— Привет, мое маленькое сокровище, Дарлинг моя, — говорит Нэн.
Она устраивается поудобнее на своей розовой подушке и отхлебывает чай маленькими глотками. Я забираюсь в ее постель и сворачиваюсь, прильнув к ней. Не могу понять мою маму. Почему она вечно рвется вон из дома? Почему уходит с этими ужасными ее дружками? Она даже не знает точно, кто мой отец, так что и я не могу знать его. Вообще-то мне до лампочки. Я никогда не любила ни одного из моих отчимов, поэтому думаю, что мой настоящий отец ничуть их не лучше. Но Терри — Терри ХУЖЕ их всех.
Хочу, чтобы мне больше не снилось, что он приходит сюда, чтобы забрать меня.
Дорогая Китти,
я ненавижу школу. Ненавижу всех учителей. Ненавижу всех девчонок. Но особенно ненавижу Марию и Алису.
Стоит мне пройти мимо них, они нарочито приподымают брови и давятся смехом. Уже и другие девочки начинают вести себя так же. А когда я отвечаю в классе, они дружно вздыхают. Но разве я виновата, что знаю много всякой всячины. Что дурного в том, что человек неглуп?
Как бы мне хотелось не ходить в школу! Может, однажды я удеру с уроков, тайком проберусь домой и спрячусь в мезонине на целый день, как настоящая Анна Франк.
Сегодня я попала в беду из-за дневника моей дорогой Анны. Миссис Гибс объявила, что тема сегодняшнего урока — дневники, и начала рассказывать об Анне Франк. Потом стала читать отрывок из ее «Дневника». Я почувствовала, что лицо у меня горит, мне казалось, она читает мой дневник. Учительница читала самую важную книгу двадцатого столетия, а несколько девочек, вместо того чтобы слушать, дурачились и баловались! Какое оскорбление для Анны! Это было невыносимо.
Миссис Гибс продолжала читать, ее голос звучал так торжественно и зловеще… это же совсем не похоже на полную жизни, горячо на все откликавшуюся Анну! Несколько девочек хихикали, а я беспокойно ерзала, стараясь как-то оградить себя от «исполнения» миссис Гибс. Кончилось тем, что я уронила голову на парту и зажала уши руками.
— Индия?!
Я подскочила. Отреагировала на ее голос уж слишком ретиво.
— Что с тобой? Ты даже не слушаешь? — Миссис Гибс смотрела на меня обиженно. — А я-то думала, уж кому-кому, а тебе непременно будет интересна Анна Франк.
— Да, мне она интересна.
— Тогда будь добра, сядь как следует и сосредоточься.
Миссис Гибс продолжила свое тяжеловесное чтение изящной прозы Анны, выбрав отрывок, который значит для меня так много — тот, где Анна отчаянно тоскует по реальной, невымышленной подруге. Я слушала с искренней болью. Алиса прошептала какую-то глупость, и Мария задохнулась от смеха.
— Право же, девочки! — возмутилась миссис Гибс, шумно захлопнув дневник Анны. — Вам пора бы уже и повзрослеть немного. Мария, в этом нет ничего смешного.
— Простите, миссис Гибс, — сказала Мария сдавленным голосом. — Но что же было потом с Анной Франк? Она так и пряталась в своем убежище до самого конца войны?
Миссис Гибс сняла очки, протерла стекла полой своего кардигана. Без очков ее глаза были какими-то неприятно розовыми и голыми.
— К сожалению, история Анны кончилась плохо. Ее семью схватили и отправили в концентрационный лагерь.
— Этот урок похож на концентрационный лагерь, — шепнула Алиса.
Мария захихикала.
Я встала, мои щеки пылали.
— Ну как можно быть такими глупыми! — закричала я.
— Индия! — воскликнула миссис Гибс.
Все воззрились на меня. Теперь мое лицо стало таким же огненным, как мои волосы.
Я чувствовала, что вся горю.
— Концентрационные лагеря — это самое ужасное место, какое придумано человеком. Неужели вы не слышали о газовых камерах? Там почти все умирали. Людей отправляли в вагонах для скота, они оставались там в полной темноте по нескольку дней. Многие умирали еще в пути. Когда наконец добирались до места, фашисты разделяли семьи. Анне не позволили остаться с ее отцом. Потом им приказывали раздеться догола и…
— Этого достаточно, Индия, — сказала миссис Гибс.
— …головы всем брили наголо, и потом содержали в ужасных, грязных, промерзших насквозь бараках и не давали почти никакой еды, только прогорклые объедки, так что в конце концов все заболевали самыми ужасными болезнями. Мама Анны умерла, потом умерла ее сестра Марго, и бедная Анна осталась совершенно одна. Потом она заболела брюшным тифом и тоже умерла в ужасных мучениях…
— Индия! — Миссис Гибс схватила меня за плечи и силой посадила на место. — Ну-ка, успокойся!
— Но это правда!
— Я знаю. Но думаю, нам не следует задерживаться на таких омерзительных вещах. Из-за тебя остальные девочки чувствуют себя подавленными.
— Но мы и должны чувствовать себя подавленными. Анна умерла. Умерло шесть миллионов евреев.
— Да, я знаю. Это ужасно. Но все это было давно. Плакать из-за этого сейчас глупо.
Я сердито провела по глазам тыльной стороной ладони. И вскинула подбородок, показывая, что нисколько не стыжусь своих слез. Миссис Гибс вздохнула и продолжила урок. Она больше не говорила об Анне. Быстренько переключилась на дневники Сэмюэла Пипса[5].
Когда прозвенел звонок и все пошли по домам, миссис Гибс подозвала меня.
— Я хочу поговорить с тобой, Индия. Мне очень жаль, что тебе было так тяжело во время урока, — сказала она. — На меня большое впечатление произвело то, что ты так много знаешь об Анне Франк. Я понимаю, ее история потрясла тебя. И все-таки я не могу допустить, чтобы ты так кричала в классе.
— Но остальные ведь ничего не понимали. Они смеялись и отпускали дурацкие шутки.
— Знаю, Индия. Это неприятно. Но тебе не следует так сильно волноваться. Ты слишком чувствительна и чересчур эмоционально все воспринимаешь, дорогая. Это немножко нервирует.
Я не считаю себя слишком чувствительной. По-моему, это другие недостаточно чувствительны. Но я знаю, в этом причина, что большинству людей я не нравлюсь. Не только Марии и Алисе. Все девочки считают меня странной. Даже Миранда, которая ведь и правда была моей лучшей подругой, часто говорила мне, что я в самом деле со сдвигом. Мама тоже вечно вздыхает и твердит, что не следует держаться эдакой трагедийной королевой. Ванда постоянно советует не вешать нос. Папа раньше подбрасывал меня вверх и тряс до тех пор, пока я не начинала визжать, — это была такая игра: вытрясти из меня все мои тревоги. Давным-давно не играли мы в эту игру. Может, потому, что я стала слишком большая. А может быть, даже папа меня уже не любит.
Я стояла перед миссис Гибс, и у меня опять полились слезы. Мне вспомнилась другая игра из наших с папой прежних игр. Он сплетал пальцы, изображая гаечный ключ, и бережно прикладывал их к моим векам, а сам при этом словно поскрипывал. «Давай-ка потуже затянем гайку на этом забавном слезливом кране», — говорил он, и я переставала плакать и смеялась.
Папа как будто покинул дом, а в его тело вселился незнакомый, ужасно раздражительный мужчина.
— А теперь-то в чем дело, Индия? — спросила миссис Гибс. — Ну же, возьми себя в руки, ведь ты уже большая девочка. Я тебя не журю, просто хочу немного поговорить с тобой по душам.
— Я понимаю, — пробормотала я, шмыгнув носом.
— У тебя есть носовой платок, дорогая? Послушай, Индия… дома у тебя все в порядке, не правда ли?
Я так и подскочила.
— Ты должна знать, что всегда можешь поговорить со мной, слышишь? Особенно если есть что-то такое, что тебя тревожит.
В моем мозгу сразу несколько раз щелкнуло: папа, мама, Ванда. Я пробежалась по всему длинному списку моих неприятностей. И не знала, с какой начать. В основе всего, конечно, дилемма с папой, но о нем я говорить с миссис Гибс не хотела. Он для меня все еще самый-самый любимый человек на свете (кроме Анны). Мне кажется, это ужасное предательство — начать жаловаться прямо с него.
Я не против была бы начать плакаться с мамы, но это неудачное начало. Миссис Гибс очень ее уважает. Она только и говорит об ее «успехе» и об этих ее дурацких жеманных выступлениях в телепередаче «За завтраком». (Мама однажды участвовала даже в «Синем Питере» — вместе с Фебой.) Я подумала было рассказать миссис Гибс, какая мама на самом деле, но это трудно выразить словами, даже если «ты умеешь четко выражать свои мысли, пожалуй, даже немного не по летам». Так комментировала миссис Гибс мой рождественский рассказ.
Мама не делает мне ничего плохого. Она даже не говорит ничего такого. Суть в том, как она говорит. Как вздыхает. Как подымает брови. Как проносится мимо меня вихрем, бросая какую-нибудь фразу через плечо. Как никогда не хочет сесть со мной рядом, поговорить по душам. А если мне удается перехватить ее и я начинаю что-то сбивчиво рассказывать, она непременно должна куда-то бежать: «Ох, деточка, я так спешу. Ты поговори с Вандой, хорошо?»
От Ванды толку мало. Особенно в последнее время. Она почти все время сидит в своей комнате. Перестала даже выходить погулять со Сьюзи. По-моему, они уже раздружились. Других подруг у Ванды нет. Я могла бы стать ее подругой, но она меня просто не замечает.
