— Вот-вот! — подхватил Кульбеда. — Так и Дробовой гремел на весь штаб! Говорит подполковнику: «Разрешите мне за них взяться! Я их разом работать заставлю! Они у меня вмиг палатку поставят!»
— И поставили бы! — воскликнул Сергей.
— У Дробового поставили бы, — подтвердил Кульбеда. — Взрослый все-таки. Офицер к тому же — капитан. Заставил бы!.. А толку! Одна злость! Ее и так у Богдана хоть отбавляй. И палатка такая хуже тюрьмы им покажется. Не разрешил Дробовому подполковник. Сказал: «Сам зайду».
— Отлично! — обрадовался Славка. — Подождем!
— Подождать — подождем, — согласился Кульбеда. — А только, я думаю, не будет сегодня палатки. Придется нам с тобой, командир взвода, подежурить ночку.
— Нянькой бы вам! — вырвалось у Сергея.
Кульбеда и не подумал обижаться.
— А ты спи себе спокойно, — сказал он Сергею. — Ответственность за них на эту ночь с тебя снимаю.
— Спасибо! — Сергей вскочил. — Вы-добренький, вы снимаете, а я не могу!
Он вышел из палатки и, наверно, хлопнул бы дверью, но ее не было.
— Сережа! — позвал его Кульбеда. — Вернись на минутку.
Сергей неохотно сунул голову в палатку. Он выговорился, перегорел и теперь уже спокойно смотрел на сержанта, понимая, что тот ни в чем не виноват.
— У тебя какой разряд? — спросил Кульбеда.
— Второй.
— Зимой получишь первый.
— Как так? — приятно изумился Сергей. — Это не просто!
— Тебе просто! — возразил Кульбеда. — Тебе только одно и мешает — горячишься очень и в горячке плохо противника видишь, слабых мест не замечаешь. В нашем лагере это у тебя пройдет.
Умиротворенный возвращался Сергей в свою палатку. Не сердито, а скорей с сожалением взглянул он на Гришку Распутю, лежавшего под елью, на Забудкина, сиротливо сидевшего на пеньке, и даже подумал: не взять ли его в свою палатку? Седьмую койку в нее не поставить, зато можно на одну ночь расстелить матрас на столе. Вероятно, Сергей так бы и сделал, но Забудкин вдруг встал и пошел к разгоравшемуся на лужайке костру. «Ну и сиди с ними хоть всю ночь!» — решил Сергей, возмущенный тем, что Забудкина потянуло не к нему, к командиру, а к Богдану.
— Отшельнику — привет! — встретил Забудкина Богдан. — Пришел священному огоньку поклониться?
Забудкин не огрызнулся, присел у костра. Сейчас он был вынужден терпеливо сносить насмешки Богдана. Вечерело, а никто не торопился позаботиться о Забудкине. В таком положении он очутился впервые. Не того ожидал он, согласившись в райкоме комсомола пожить недельку в лагере. Просчитался! Надо было не сдаваться и требовать своего: санатория или, в худшем случае, какого-нибудь пансионата.
Он злился на себя, грыз ногти и не заметил, как Фимка и Димка закончили свою новую поделку. Это был водяной пистолет. Полая дудка служила стволом. Внутри помещался поршень — гладко оструганная палочка. Димка втянул из банки воду в дудку, прицелился, и хлесткая струя разбилась о лоб Забудкина. Он взвизгнул от неожиданности, чуть не опрокинулся на спину и, протерев забрызганные водой глаза, на коленях пополз к Димке, выставив растопыренные пальцы с неровными обкусанными ногтями.
Богдан схватил его за ботинок, дернул и остановил.
— Будешь рыпаться — прогоню от костра!
Забудкин сдался. Не умел он обходиться с мальчишками. Драться не любил, а все его рассказы про жизнь в секте вызывали только смех. Это было проверено не раз, поэтому и в лагере Забудкин не нажимал на сектантские воспоминания. Выгоднее всего было прикидываться больным, бедным, разнесчастным. Он и сейчас сыграл эту роль — уткнулся подбородком в кулаки и заскулил, как побитый щенок.
Фимке и Димке даже смеяться над ним расхотелось. А Богдан, приметив катившегося по просеке Вовку Самоварика, утешительно сказал:
— Не хнычь, святой мученик! Не ты один! — Он взял у Димки дудку и набрал в нее воды. — Мы и второго окрестим! И всех, кто подойдет!
Вода из дудки летела далеко — метров на пять, и Вовка, еще не добежав до костра, наткнулся на тугую струю, метко выпущенную Богданом. Но в тот вечер ничто не могло испортить Вовкиного настроения.
— Бросьте вы с вашими шуточками! — Вовка смахнул рукавом брызги с лица. — Смотрите, что у меня вышло!
Ему не терпелось хоть кому-нибудь показать свою работу. С этими снимками он сначала забежал в штаб к комиссару, но Клим ушел во второй взвод. А перед девчонками, которые окликнули его и накормили ужином, он не стал хвастаться.
Одобрительно посмеиваясь, мальчишки разглядывали фотографии. Даже профессионалу не всегда удаются такие снимки. Безразличный к неудобствам, растянулся на полу автобуса Гришка Распутя. Отрешенный от всего окружающего, сидел на пеньке Забудкин. Богдан царственно возлежал на лужайке около магнитофона. Не хуже были и пейзажи, и рабочие сцены. Но особенно выразительными получились два крупноплановых портрета. На одном был Клим. Тогда, в столовой, он шутливо перекосил лицо и вцепился себе в бороду. На снимке шутка исчезла — осталась пугающая физиономия бородатого бродяги. Второй портрет был капитана Дробового. Бритоголовый, насупленный, с приподнятым кулаком, он смахивал на заключенного, сбежавшего из-под стражи и напялившего для маскировки военную гимнастерку с погонами.
Над этими двумя снимками мальчишки хохотали так громко, что Сергей Лагутин, Шуруп и его дружки вышли из палатки. Ребят распирало любопытство: что там рассматривают у костра, над чем хохочут? Но страх удерживал их. Чувствовали они: Богдан злится, что у них уже есть жилье, а у него нет ни палатки, ни койки.
И Сергей не торопился подойти к костру — раздумывал: как должен поступить командир в этом случае? Он догадался, что Вовка принес снимки. Ждать ли, когда он покажет сам, или подойти и посмотреть?
Сергей не сделал ни того, ни другого, потому что увидел спускающегося по просеке подполковника Клекотова.
— Встать! — крикнул Сергей. — Смирно!
Никто не успел выполнить команду.
— Отставить! — Подполковник успокаивающе махнул рукой. — Занимайтесь своим делом.
Он остановился в нескольких шагах от костра, заинтересованно осмотрел лук-указатель, осторожно дотронулся пальцем до стрелы с надписью «Третья Тропа».
Воспользовавшись этой задержкой, Вовка быстро собрал карточки и засунул их за рубаху. Тоненько и ехидно прохихикал Забудкин, напомнил Богдану:
— Всех, кто подойдет?.. Хи-хи!.. Этого водой побоишься!
— Н-да? — высокомерно спросил Богдан и взял дудку.
Рука у него не дрогнула — он не промахнулся. Струя, раздробившись в воздухе, окропила подполковника. Клекотов не сделал ни одного резкого движения, потому что был готов не только к любой неприятной неожиданности, но и к тому, чтобы повернуть ее в свою пользу. Он спокойно снял фуражку, стряхнул капельки воды, посмотрел на небо.
— Никак все-таки дождь начинается… Место мне у огонька найдется?
— Что за вопрос! — с преувеличенным радушием воскликнул Богдан и крикнул стоявшему у палатки Сергею: — Стульчик товарищу подполковнику!
— Не надо, не надо! — Клекотов словно ничего и не подметил в тоне Богдана. — У костра хорошо и без стульев.
Пока он усаживался на траву, Фимка незаметно вытащил из дудки поршень, а Димка взял обрезок фанеры и вынул из костра самую жаркую головешку. Теперь водяной пистолет превратился в безобидную трубку для выжигания. Димка вертикально установил фанеру и поднес к ней пылающую головешку. Фимка приблизил дудку к пламени и подул в нее. Тонкий огненный язычок лизнул фанеру и оставил на ней черный след. Пристально вглядевшись в лицо подполковника, Фимка снова подул в дудку. На фанере появился овал.
— Молодцы! — неожиданно похвалил мальчишек Клекотов. — Я обошел всех — никто еще до указателя не додумался и костра ни у кого не видел. Ваш огонек детство напомнил. Мы тоже, бывало, как в ночное отправимся, так в первую очередь костер разложим… Обычно ребят на это дело посылали. Хорошо быть мальчишкой — всему радуешься, все тебе интересно.
Подполковник задумался, забыв на минуту о цели своего прихода.
Мирно потрескивал костер. Шипела дудка — Фимка продолжал выжигать что-то на фанере. Димка менял головешки — подставлял под дудку самые жаркие. Богдан включил магнитофон.
В гитарный перебор вплелся приятный печальный голос. Он пел «Вечерний звон».
Клекотов не думал, что у Богдана может быть запись этого романса. Поражало и то, что мальчишка чутко уловил подходящий для такого романса момент. Конечно, здесь был тайный намек. Богдан как бы напоминал подполковнику, что он стар, что он в прошлом — в том самом ночном со своими дружками — и что сегодняшних мальчишек ему не понять.
А голос все пел. Колокольно вызванивали струны. Все молчали до самого конца — до последнего вздоха гитары.
