— Пусть Байба идет.
— Почему я, — смутилась Байба. — Лучше кто-нибудь из мальчиков. Ведь у нас равноправие.
— Считай, что это твое комсомольское поручение. — Зайга торопилась все запротоколировать.
— Может быть, в школе можно организовать секцию бокса? Желающих будет хоть отбавляй. И пусть Даумант с ними занимается, — предложила Даце, физорг класса.
— И пусть рисует карикатуры в школьную стенгазету, а не на доске. Надо рассказать учительнице рисования, что у нас появился новый Леонардо да Винчи. Держу пари, Майга Эдуардовна будет в диком восторге, — предложила Анна.
— Ну вот, это уже нечто конкретное, — похвалил ребят учитель. — А сейчас пора по домам. Уже поздно.
— Как, разве Даумант за свои выходки не будет наказан? — возмутилась Зайга. — Публично оскорбить товарища, избить Петериса, который слабее его, — разве это можно допустить? Если бы решать надо было лично мне...
— Вообще ты права, но причины и обстоятельства преступления, уважаемый товарищ прокурор, надо еще тщательно расследовать, поэтому вынесение приговора откладывается, — прервал Зайгу Клав.
— Даце сегодня плакала, — сообщил за ужином младший братишка. Всполошилась вся большая семья Эрглисов: отец, мать и пятеро
братьев — кто посмел обидеть их любимую Даце? Девочке пришлось все рассказать.
— Чего они к нам пристают? — у нее на глазах снова показались Слезы. — Разве дружить — стыдно?
— Не обращай внимания. — успокаивал старший брат. — Петерис, правда, несколько жидковат, а так парень ничего.
— Летом возьмем его с собой в поход, пусть закаляется, — добавил маленький Марис.
Поздно вечером, когда все уже улеглись, Даце забралась к матери в кровать.
— А вдруг это любовь? — спросила она. — Мне с Петерисом хорошо. Он не похож на других, не кривляется и не смеется каждой глупой шутке. А какие стихи он пишет! Никому не показывает, только мне и своей маме. Что мне теперь делать — прогнать его?
«Выросла дочка». Мать улыбнулась в темноте.
— Дружба — это нежный цветок, за которым надо постоянно ухаживать, который надо беречь. А тот, кто над нею смеется, сам, очевидно, никогда не имел настоящих друзей.
— Петерис тоже так считает, — успокоилась Даце. — Как хорошо, мамочка, что ты такая...
— Какая?
— Добрая и все понимаешь. Другая мать не знаю что бы подумала.
— Ты у меня умная девочка, сама знаешь, что можно, а что нельзя. Мы с папой тебе верим. А теперь марш в свою кровать!
Даце поцеловала мать и, успокоенная, отправилась спать.
На тренировку Даумант пришел злой. Распухший нос чертовски болел. О том, чтобы заниматься, не могло быть и речи. Хорошо, если заживет до соревнований.
— Что это с тобой? — спросил Хроникер, мальчик, напичканный именами спортсменов и рекордами.
— Было дело!
— Дома или в школе?
— В школе. Дома будет завтра. Боюсь, тренер из группы отчислит. Этого допустить нельзя было ни в косм случае. Без Дауманта, самого ловкого среди них, им грозит полный провал.
— А ты тренеру ничего не рассказывай.
— Есть у нас в классе одна — «борец за правду». Пригрозила притащиться и выложить все мои грехи, начиная с рождения.
— Как она выглядит? Организуем у входа в клуб дежурство и не пустим ее.
— Могу нарисовать.
Несколько штрихов — и портрет Зайти был готов. Хроникер положил вырванный из блокнота листок в нагрудный карман.
— Все будет в порядке, старик, не видать этой Фелиците нашего тренера, как своих ушей.
— Ее зовут Зайга.
— Один черт.
Из-за какой-то ерундовской карикатуры поднять такой шум! Даумант чувствовал себя незаслуженно оскорбленным. Дверь открыла мать. Глаза ее были заплаканы.
— Что с твоим носом? — заволновалась она
— Пустяки. Кое-кто переборщил. Положу компресс, к утру пройдет.
— Поешь и сразу же иди в свою комнату. С отцом не спорь, — попросила мать.
Даумант до тонкостей знал все степени отцовского опьянения.
— Я одной рукой делаю больше, чем они двумя! До войны я был лучшим столяром в Задвинье!
Хвастается — значит первая стадия. На второй любое возражение вело к битью посуды и к драке. Старшего сына отец не трогал, даже когда бывал сильно пьян. Терпеть все приходилось матери, сестре и младшему — Дауманту.
Отец сидел за столом — глаза злые, нос покраснел, правая рука сжата в кулак, пустой левый рукав висит.
— Завтра к нам придет мой классный руководитель Рейнис Карлович. Постарайся быть трезвым, — сказал Даумант.
— Слышишь, Мартынь, учитель Кадикис придет в гости.
— Ну и черт с ним... Я знаю только одного Кадикиса, того, с кем сражался в партизанах, — нашего комиссара. Он, правда, был из интн... интеллигентов, книжки в вещмешке таскал, но покладистый был мужик... Золотой человек.
— Так это он и есть.
— Ну, комиссара Кадикиса надо принять с честью. Чтоб закуска и выпивка была, слышь, мать! А что ему надо? — Старый Петерсон подозрительно посмотрел на сына. — Опять что-то натворил? Убью, если меня перед комиссаром опозоришь! Слышишь? С тобой говорят! — Отец стукнул кулаком по столу с такой силой, что звякнули чашки.
— Успокойся, Мартынь!—остановила его мать. — Иди лучше спать.
— Всех, как мух, перебью! — бушевал Петерсон.
— Если ты еще хоть раз притронешься к матери или к сестре, будешь иметь дело вот с этим! — Даумант показал отцу боксерскую перчатку и захлопнул за собой дверь комнаты.
Кристап, зажав уши обеими руками, занимался.
— Ну, скажи, почему он пьет? Почему?
— Успокойся. Многие пьют.
— Мне от этого не легче. Помнишь, как хорошо было лет пять назад. Мать все время пела, сестра на аккордеоне играла. Когда ты последний раз слышал, чтобы мать пела или сестра играла? Из хора мать давно ушла. А как она постарела, волосы совсем седые.
Даумант повесил на стенку перчатки и, как был, в одежде, бросился на диван.
— Закончу восьмой класс, получу паспорт и исчезну из этого дома.
— Куда? На надувном матраце по Гауе?
— Поеду в Сибирь, БАМ строить.
— Думаешь, таких маменькиных сынков без знаний, без профессии с распростертыми объятиями принимают? Наивняк. Почитай газеты. Десятки тысяч со всего Союза ждут вызова. Причем строители и вообще специалисты.
— Чтобы пилить в тайге деревья и махать топором, и восьми классов хватит. Зато деньги какие! Не понимают меня ни дома, ни в школе! Только и отведешь душу среди ребят в клубе. Ну, да ладно, пора за уроки. — Даумант тяжело вздохнул.
Что завтра? Английский. Тут поможет магнитофон Кристапа — с грехом пополам выучит, выкрутится, если вызовут. По грамматике тройка — не вызовут. Историю можно перед уроком прочесть. Химия — это обязательно посмотреть надо. Вторично вступать в конфликт с Марой Петровной Даумант не желал. В душе он был благодарен учительнице за то, что она не нажаловалась директору и не снизила оценки по
поведению.
— Приглуши свой ящик, другим тоже заниматься надо! Еще три минуты, и наступит первозданная тишина.
За стеной жалобно плакал маленький Андритис. У него резались зубы.
Рейнис Карлович и Байба долго блуждали по темным улочкам Пардаугавы, пока не нашли дом, в котором родители Дауманта снимали квартиру.
Рейниса Карловича приняли как дорогого гостя. На столе поблескивала бутылка лучшего коньяка, вокруг — тарелки со щедрой закуской.
— Не стоило так беспокоиться, Мария, — выговаривал Рейнис Карлович. — На сей раз наша встреча будет не из радостных.
— За стаканчиком и разговор вести проще, — приглашал к столу хозяин.— Спасибо, я уже ела, — отказалась Байба.
— Даумант, пригласи девочку к себе, — посоветовала мать.
В небольшой комнате всего-то и хватало места для двух диванов и стола. Одну стену украшали почетные грамоты, вторую — фотографии боксеров.
— Пожалуйста, мисс, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома! Правда, апартаментами похвастаться не могу, но что делать — таковы обстоятельства. Бедность не порок. Может быть и мы опорожним по стаканчику, чтобы разговор пошел легче?
— На стене твои дипломы? — поинтересовалась Байба.
— Куда мне! Это все Кристапа, старшего брата, он у нас гордость семьи, комсомольский стипендиат, мастер спорта, будущий корифей науки в так далее и тому подобное. Родители гордятся им, как своими боевыми наградами.
— И я бы гордилась таким братом.
— А я вот не горжусь. Отец каждый лень пилит и пилит: Кристап такой, Кристап сякой, а я, мол, в могилу его сведу, а мать только и делает, что плачет. Ну, что я говорил, послушай сама.—Даумант открыл дверь.
— ...С детства в него словно бес вселился...
— Это про меня.
— Ни забора для него высокого нет, ни канавы — широкой. Выбьют, бывало, у соседа окно или сломают яблоню, виноватого и не ищут, прямо ко мне. Пока мал был, выпорю, бывало, до синяков, а с большим что сделаешь? — жаловался отец. — Как-то свалился с дерева и так разбился, что врачи полгода штопали. Думали, присмиреет, да куда там... .
