Лясе снилось: яркий солнечный день, по обе стороны немощеной улицы шумят тополя. Ляся, почему-то босая, идет, погружая ноги в бархатную теплую пыль. Ах, как светло, какой золотистый воздух кругом, какое чистое небо! Но почему же так тоскливо у нее на душе? Будто плачет в груди скрипка, тоненько и однотонно. Зачем она плачет, зачем, когда вокруг так светло и зелено?
Вдруг кто-то сзади хватает Лясю за руку. Она оглядывается — Василек. Он приподнимается на носки, чтоб достать губами до Лясиного уха, и что-то шепчет. Но Ляся не может понять ни одного слова, и от этого ей делается еще тоскливей, еще безысходней. «Боже мой, я ничего не понимаю! Василек, скажи ясно!» И вдруг Василек шепчет так отчетливо, что Ляся слышит каждое слово в отдельности; «Я нашел Артемкину будку. Иди за мной, только закрой лицо шарфом». — «Нашел?! — вскрикивает Ляся. — Нашел?! Василек, милый, веди, скорей веди меня!»
И вот они уже где-то за городом, на железнодорожных путях. Кругом бурьян, заржавленные вагонные колеса, какие-то грязные тряпки, кучи бурого угля… «Вот она, вот!» — показывает рукой Василек, и Ляся действительно видит сапожную будку, ту самую, в которой жил когда-то Артемка, залатанную, покосившуюся, со ржавой жестяной трубой. Кто же ее перенес сюда, в этот пыльный бурьян, какой злой волшебник?.. Да, да, это сделал колдун, он усыпил Артемку и в будке принес его сюда.
Ляся хватается за дверную ручку, но дверь не открывается. Василек стучит тихонько в окошко, но в будке тихо, как в гробу. «Артемка, Артемка, — жарко шепчет Ляся в щелочку, — проснись! Это я, Ляся!.. Проснись, Артемка, проснись!..»
— Ляся, проснись, проснись, Ляся! — слышит она шепот и открывает глаза. Кто-то стучит, Ляся. Стучит кто-то, — шепчет в темноте над нею Кубышка. Ляся приподнимает голову и прислушивается. Тишина такая, что в ушах звенит. Слышно только, как прерывисто дышит старик. И вдруг: тук-тук-тук… Стучат в дверь со двора, стучат тихо, осторожно… Да, пришли, пришли все-таки…
Ляся ощупью находит платье, надевает и, босая, неслышно подходит к двери.
— Кто здесь? — спрашивает она ломким голосом.
— Это я, не бойтесь… Откройте, только не зажигайте света, — тихо говорит за дверью знакомый голос.
— Герасим! — со вздохом облегчения шепнула Ляся Кубышке и быстро сдернула с двери крючок. Кубышка потянул гостя за рукав:
— Признаться, струхнули… Идите за мной, тут топчан. Как же вы сами не побоялись?
— Не так страшно: тут везде рабочие живут — в случае чего, в любой хате спрячут… Так что же у вас случилось? Получил вашу записку, а понять не могу. Очень уж уж крепко вы ее зашифровали…
— Зашифруешь тут! — вздохнул Кубышка и принялся в темноте рассказывать, какая надвинулась беда на его и Лясину головы.
— Да, дело серьезное… — озабоченно протянул Герасим, когда Ляся в свою очередь рассказала о разговоре со студентом. — Знаю я этого Петра Крупникова на всякую подлость способен. Значит, так: мальчугана больше к «калеке» не посылайте, наладим другую связь. Это раз. Второе: из представлений все «такое» повыбрасывайте, оставьте только старого, прадедовского «Петрушку». И, в-третьих, будьте готовы в любую минуту тронуться: вам тут климат больше не подходит. Скоро отсюда отправляется в Бердянск баркас, мы и вас туда посадим. Документы выправим такие, что ни один черт не придерется. Только о наружности своей побеспокойтесь: вы, папаша, за мастера поедете, а вы, Ляся, за браковщицу.
— Бердянск еще в их руках? — осторожно осведомился Кубышка.
— Покуда в их, но скоро и Бердянск освободят. Слыхали, как генерал Шкуро хвастался на банкете в городском театре, что через месяц в Москве будет? А его, да заодно и генерала Мамонтова, товарищ Буденный так чесанул под Касторной, что костей не собрать. Верьте слову, и месяца не пройдет, как они и тут смотают удочки.
— Кому ж кукол оставить? Васильку, что ли? С самим Петром Ивановичем я не расстанусь: он мне как брат родной… В карман засуну! — с грустной усмешкой сказал Кубышка.
— Оставьте Лунину, студенту этому рыженькому, — посоветовал Герасим. — Хороший парень, только…
— Что «только»? — спросила Ляся.
Герасим усмехнулся:
— Умная голова, да дураку досталась… Ну, да это дело поправимое… Так я пойду. — И, уже стоя на пороге, мягко сказал: — А на меня не обижайтесь, что втянул вас в нашу работу.
Когда ночной гость ушел, Кубышка и Ляся попытались уснуть, но сон не приходил.
— Папка, я Артемку сегодня во сне видела, — уныло сказала Ляся. — Как он мне нехорошо снится! Каждый раз после этого у меня камень на душе.
— Дался тебе этот Артемка! — проворчал старик. — Слышишь, дождь накрапывает? А под дождь всегда что-нибудь такое снится.
— Не потому… Он мне всю жизнь будет сниться… — Девушка порывисто приподнялась в постели и со слезами в голосе сказала: — Зачем мы тогда не взяли его с собой?!
На улице действительно шел мелкий осенний дождь. Тем не менее Кубышка и Ляся опять отправились побродить с куклами по городу. На улицах военных будто стало еще больше. На каждом перекрестке — проверка документов. Крикливые плакаты «На Москву!», содранные ночью с тумб чьими-то бесстрашными руками, валялись мокрыми клочьями по всем тротуарам, а новые что-то не появлялись… Лязгая цепями, сотрясая землю, проехал огромный танк, на котором стояло несколько офицеров с английским, в крагах, инструктором в центре.
— По лицам видно, что дела на фронте плёвые, — злорадно шепнул Кубышка.
Дав одно представление, кукольники вернулись домой. А в назначенный час Ляся с верным Васильком опять шла по мокрым аллеям рощи.
Студент уже ждал в беседке. Когда Ляся вошла, он с болезненной гримасой сказал:
— Я здесь с утра… Который час, не знаю. Решил, что вы уже не придете…
— Почему? Думали, что нас забрали? — с улыбкой спросила девушка.
— Могло и это случиться… А могли и просто так не прийти… Мокро… «Унылая пора, очей очарованье!..» Но какое же очарованье, когда… Ну да ладно! — прервал он себя. — Спасибо, что пришли. А то сижу — только шорох дождя в листве. Теперь и это приятно. «Приятна мне твоя прощальная краса…»
— Прочтите всё, — попросила Ляся и, когда студент взглянул на нее удивленно, объяснила: — Я тоже знаю эти стихи наизусть, но мне интересно, как читаете вы.
— Хорошо, — сказал он послушно и прочитал все стихотворение до конца, где оно так неожиданно обрывается:
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но, чу! — матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.
Плывет. Куда ж нам плыть?..
Читал он хорошо: просто, без ненужного пафоса. Но последнюю строчку произнес с такой горестной ноткой, что Ляся взглянула на него с немым вопросом.
— Да, да, — смутился он слегка, — я тут, кажется, перехватил… Как всегда, вложил в чужие слова свой смысл. Но ведь никто не знает, о чем спрашивал этими словами Пушкин. Может, и он о том же? Конечно, применительно к своему времени.
— А вы о чем? — спросила Ляся, чувствуя за словами студента какую-то драму.
— О чем?.. — студент задумался. — Если вы не поскучаете, я расскажу… тем более, что мне здесь не с кем поделиться, нет друзей. Я много читал, еще до революции, и Маркса, и Каутского, а главное — Плеханова. Какой это мыслитель! Маркс и он открыли мне целый мир. А когда началась революция и Плеханов в своей газете «Единство» стал писать против взятия власти пролетариатом, я растерялся. Сердцем я был с теми, кто штурмовал Зимний дворец, а умом — с меньшевиками. Тут в город пожаловал сам Деникин. И встречает его не кто-нибудь другой, а сам городской голова, меньшевистский лидер Николаев. Встречает с хлебом-солью и с такой вот речью (я ее запомнил назубок): «Ваше высокопревосходительство, мне выпала большая честь приветствовать вас от имени городского самоуправления. Городское самоуправление всегда стояло на страже закона и порядка и верит, ваше высокопревосходительство, в вашу высокую и благородную миссию». А в это время Добровольческая армия уже заливала землю народной кровью, порола крестьян, вешала рабочих. Прочитал я в газете эту речь — и побежал в меньшевистский комитет. Спрашиваю: «Можно мне присутствовать на заседании, когда будут исключать Николаева?» — «За что?» — удивился секретарь «А за речь, сказанную на вокзале». — «Вы, — говорит, — с ума сошли. Эту речь мы в комитете составляли». Я постоял, постоял и побрел домой. А недавно попал мне в руки номер «Правды» с «Письмом к рабочим и крестьянам» Ленина «Меньшевики и эсеры, все без изъятия, помогают заведомым бандитам, всемирным империалистам, прикрашивая лжедемократическими лозунгами их власть, их поход на Россию, их господство, их политику», — прочитал я там. И до того стыдно стало! Стыдно и больно!.. Особенно, когда прочитал в конце письма: «Долой колеблющихся, бесхарактерных…» Вот уж поистине не в бровь, а в глаз мне!.. — Студент встал, прошелся по беседке и угрюмо сказал: — Извините, что так подробно о себе… Наболело у меня.
