Взял он целую шапку зерна, хороший мешок для муки, прибежал на мельницу и высыпал зерно из шапки прямо в мельничный ковш. Тот сразу наполнился, и мельница заработала на полный ход.
— Ай да Гугуцэ! — кричали мужчины, бросая шапки под самое небо.
А жёны стояли у калиток, поджидая мужей.
Когда отец с матерью вернулись с поля, Гугуцэ сидел на пороге и строгал мешалку для мамалыги.
Всякий раз, когда в селе Трое Козлят убирают грецкие орехи, без Гугуцэ не обойтись. Кто же, как не он, стряхнёт орехи с таких веток, до которых ни один шест не дотянется!
И, конечно, все, у кого деревья повыше, первым делом идут к отцу Гугуцэ:
— Слушай, кум, бери себе половину орехов, только дай в помощь своего малого, а то вороны весь урожай разворуют.
Орехи мешками катились во двор к Гугуцэ.
От круглых орехов отец скоро начал отказываться, брал одни продолговатые, но всё равно и утром, и вечером, и в дождь, и в мороз, и в жару двери в доме Гугуцэ так и трещали.
Бедный отец только и знал, что ходил с дверями на спине к плотнику и от плотника да таскал с чердака один мешок зерна за другим, чтобы расплатиться за починку дверей. Не успеет дверь встать на своё место, как её приоткроют, вставят орех и — трах! — начинают закрывать!
Когда наступала осень и с грецких орехов начинала слезать подсохшая, сморщенная одёжка, отец, догадываясь, что люди вот-вот постучатся к нему в ворота, пробовал на этот раз уладить дело по-доброму:
— Гугуцэ, сынок, у тебя, может, нога болит?
— Ничего, папа, уже прошла.
И опять лез на самые дальние ветки, выше, чем прошлой осенью, и опять катились мешки с орехами во двор к Гугуцэ, и опять трещали двери в его доме.
Сам плотник, радуясь, что и в этом году без работы не останется, пригласил Гугуцэ на своё ореховое дерево.
Отец Гугуцэ ходил теперь с поднятыми бровями и опущенным носом.
Двери снова принялись трещать, а плотник от удовольствия потирал руки.
Но в один прекрасный день не оказалось работы у сельского кузнеца. Он решил прогуляться. Услышал кузнец, как трещат двери в доме Гугуцэ, и вошёл в дом:
— Слушайте, люди добрые. Я вам сделаю щипцы для орехов.
— Вот-вот-вот! — обрадовался отец Гугуцэ. — Что-то вроде этого вертелись и в моей голове, а ты, кум, пришёл и точно назвал, что именно.
И кузнец выковал щипцы для орехов.
Прошло лето, сморщилась кожица на орехах, а у Гугуцэ ни с того ни с сего начала побаливать нога.
Щипцы для орехов тихо и мирно лежали в сундуке, а сами думали: «Что ж это стряслось у Гугуцэ с ногой?»
Гугуцэ следил, как падают снежные хлопья, и ему казалось, что он видит белых козочек и овечек, потом появились белые зайцы, белые медвежата и даже белые тигрята. Вот только белых человечков не было ни одного, хоть плачь.
Гугуцэ снял рукавицы, перемешал белых козочек, овечек, зайцев, тигрят, медвежат и вылепил снежную бабу. Баба получилась красивая, и Гугуцэ вылепил ей снежного мужика. Чтобы им было веселей, один за другим появились снежные дети. А там и в других дворах завелись снежные люди.
Поздно вечером, когда никто не видит, снеговики учились ходить, а в полночь являлись друг к другу в гости и дарили маленьким снеговичкам леденцы (у людей они называются сосульками).
Так бы они и жили в своё удовольствие, кабы не птицы.
— Чучела! — кричали птицы. — Где хлеб?
Снежные люди пожимали снежными плечами.
— У людей хлеб, — тараторили птицы, — а у вас, у чучел, ни зерна, ни крошки. Люди пашут и сеют. А вы нет!
— Что же нам пахать-то? Снег? — толковали снежные мужики. — А сеять? Тоже снег?
— Надо же такое! — ворчали снежные бабы. — Кастрюльки-то нам прямо на головы напялили, а из чего кашу варят, даже не показали. Будь у нас зерно, мы бы птиц покормили, они бы и перестали дразниться.
Малыши-снеговички слали друг другу снежинки-телеграммы: «ГУГУЦЭ РАСТЯПА, ЕГО ДРУЗЬЯ — РАЗИНИ».
Поняли ребята, что снеговикам чего-то от них нужно, и сунули каждому ещё по метёлке в левую руку: дворы большие, пускай себе метут.
Птицы как будто ждали этого, кликнули родню из соседних сёл и давай кружиться над снеговиками, дразнить и потешаться.
Терпение у снежных людей лопнуло. Дождались они ночи и подняли восстание. Только те, кого слепили из снежных зайчиков, попрятались по чуланам. Остальные двинулись толпой прямо во двор к Гугуцэ.
Снежные мужики сердито трясли метёлками. Снежные бабы с детишками несли в руках миски и котелки.
Дом Гугуцэ был окружён со всех сторон. Залаяла собака. Зажёгся свет. Кто-то выглянул из окон. Родители ничего не заметили. Зато Гугуцэ всё стало ясно. Это не шутка, если твой дом осаждён.
Гугуцэ вышел в сени, задвинул засов и спросил сквозь щёлку в двери:
— Чего надо?
Утром снежные люди как ни в чём не бывало стояли на своих местах, и у всех были зёрна и крошки.
Перед самым Новым годом Гугуцэ получил письмо от дяди, который жил в городе. В письме говорилось, что калачей в городе много, а вот тех, кто умеет как следует поздравить с Новым годом, осталось маловато. Тогда Гугуцэ взял бугай — прекрасный инструмент, который мычит, как бык, выбрал самый большой колокольчик, отец Гугуцэ запряг лошадь и во весь опор домчал мальчика до вокзала.
Поезд нёсся по лесам, как сказочный конь. Всю ночь Гугуцэ стоял у окна и потихоньку выкрикивал новогодние пожелания. Паровоз свистел как раз тогда, когда нужно было кричать «Гей-гей!»
Гугуцэ сложил вместе прошлогоднюю и позапрошлогоднюю колядки и даже присочинил к ним лишнюю строчку. Пусть в городе не думают, что деревенские знают только стишок про кудрявую собачку.
На вокзале мальчика встретил дядя. Гугуцэ сразу послал дядю за кислым квасом. Если не смочишь хвост бугаю чем-нибудь кислым, то сколько его ни тяни, не замычит.
Настал новогодний вечер. Гугуцэ первым поздравил дядю. Потом дядя дал ему список тех, кого не мешало бы поздравить по всем правилам. В том числе поэта Григоре Виеру, он сам из деревни и, наверно, соскучился по колядкам.
Гугуцэ научил двоюродного брата, как тянуть бугай за хвост, чтобы он мычал погромче, взял свой колокольчик, и они пошли по городу, который двоюродный брат знал как свои пять пальцев.
Вышли они на улицу, и тут в руках у Гугуцэ сам собой звякнул колокольчик. Двери домов начали открываться одна за другой, и на улицу высыпали люди. Вместо калачей они тащили вёдра с мусором.
Гугуцэ перепугался и хотел удрать, но двоюродный брат расхохотался и объяснил, что в городе такой обычай: если звонит колокольчик, значит, пришла машина за мусором.
Люди искали глазами, где же эта машина. Один из них догадался, что странная штуковина под мышкой у Гугуцэ — это бугай, и тут же пригласил ребят к себе в квартиру.
Братья стали на пороге и начали:
Разрешите петь, кричать,
Вас, хозяев, величать?
— Валяйте, ребята! Разрешаю.
Братья вышли на середину комнаты и давай кричать всё, что знали про дядюшку Траяна. Потом они стали на балконе, и весь двор услышал, как дядя Траян надевает на коня шёлковую уздечку и золотое седло.
— Вот колядка так колядка! — сказал человек, напоил бугай кислым квасом и позвонил по телефону.
Он передал трубку Гугуцэ. Голос из трубки попросил поздравить его с Новым годом. Гугуцэ заставил бугай помычать в телефон, а хозяин за это дал ребятам ещё по одному калачу.
Опять телефон! Как видно, слух о приезде Гугуцэ пронёсся по городу. Ничего не поделаешь. Пришлось бугаю ещё и ещё мычать в телефонную трубку.
Потом дети вынули дядин список, поздравили одну улицу, поздравили другую, поздравили даже троллейбус с автобусом и спели им свою колядку:
Как у дядюшки Траяна
Расплясался конь буланый.
Любит конь носиться вскачь,
Не даёт себя запрячь.
Но Траян помашет плёткой
Разговор его короткий:
«Становись в упряжку, друг,
По земле скучает плуг.
Мы сначала землю вспашем,
А потом уже и спляшем».
Гей-гей!
Звони веселей!
Сил у бугая поубавилось, а дядюшка Траян только входил во вкус, так ему нравилось на радость людям снова запрягать своего весёлого коня.
— Эх! — сказал Гугуцэ, вернувшись к дяде. — До чего охота поздравить отца, маму, и дедушку, и всю деревню!
Дядя положил было руку на телефонную трубку, но вспомнил, что телефона отцу Гугуцэ ещё не поставили.
— Ладно. Что-нибудь придумаем! — И дядя набросил пальто на плечи.
…Была новогодняя ночь. Папа, мама, дедушка и сестрёнка Гугуцэ сидели за праздничным столом и поглядывали на телевизор. К их компании присоседился и стул самого Гугуцэ. Мама положила перед ним вилку и крошку хлеба.
На экране трое молодых людей в фабричных шапках под каракуль исполняли колядку. Один держал бумажку и краешком глаза косился на неё, другие кричали «Гей-гей!» такими вялыми голосами, будто ели только по средам и пятницам.
