— Мама, — позвала она тихо. — Мама!
Мать проснулась.
— Что? — тревожно спросила она. — Ты что, Дина?
— Я не поеду в Брыковку. Можно?
Она попросила об этом в последний раз. В последний! И не ее вина, что мать и на этот раз ответила:
— Поедешь. Спи.
«Ну, смотрите! — про себя сказала Дина, чувствуя, как что-то холодное входит в грудь, словно сердце начинает леденеть. — Ну, смотрите, если это — правда!»
* * *
Поезд остановился где-то на втором пути. Они с Лелькой опаздывали. Сначала они бежали вверх по лестнице, потом по длинному железному мосту над вагонами, потом снова по лестнице — вниз.
— Ведь надо же ей сказать! Надо! Ну что же я? — в отчаянии шептала Дина, еле поспевая за Лелькой, тащившей свой чемоданище. — Подожди, Леля! — глухо попросила Дина. — Подожди! Пожалуйста!
— Не дам! — отозвалась Лелька и прижала чемоданище к животу. — Еще надорвешься!
— Подожди! — крикнула Дина.
— Ничего, ничего, — не останавливаясь, на ходу подбодрила ее Лелька, — сейчас добежим!
— Подожди!
— Сейчас, сейчас!
— Я не еду, Лелька!
— Ну да! — не оборачиваясь, ответила Лелька.
— Я не еду! У меня билет на другой поезд!
Лелька остановилась и чуть не выронила чемодан.
— Вот, — Дина вынула билет, — видишь? Совсем на другой…
Лелька беспомощно затопталась возле Дины, глядя на нее широко раскрытыми от изумления глазами.
— Не понимаю!
Ее толкали, задевали бегущие к вагонам пассажиры, она только крепче прижимала к животу ручку чемоданища.
— Не понимаю!
В Лелькиных глазах было отчаяние.
— Я же сказала тебе: я еду в другое место! Мне нужно! Понимаешь? Очень нужно. Очень! Очень! Очень!
— Все равно ничего не понимаю! А как же билет?
— Пусть пропадает. Я тебе деньги потом отдам, когда приеду.
— А куда ты?
— Потом скажу.
— А зачем?
— Тоже потом! Не спрашивай сейчас, Лелька! Не могу! Потом!
— А что же я тете Шуре скажу?
— Ничего не скажешь — ты ее не увидишь. Ты же в Брыковку уезжаешь.
— А что я ей напишу?
— Ничего не пиши. Я через неделю вернусь.
— А куда ты?
— Я же сказала, Лелька! Потом! А если кому проболтаешься, буду всю жизнь ненавидеть! Это поняла?
Жестоко было говорить это Лельке. Самой дорогой, самой смешной, самой бестолковой…
— Лелечка, ты поняла?
— Поняла! Только я тогда тоже не поеду! Зачем она мне, эта Брыковка? Я с тобой!
— Со мной нельзя! Ты поедешь в Брыковку!
— Не поеду! И все равно твои вещи в моем чемодане! А в твоем только трусы и тапочки!
Лелька одной рукой прижимала к себе чемодан, другой накрепко ухватила Дину за рукав.
— Куда же я без тебя?
— Иди же! Иди! Поезд тронулся!
— Сама ты тронулась! — взвизгнула Лелька.
Дина с силой отцепила Лельку от своего рукава, потащила ее к поезду, на ходу стала впихивать в вагон вместе с ее чемоданищем.
— Дура! — крикнула Лелька, чуть не плача.
Проводница заругалась, закричала на Лельку, шлепнула ее ладонью по затылку и втащила с подножки в вагон, но Лелька еще успела погрозить на прощание Дине кулаком.
Когда поезд отошел и его уже не стало видно, Дина подхватила свой легонький чемоданчик с трусами и тапочками, перекинула через плечо плащ и пошла — сначала по лестнице, потом через мост, потом снова по лестнице — в здание вокзала, ждать.
Потому что поезд в партизанские края, откуда они когда-то приехали вместе с матерью и где был похоронен их отец, уходил поздно вечером.
* * *
Когда вчера утром она брала билет, у кассы толпилась очередь. Кому-то нужно было в Москву, кому-то в Горький, кому-то просто в маленький поселок.
— Куда? — спросила Дину кассирша, и Дина ответила ей не сразу. Потому что поезд, на который она хотела купить билет, должен был увезти ее и не в город, и не в поселок — так ей казалось.
Он должен был увезти ее в прошлое, куда-то к темной пропасти — той самой, без неба и звезд, которая открылась ей, когда прочитала она письмо тети Леры, где, может быть, ходил по земле, жил, дышал человек Иван Чижиков.
Поезд увозил ее в прошлое, и странное ощущение, что едет она не вперед, а куда-то назад, ни за что не хотело оставлять ее.
Она обманула только мать и брата, но ей казалось — она обманула весь мир. И поэтому она старалась не смотреть в лица своих соседей по купе и не разговаривала ни с кем. Можно было взять у проводницы постель и лечь спать, но Дина не решалась заговорить с ней, словно и ее обманула.
«Обманула-обманула!» — четко выстукивали колеса поезда.
«Ну и пусть!» — тряхнула Дина головой.
Колеса и с этим согласились: «Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть!..»
Она вышла в коридор, остановилась у окна.
Даже то, что на пути лежала Москва, не трогало ее.
Москва была близкой всю жизнь. Всегда казалось, что она где-то совсем рядом. Вот поднимешься на Соколиную гору, и там, за голубым горизонтом, откроется сказочная Красная площадь, непонятное Садовое кольцо и улица Горького.
Но теперь Дина не думала о Москве. Там, куда увозил ее поезд, сияющей Москвы не было…
За темным стеклом, на котором отразилась Динина тень, бежали торопливые светляки — огни какого-то городка. Огни мерцали, мигали…
И казалось, черная тень на стекле пытается заглянуть снаружи в глубь вагона. Пытается и все не может разглядеть, что делается внутри. И все бежит, бежит рядом с вагоном, не отставая.
Хлопнула дверь. Дина вздрогнула от неожиданности, обернулась.
По длинному коридору прямо к ней, держа в руках большой яркий апельсин, глядя на Дину очень большими и очень вытаращенными глазами, шла Верка Щеглова.
— Чижикова? Это ты?
Она подошла и потрогала Дину за руку, чтобы убедиться, что это действительно Дина, а не кто-нибудь другой.
— Ты куда едешь? В Брыковку? А почему в жестком? А разве в Брыковку на этом поезде? А мы в Пензу. Мама в ресторане еще апельсинов покупает, пока не закрыли. А я вот иду.
Апельсин в Веркиных руках был красивый, яркий. И вид у Верки был тоже яркий, сияющий, довольный.
— Если папе трехкомнатную дадут, то мы насовсем в Пензу переедем. А если двухкомнатную, то подождем. Мы тетю Саню на старой квартире пока оставим. Зачем же мы будем квартиру терять? Правда?
Странно: оттого, что рядом с ней вдруг появилась Верка и стала говорить свои обычные пакости, Дине вдруг стало спокойнее и легче. И врать Верке можно легко и спокойно. Не стыдно.
— Значит, ты в Брыковку?
— В Брыковку.
— И Лелька твоя с тобой?
— Со мной.
— А мы самолетом сначала хотели, а потом раздумали. Через Москву лучше. С пересадкой, зато купить что-нибудь можно. Хочешь, я тебе свой адрес пришлю? Может, тоже когда-нибудь в Пензу приедешь.
— Да, — сказала Дина, глядя на темное окно, — приеду.
«Приеду-приеду!» — сейчас же откликнулись колеса поезда.
«Приеду! Вот возьму и из Лесного прямо в Пензу! Возьму и не вернусь никогда! Ни-ког-да!»
— Что ты там видишь? — заинтересовалась Верка и, прижавшись лбом к стеклу, стала всматриваться в темноту. — Ничего не видно.
Она принялась есть апельсин и, покончив с ним, сказала:
— А я рада, что еду в Пензу. В Пензе, наверное, лучше. У нас люди плохие. Правда?
Дина смотрела не отрываясь на черную тень оконном стекле и молчала. Ей хотелось заплакать. Нареветься вдоволь.
— Ведь правда? Что же ты молчишь?
— Да, — ответила Дина, — правда.
Перрона не было, вокзала тоже. Было лишь маленькое белое здание, похожее на одноквартирный домик. Внутри оказался зал ожидания. Там было несколько человек.
Дина остановилась посреди зала и спросила громко, ни к кому не обращаясь:
— А как пройти в Лесное?
Ей сейчас же в несколько голосов объяснили, что в Лесное пройти нетрудно — прямо по дороге через лес, мимо водокачки. Только обязательно мимо водокачки и обязательно прямо, а то можно забрести в Старое Лесное. Это в стороне, там уже давно нет никакого Лесного, его сожгли немцы.
Дина поудобнее перехватила ручку чемоданчика, прошла через зал к выходу и, толкнув дверь, вышла на крыльцо.
В нескольких десятках метров от крыльца начинался лес. Этого Дина не ожидала. Почему-то она рассчитывала увидеть сразу какой-нибудь транспорт.
Лес огромный, высокий, темный — из сказки.
Осторожно, стараясь почему-то не топать ногами, Дина спустилась с крыльца и по неширокой дороге мимо кирпичной башни, крутой и высокой, пошла к темной громаде леса, от которого веяло покоем.
Лес на несколько метров с обеих сторон отступил от дороги, оставив место кустарнику. Там, за кустарником и за ближними стволами деревьев, была темная, таинственная и тревожная глубина. Лес шумел под ветром. Это был не тот, знакомый Дине шум, когда ветер шелестел кленовыми листьями во дворе их дома. Лес шумел, как море, огромное и неспокойное.
