чего уж тут смешного, когда пришлось стоя спать!
— Кому?
— Кому-кому, закомукал! Мне — кому же еще!
— Заливаешь! — уверенно сказал Петя.
— Это я-то? Докажи!
Доказательств не было. Они помолчали.
— Чтой-то делать ничего не хочется, — потягиваясь, сказал Борька. — Объелся я у тебя на всю жизнь. Уж накормил ты меня на славу. Никто так со мной не поступал. А ты, Петрушка, не жадный! Хорошо!
Петя покраснел, вспомнив, как испугался вчера.
— Извини меня, Борь!
— Ты это о чем? — притворился Борька.
— Ну, как я…
— Ерунда! Думаешь, я лучше?
На этот счет у Пети не было никаких сомнений.
— Я, может быть, хуже! — сказал сам себе Борька и лег на скамейку, согретую солнцем. Он вытянул ноги и на мгновение застыл так, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме солнечного тепла. — Я, брат ты мой, тебе не Сашка! — продолжал он, возвращаясь оттуда, где он ничего не думал. — Сашка — это да! Он скоро приедет — и сам увидишь!
Петя был наверху блаженства: оказывается, Борька на него не обиделся.
— Хочешь, в шахматы будем играть? — предложил он.
— Не умею! — сказал Борька.
— Научу! Я с папой без форы играю!
— Не получится! — сказал Борька, задирая кверху ноги. — Я мешком как треснутый!
Но Петя не оступал.
— Я терпеливый! Я одну собаку выучил до десяти считать, чем ты хуже?
— И вправду — чем я хуже? — удивленно спросил Борька, опуская ноги на землю. — А какой она породы была?
— Королевский пудель.
— Ну, ей везет! А я — дворняжка!
Борька встал на четвереньки, залаял и побежал по двору.
Петя помчался за шахматами. Принес шахматы и сандалии.
— Вот они, голубчики! — обрадовался Борька, разглядывая свои старые, развалившиеся сандалии. — А я-то вас уже похоронил, бабушке сказал, что меня ограбили.
— Мы, что ли?! — ужаснулся Петя.
— Не-ет! Я такое придумал, что бабушка весь вечер крестилась и про них забыла. Теперь их домой — нельзя! Ну-ка, летите, милые!
И Борькины сандалии полетели в помойку…
Саша вернулся в Ленинград. Летние каникулы он провел у бабушки под Псковом. Он любил возвращаться в город в конце лета. Это было самым любимым его занятием — возвращаться откуда-нибудь домой.
Другим самым любимым его занятием было уезжать из дома в июне месяце, и, уезжая, он не хотел возвращаться. Но лето такое длинное. За лето он успевал забыть и школу, и школьных друзей, и асфальтовый город. Летом он начинал любить бабушкину деревню, деревенских ребят, косцов, речку, лес, — словом, все, что называлось бабушкиной деревней.
Но стоило солнцу перекатиться из июля в август, стоило тем же самым утрам начинаться обильными росами, как Сашу охватывало беспокойство, и он ловил себя на мысли, что с ним обязательно должно что-то случиться.
Просыпаясь по утрам, он не сразу вскакивал, как в середине лета, а некоторое время лежал с закрытыми глазами, представляя себе, что же с ним должно случиться. И каждое августовское утро ему виделось, как он вернется в свой город, на свою улицу, повстречается со своими друзьями, и что будет потом. От этого начинало стучать в висках, сердце колотилось, и, не в силах с собой справиться, он просыпался окончательно, прыгал с кровати и босиком мчался по деревне. Вслед ему мычали коровы, кричали воинственно краснолапые гуси. Испуганно взвивались белоснежные куры, бежали за ним собаки, а он несся стрелой к речке и прыгал вниз головой с обрыва.
Вода принимала его в холодные свои глубины, холодила его тело и голову, и он долго плыл по реке, и веером стояли над ним брызги, расцвеченные низким утренним солнцем.
Потом, шатаясь, он выбирался на берег и медленно шел по деревне в окружении деревенских собак. И снова мычали коровы, кричали воинственно гуси, и куры вспархивали у самого его лица. А на пороге дома ждала его бабушка, маленькая старушка, в большом новом сарафане и белом, в горошек, платке…
И вот он вернулся и как будто не узнавал родного города, а город его. Саша шел с мамой по улице и подпрыгивал, а на голове его подпрыгивала летняя белая кепочка.
За лето Саша изменился, вытянулся, и мама не узнавала сына. От счастья и гордости у нее кружилась голова и немного голова кружилась от дальней дороги и тяжелого чемодана.
— Не прыгай! — сказала мама. — Чемодан тоже прыгает, а я — с ним!
Саша посмотрел на маму и удивился, что его мама одна несет такой тяжелый чемодан. Он ухватился за ручку. И мама улыбнулась, узнавая в сыне помощника.
Потом они ехали на троллейбусе, и Саше хотелось кричать от того, что он видел за окном. А видел он Невский проспект и реку Фонтанку, Дворец пионеров и знаменитых коней. Он так радовался, что пассажиры сразу догадывались, что в город вернулся Сын Города и никто другой.
Как только они подошли к дому, Саша не выдержал:
— Мама! Я на минутку к Борьке…
Мама поглядела вслед убегавшему сыну и подумала: какой он легкокрылый и стремительный — он может когда-нибудь улететь…
Саша одним духом взлетел на седьмой этаж.
Открыл ему сам Борька.
— А-а-а-а! — протянул Борька. — Это ты-ы-ы!
Тон у Борьки был разочарованный, но Саша не обратил на это внимания.
— Борька — это ты! Здравствуй — это я!
На его крик в прихожую высыпали все Красномаки. Бабушка втащила его в квартиру и, крепко обняв, поцеловала.
— Сашенька, как ты вырос!
Таня с Маней повисли на нем и тоже закричали:
— Сашенька, как ты вырос!
Они полезли к нему целоваться и перепачкали его сгущенкой. Саша достал две шоколадки и протянул им.
— Никогда нас не забываешь, — сказала бабушка и, всплакнув, пошла на кухню.
— Никогда нас не забываешь! — как попугаи, повторили малышки. — Вон Борька нас ни разу не угостил.
— Они все лопают — и мое и свое. А ну, брысь! — Борька протянул узкую ладонь. Саша крепко пожал ее.
Борьку словно разморозило. Наконец-то он понял, что друг вернулся.
Девчонки нападали на Сашу, делая ему рожки. Саша весело смеялся — девчонки были удивительно похожи на верного друга Борьку.
— Ну, чего раскудахтались? — напустился на них Борька. — Совсем от рук отбились. Вот сейчас стану про волка рассказывать…
— Не надо, Боречка! Мы лучше пойдем сгущенку есть!
И ушли есть свою сгущенку.
— Знаешь новость? — спросил Борька. — У нас пятеро новеньких, и Анна Кирилловна перешла в первый класс!
— Жалко ее! — признался Саша. — Я ее ни на кого не променяю. А помнишь, как в первом классе Жбанов на урок колбасищу притащил и весь урок чавкал…
