Дипкурьер должен отлично владеть огнестрельным оружием, хотя никогда не прибегает к револьверу, знать приемы борьбы, но никогда не испытывать силу своих мышц.
Дипкурьер должен многое знать!
Любой из них мог бы быть блистательным преподавателем географии, лектором по международному положению. Они отлично знают законы, литературу и искусство, быт, нравы и обычаи стран, через которые проезжают и в которые следуют. Каждый из них может объясняться на нескольких языках.
И прежде всего дипкурьер — это преданнейший сын своей Родины, ее отважный солдат.
Важные государственные бумаги, секретные документы хранятся в надежных стальных сейфах, и сейфы охраняют часовые.
Дипкурьеры везут секретную государственную почту вдвоем, в кожаных портфелях. И эти портфели в их руках превращаются в надежные сейфы.
Дипкурьеров охраняют, о их безопасности должны заботиться власти всех государств, через которые они проезжают. Насилие над дипкурьером считается тягчайшим международным преступлением. Дипкурьер — неприкосновенная личность, он не может быть задержан, арестован, обыскан. Таков международный закон. Так относятся к дипкурьерам во всех странах на правах взаимности.
В историю дипломатии вписана черная страница — нападение на курьера. Жертвой его стал советский коммунист Теодор Нетте. Нападение было совершено в поезде, и, охраняя доверенную ему государственную почту, Нетте вступил в жестокую борьбу против кучки фашистов, ворвавшихся в купе. Нетте отстреливался, защищая своим телом портфель с сургучными печатями. Враги изрешетили его пулями. Маяковский обессмертил его в стихах:
Будто навек
за собой
из битвы коридоровой
тянешь след героя,
светел и кровав…
…В узком переулке, где невозможно было разъехаться двум экипажам, машина остановилась у небольшого магазина, помещавшегося в полуподвальном этаже разрушенного бомбой дома. Василий Сергеевич сказал, что забежит узнать, достали ли ему обещанную куклу.
Он вскоре вернулся, торжественно держа в руках большую белую лакированную коробку, перевязанную голубой лентой.
— Довоенная! — воскликнул он. — Теперь у моей Ленки будет самая красивая кукла.
— Ну-ка, пусть Антошка оценит, — сказал Алексей Антонович.
Василий Сергеевич снял с коробки ленту и открыл крышку. В коробке лежала роскошная кукла величиной с годовалого ребенка, в пышном голубом платье, на белокурой голове прозрачный синий бант, на ногах носочки и белые башмаки на шнурках. Тело куклы было упругое и нежное.
— Черт возьми! — восхищенно воскликнул Алексей Антонович. — Сделана из какой-то особой резины, прямо как живая.
Антошка рассматривала куклу восторженными глазами.
Алексей Антонович спросил:
— А нет ли там второй, для Антошки?
Девочка вспыхнула и сказала, что она давно вышла из того возраста, когда играют в куклы.
— Ну-ну, — добродушно отозвался Алексей Антонович, — я пошутил.
— А у вас дети есть? — спросила Елизавета Карповна.
— Есть сын, но и он в лошадки давно не играет. Сейчас воюет где-то на Третьем Украинском фронте, артиллерист. Да, артиллерист, — как бы про себя сказал он, — а жена в эвакуации.
Сидеть и ждать было не в натуре Елизаветы Карповны. Ей хотелось показать Антошке Лондон да и своими глазами посмотреть старинные дома и статуи с прокопченными дочерна пазами и углублениями и добела отмытыми дождями, отполированными ветром выпуклостями. Наверно, только Лондону свойственна эта волшебная игра светотеней. Побывать в Вестминстерском аббатстве, где похоронены Ньютон и Дарвин, где стоят памятники Шекспиру, Диккенсу, Теккерею, послушать знаменитый орган аббатства и бой часов Биг Бена на башне парламента, взглянуть на Тауэр — средневековую тюрьму, где каждый камень является свидетелем трагедий, казней и просто убийств, прогуляться по набережной Темзы, чем-то напоминающей Неву, но не такой широкой и светлой, а забитой пароходами, катерами, баржами…
И всюду страшные, зияющие раны войны. На набережной Темзы израненный осколками снаряда сфинкс, с огромной дырой на бедре, с изрешеченным лицом, отбитыми лапами, печально взирал на развалины взорванных верфей. Палата общин парламента походила на открытую сцену, на заднике которой сохранились изуродованные ниши, балконы, три полукруглых проема арок, а на сцене, где были стройные колонны, поддерживавшие многоярусный балкон, где стояли обитые красной кожей стулья, высоко взгромоздились обломки балок, куски лепных украшений, железо и камень.
Усталые и измученные всем виденным, мать и дочь подошли к остановке омнибуса. Обе были подавлены. Над городом нависли сумерки. Тоненько завизжала, как электропила, а затем завыла, выматывая душу, наводя безотчетный страх, сирена. Люди поспешно скрывались в подъездах.
— Воздушная тревога!
Елизавета Карповна осматривалась, ища, куда бы спрятаться. Где-то вдалеке раздался взрыв. Застрекотали зенитные орудия. Трассирующие пули ярким пунктиром взмывали ввысь, по небу зашарили лучи прожекторов; вот три из них соединились в темном небе в одну светлую точку.
— Идите в подъезд! — Перед Елизаветой Карповной и Антошкой выросла темная фигура полицейского.
Он схватил Елизавету Карповну за руку и потащил к подъезду, распахнул ногой дверь и почти силой втолкнул обеих внутрь, бормоча какие-то ругательства.
Вспышки выстрелов молниями освещали темный подъезд. Антошке сделалось страшно.
Потом в подъезде посветлело. Через застекленные двери стало видно далекое зарево и на его фоне черная аппликация церкви. Тревожно заревели сигналы пожарных машин.
Антошка втянула голову в плечи, прижалась к матери: ей казалось, что вот-вот на них упадет бомба и разорвет их в клочья.
Открылась дверь квартиры, и показался силуэт женщины.
— Здесь кто-то есть? — спросила она.
— Да, нас сюда затащил полицейский, — ответила Елизавета Карповна.
— Заходите к нам, — приветливо сказала женщина, — переждите бомбежку.
— Не стоит вас беспокоить, наверно, скоро кончится.
— Ну, это трудно сказать. Пожалуйста, заходите.
Антошка вошла в квартиру первой.
— Вы иностранцы? — спросила хозяйка настороженно.
— Да, мы из Советского Союза.
— О, тогда раздевайтесь и проходите в столовую.
В просторной комнате горел камин. У камина сидела старушка и вязала. Двое детей, мальчик лет двенадцати и девочка лет девяти, сидя на полу, запускали поезд по электрической железной дороге.
Антошка села на стул и подумала: «Совсем как в учебнике английского языка». «На картинке мы видим комнату. У камина бабушка вяжет чулок. Котенок играет с клубком», — повторяла она про себя давно забытый урок. Но котенка не было, не было и папы, читающего газету, не было дедушки с трубкой. Зато была собака. Она вышла из-за кресла, коротколапая, угрюмая, с гладкой черной спиной и острыми треугольными ушками. С ее боков до самого пола свисала длинная блестящая шерсть. Из-под челки, нависавшей надо лбом, смотрели умные карие глаза. Собака подошла к маленькой гостье, внимательно обнюхала ее. Антошка проворно поджала ноги.
— Не беспокойтесь, наша Леди не укусит, она просто знакомится с вами, — сказал мальчик. — Меня зовут Генри, а это моя сестра Джэн. Как зовут вас?
— Антошка.
— Анточка, — серьезно повторил мальчик и за ним девочка, стараясь справиться с трудным именем.
Леди вскинула передние лапы на колени Антошки, лизнула ей руку и при этом обнажила белые как сахар зубы с мощными боковыми клыками.
— Вы видите, Леди улыбается, вы ей понравились. Хотите посмотреть ее детей? — спросил мальчик.
За окном стрекотали выстрелы.
— Не бойся, девочка, — сказала хозяйка, — это зенитные орудия прогоняют германские самолеты.
— Не бойтесь. — Мальчик взял за руку Антошку и повел ее в угол за кресло, где в широкой низкой корзине, застланной чистыми пеленками, копошились пять черных щенят. У их мамы Леди ушки торчали фунтиками, а у щенят висели лопушками по бокам.
— Можно взять на руки? — спросила Антошка»
— Пожалуйста, только не уроните.
Щенок был тяжелый, голова больше туловища и походила на утюжок, весь он покрыт короткой шерстью, только брюшко было совсем голенькое.
— Вы любите собак? — спросил Генри.
— Да, очень. У меня в Москве была собачка, но мне пришлось оставить ее у бабушки.
— Какой породы?
— Не знаю. Я нашла щенка в лесу возле речки, он, наверно, потерялся…
Антошке не хотелось сказать правду, что она вытащила его из ручья совсем слепым и долго отхаживала. Ей не хотелось, чтобы английские дети подумали, что у нее на родине есть люди, которые могут утопить щенят.
