Купить телескоп оказалось совсем не сложно, помог Виталька: сказал отцу, что такой телескоп необходим для астрономической лаборатории. Для полной убедительности, в тот же день по телефону я выразил голосом Инессы Михайловны искреннюю благодарность «нашему замечательному спонсору». Нам оставалось доставить телескоп Аринке. Утром мы принесли его в школу, но куда было девать его до конца занятий? Решили спрятать его в старинной карте-панно, с выдвижными ящиками-континентами, висевшей за ненадобностью в классе труда; в этих ящиках ещё с советских времён валялась всякая ерунда вроде гаек, кривых гвоздей и скрученных тюбиков из-под клея. Мы спрятали телескоп в «Южной Америке». Кода мы заглянули в неё после уроков, нас будто громом огрело — телескопа там не было! Его не было ни в «Африке», ни в «Австралии» и нигде в целом мире. Это было невероятно, поскольку уроков труда не проводилось с начала года, класс не использовался для занятий и сюда сносилась поломанная мебель, потрёпанные чучела и компьютеры… Кто это мог сделать? Кто?! На этот вопрос находился один единственный ответ: на такое гадство способен только Борька-Цимес, больше никто. В последнее время мне часто попадалась на глаза его рыжая физиономия. Скорее всего ему удалось проследить за нами. Так оно и было. Подкравшись к его дому, мы увидели как он сидит у окна с нашим телескопом, настраивая его на соседние дома и участки. Жил он вдвоём со своей тёткой, худой и шустрой, как веник, которую он почему-то побаивался и слушался беспрекословно.
— Ц-имес…! — можно было догадаться по его губам, как он выговаривает своё любимое словечко подглядывая чужую жизнь.
Уличать его в воровстве — пустое дело, скажет купил или подарили. Ни за что не отдаст.
— Мы тебе устроим «цимес», — сказал я сквозь зубы.
Дождь нам помог. Тётка была на рынке, торгуя, как всегда, своими жёлтыми окорочками, которых никто из местных не покупал. Задача Витальки состояла в том, чтобы тётка не нагрянула сюда раньше времени. В крайнем случае он успеет предупредить. Нарядиться в тётку Цимеса оказалось довольно просто. Во-первых, не требовалось никакой юбки, потому что она постоянно ходила в брюках; во-вторых, я накрылся полупрозрачным дождевиком с капюшоном, а такие плащи носил весь посёлок; в-третьих, нижнюю часть лица она скрывала повязкой или платком, оставляя одни глаза, ходили слухи, что вместо носа у неё ручка от старого холодильника. Плюс к этому, её нервная походка, перенять которую было не трудно. Я натянул поглубже капюшон и отправился к Борьке-Цимесу, везя за собой сумку на двух колёсиках. Он всё ещё сидел у окна, подсматривая за соседями. Я вошёл нарочно грохнув калиткой…
— Боба! (она звала его Бобой) Срочно неси телескоп! — приказал я грубым голосом тётки. — Я нашла покупателя! Давай неси быстро, чего сидишь. Положи в коробку, как было, смотри ничего не забудь и не испорти мне!
Я старался не поднимать головы, но краем глаза заметил растерянность Цимеса, ему явно не хотелось расставаться с таким ценным приобретением.
— Боба, я кому сказала! — подгонял я его. — Не выводи меня из себя. Давай скорее неси сюда телескоп. Нам надо его продать! Может быть мы сможем наконец завести свиней и купить тебе приличный костюм, чтобы ты смог поехать к своему двоюродному дяде в Бердянск, и ему не пришлось бы краснеть за тебя, находясь на высоком посту!..
Не прошло и минуты, как Борька вылетел из дома с коробкой.
— Давай клади сюда, — сказал я.
— А за сколько, тёть? — спросил он.
Я нагнулся пониже закрывая сумку.
— Тебе и не снилось за сколько! Иди, не мокни, в дом. Иди, иди!
Он стоит под дождём, не уходит. Почему он не уходит?
— Купи мне сала, Татуль, — просит он, — и бананов, ладно?
— Иди домой! Кому сказала?!
Стоит, не уходит. Ещё немного и я побегу, не могу больше!
— Ну, купи, Татулечка, — гнусит он над ухом.
— Ладно, ладно! Иди отсюда! Иди чисть картошку!
— А откуда у тебя такие кроссовки?…
Да что ж это, Господи!
— Если ты сейчас же не уйдёшь, то тебе вообще ничего не будет! Понял? Ничего, никогда!!
— Может я тоже новые хочу… — бубнит он, шлёпая к дому.
Я выскочил за калитку и бросился наутёк, не разбирая дороги…
Вот такая была история с телескопом, за который в награду от Аринки я удостоился милостивой улыбки и приглашения на день ангела, а от Цимеса — ещё большей ненависти. Это и был мой по-настоящему первый актёрский дебют.
Прошли годы, и я утвердился на первых ролях в нашем школьном театре. Мне приходилось носить доспехи, панталоны и бороды, убивать и бывать убитым; приходилось лгать, изворачиваться, смешить до упаду… И мама с папой не переставали любить меня, когда я забывал о них, пропадая с утра до вечера где-нибудь в древней Элладе; с пацанами на автомобильной свалке; или просто гоняя мяч. И чем больше я удалялся в мир, тем больше скрывалось его в тумане. Я начинал понимать, что случайности случаются после того, когда о них забываешь, что жизнь воздушна, а дети взрослеют ради того, чтобы казаться взрослыми.
Витальке купили небольшой квадроцикл, и мы отдавали ему почти все свои дни; мы проносились на нём по переулкам и просекам, отбиваясь на ходу от компании Борьки-Цимеса; мы разбирали его по частям и собирали заново, чтобы снова трещать и пылить по посёлку поднимая собачий гвалт. Наступали каникулы. Лето шумело соснами; мама радовалась теплу и привитой черешне; по субботам папа брал нас с собой на большую прогулку к озеру, чтобы открывать неизвестную красоту, и мы возвращались, пропахшие солнцем и травами. Мне нравилось мчаться и жить не прикидываясь другим, я бросил театр, я засыпал, сжимая под подушкой любимую иконку Серафима Саровского с мишкой… Несколько раз бывал у Аринки; интересного было мало, наши мотоциклетные подвиги совершенно не занимали её. Её занимало лишь то, что касалось её «дедули», да ещё ушастый котёнок, с которым мы придумывали разные игры. Не знаю, зачем я ходил туда, что-то должно было произойти…
Однажды в жару ударил мороз, и мы поругались с ней из-за какого-то пустяка. Василий Егорович делал всё, чтобы помирить нас, но мне надоела её вечная подозрительность и нелюдимость, и я выбросил из головы эту непонятную девчонку со всей нашей прошлой историей. Я больше не ходил к ней, я летел по аллее, как «МИГ-39», я был свободен!
Дома двигали мебель, пришли гости. Задымили под яблоней шашлыки. Мама хвасталась своими розами и климатисом, а мне достался классный перочинный ножик; папа смеялся о чём-то с отцом Кириллом…
— К столу, к столу, всё готово!
Лично я больше всего люблю мамин пирог и салат.
— За здоровье хозяев, да благословит Господь этот дом!..
— За дорогих гостей! приезжайте почаще! Недозовёшься вас…
— За Русь! За Россию нашу…
Не раз залетал огромный шершень; было весело, пели песни…
— А пойдёмте на озеро? Прогуляемся… Мы вам такие места покажем!
— С удовольствием, а то мы уж там совсем, знаете ли, еле живы…
— Ура-а!
Мама дала мне плавки и полосатую майку — жара.
— Одень что-нибудь на голову, обязательно!
В лесу комары. Мы растягиваемся по тропинке; впереди отец Кирилл, за ним всё его семейство.
— Тенисто как, хорошо!
С еловой ветки про что-то верещит нам вьюрок.
— Ну что, брат, выжил, да? Выжил? Ну, Слава Богу!
— Дотянул до лета, дожил.
— Он кричит: «Ура! дожили! наша взяла! вперёд!»
— Дожили, дожили…
Озеро сияло. Мы обогнули пляж и расположились у четырёх ракит.
— Красота-то какая!
— Дымка какая чудная, видите?
Отовсюду голоса людей, дети…
— Может и правда войны не будет, — сказал папа.
Мне не терпится ворваться в воду, блики режут глаза.
— Далеко не заплывай!
— Ладно!
Обожаю нырять… но ненавижу гусиной кожи. Развели костерок, всем захотелось перекусить.
— Мы прикроем, Игнат, давай… чего ты?
Но я стеснялся при рослых дочках отца Кирилла. Побежал переодеться к берёзе, но там кто-то раскачивался на тарзанке. Выручили кусты орешника… Надо будет срезать пару прутьев для лука, себе и Витальке. Гляжу подкрадывается папа. Ну, посмотрим, кто кого напугает.
— Р-р-р… — начал я грозно.
И неожиданно рявкнул ярым таёжным медведем!!
Мой талант не подвёл меня, — папа ещё долго вспоминал о своих ощущениях:
— Я думаю, ну откуда он взялся тут?! Что делать-то?!..
Все покачивали головами.
— Тебе надо что-то решать с этим, — сказал мне отец Кирилл, — либо ставить это в профессию, либо забыть об этом. Это очень опасный дар — производить любые голоса и звуки.
Я отбивался от комаров.
— Да это последний раз, я уже решил.
Я был уверен в этом. Но я ошибся.
Потом мы уехали в Крым. А когда вернулись, увидели облетевший сад, постаревший тоскливый дом и прибитую ветром афишу «У нас в гостях «Смехопанорама!»
