— Домой! — закричал он. — Кутя, пошли домой.
Кутька побежал. Останавливаясь, принюхивался.
«Неужели выведет?» — думал Вовка.
Кутя вывел. Прямо к деревне. К тому месту, откуда уходили.
— Кутя, ты настоящая ищейка, — обрадованно говорил Вовка и поглаживал щенка. Тот переворачивался на спину — задирал кверху все четыре лапы. — Нет, ты все же дворняга, Кутя. Но умная дворняга. Наверно, породистая.
Кутя сладко жмурил желтые глаза. Ему видимо, было все равно, какой он породы.
Дома Вовка обо всем рассказал. Он думал, мама похвалит Кутьку. Но она рассердилась и велела в лес одному не ходить.
— Я же не один был, с Кутькой.
— Всыпать нужно, чтоб не вольничал, — вмешалась хозяйка и пнула некстати подвернувшегося щенка. — А ты пошел!
По утрам Вовку будил хозяйский петух. Крик его был короткий и хриплый, будто петух простудился. Но кричал он всегда, как нарочно, под Вовкиным окном.
На этот раз Вовка проснулся от собачьего визга.
— Кутька! — вскочил он и бросился к двери.
— Вот тебе!.. Вот тебе!.. — приговаривала хозяйка и охаживала щенка палкой. Он скулил, взвизгивал, пытался вырваться, но хозяйка крепко держала его за загривок.
— За что? — подлетел Вовка.
— За дело.
Она опять размахнулась, но Вовка ухватился за ее палку.
— Пусти, — крикнула хозяйка.
Щенок рванулся и убежал.
Оказалось, он изодрал в клочья тряпку, которую хозяйка постелила у порога.
— Паршивец, — ругалась она все утро. — Я те задам! Я те покажу, тряпки драть.
— Мам, — сказал Вовка, — отдай ей мою старую рубашку, пусть успокоится.
— Какую рубашку?
— Синюю.
— Разве она старая? Еще поносишь до школы.
— У нее рукав драный.
— Опять?.. Зашьем, — сказала мама.
Рукав она зашила, но Вовка за два дня так истрепал синюю рубашку, что мама только руками развела.
— Ты что, — спросила она, — специально по заборам лазил?
— Нет, — сказал Вовка, — по деревьям.
Он сам отнес рубашку хозяйке. Хозяйка ворчливо проговорила:
— Убить его мало, дармоеда…
Но рубашку взяла.
Пролетело лето. Подрос и еще больше потемнел Кутька. Подрос и загорел Вовка. Похудела и загорела мама. Хозяйка купила телевизор. Вот сколько перемен произошло на даче.
Настал день, когда опять пришла машина, и опять в нее таскали тюки, свертки и сумки.
Таксист сигналил, давал гудок — ждем, мол, поторапливайтесь. Кутька вертелся возле машины.
— Собаку берем? — спросил шофер. — Ваша собака?
— Да нет, — сказала неуверенно мама и взглянула на Вовку, — хозяйская.
— Ишь, какая черная, — проговорил шофер. — Как уголек.
— Славный песик, — согласилась мама. — Вова, тебя дожидаемся.
— Мам…
— Знаю. И не проси даже.
Вовка опустился на корточки возле щенка.
— Кутя, — гладил он собаку. — На тот год мы приедем. Обязательно приедем. Понимаешь?
Кутька вилял хвостом.
— А теперь прощай. Ну, давай лапу. — Голос у Вовки дрогнул. Кутька опрокинулся на спину, стал блаженно щуриться.
— Вова, садись, хватит.
— Домой, — сказал Вовка. — Кутя, домой. — Ему не хотелось, чтобы собака бежала за машиной.
— Садись же. Сколько можно ждать.
…Вовка сел, хлопнул дверцей. Машина тронулась.
«Домой… — думал Вовка. — У него даже конуры нет. А осенью грязь, дожди…»
— Мам… Она его бьет и не кормит.
— Собака хозяйская. Что поделаешь.
— А говорила, славный песик.
— Славный, ну и что? Ведь не наш.
Проехали улицу.
— Постойте, — сказал Вовка шоферу.
— Забыл что? — шофер остановил машину.
— Забыл. — И Вовка помчался назад.
Запыхавшись, он влетел в дом. Хозяйка разжигала печь.
— Марфа Петровна… Отдайте мне Кутьку.
— Пустобреха? — Она прикрыла дверцу.
— Ну, Кутьку… Нашего Кутьку.
— Да берите. Добро какое.
— Марфа Пет… — захлебнулся он от радости.
К машине прибежал со щенком.
— Вот, — выдохнул он. — Нам его подарили. Он теперь наш… Наш!
— Не говори глупостей. Ну куда он нам в городе.
— Я не могу без него.
— Вова, посуди сам, — мама решила поговорить с ним, как со взрослым, — что мы будем делать с собакой в городских условиях?
— Подарим… кому-нибудь. Ее нужно увезти отсюда.
А сам подумал, что скоро у него день рождения, в начале сентября. Неужели забыла?
— Да кто ее возьмет, дворняжку?
— Я возьму, — проговорил он все так же тихо.
— Ну, поедем, что ли? — повернулся шофер.
— Поедем, — вздохнула мама. — Залезайте.
«Вспомнила. Значит, вспомнила!»
Щенок устроился у Вовки в ногах. Зарычал мотор, машина покатилась.
— Кутя, — поглаживал Вовка щенка. — Не бойся, Кутя.
Кутька попробовал перевернуться на спину. Но в машине было тесно. Он положил голову на Вовкины ноги.
— Знаешь, куда мы едем? Домой! У тебя, Кутя, будет дом, понимаешь?
Кутька щурился и тихонько бил хвостом. Он знал, с этим маленьким человеком ему будет хорошо.
— Давай меняться? — сказал мне Женька Проегоркин.
Он сунул руку в карман и выжидающе смотрел на меня.
— Давай, — ответил я и тоже сунул руку в карман.
— У тебя что? — спросил он, насторожившись.
— А у тебя?..
— Вот, — сказал он и повертел перед моим носом большой старинный пятак. — Екатерининский!.. Видал?
— Видал. — Я стал мучительно думать, что бы предложить Проегоркину. — Во! — сказал я и достал китайскую авторучку, где были внутри два стержня: красный и синий.
— Работает? — спросил Проегоркин.
— Вчера работала, — соврал я: красный стержень почему-то не выдвигался из носика авторучки.
— Понятно, — махнул рукой Женька Проегоркин и хотел уже было уйти.
— Можно починить, — сказал я. — Пара пустяков починить.
Проегоркин переминался с ноги на ногу. А я все смотрел на старинный пятак. Наконец я решился:
— В придачу дам… это… ну-у…
— Что? — не выдержал Проегоркин.
— Мотоциклетную лампочку!
— На что она мне?!
Я подумал.
— Пригодится. Мотоцикл, может, когда купишь.
Мы сменялись.
Весь урок я рассматривал пятак, а Проегоркин чинил авторучку.
На перемене я подозвал Проегоркина и повел его в самый дальний угол коридора.
— Смотри, — сказал я. — Музейная редкость. — И вынул из кармана лорнет.
Одно стекло в нем было разбито, но на ручке кое-где еще блестела позолота.
Я приставил лорнет к глазам, словно какой-нибудь там граф или барон, и гордо посмотрел на Проегоркина.
— Ух ты! — произнес Проегоркин.
Он взял в руки лорнет, повертел его со всех сторон, сказал:
— Хочешь за это губную гармошку?.. Отличный музыкальный инструмент.
Гармошка тоже была не новая. Я дунул несколько раз. Она издала жалобные звуки.
— А еще даю в придачу… вот… — Женька вынул из кармана коробочку, на которой было написано: «Минтон. Витамины — свежесть и сила».
— Знаешь, — сказал я, — да эти витамины можно съесть за пару минут. Вот и нет свежести и силы: пустая коробка.
— Эх ты! — вздохнул Женька. — Он взял коробку двумя руками. — Смотри. Только открываем чуть-чуть, а то выскочит.
— Кто там? — Я сгорал от любопытства.
— Белая мышь. Держи.
Я приоткрыл крышечку, и в щель выглянула забавная мордочка — усатенькая и с крошечными глазками.
— Между прочим, поддается дрессировке, — заметил Женька. — Станешь знаменитым дрессировщиком.
В общем за лорнет я получил губную гармошку и белую мышь.
На гармошке можно было играть только «Чижика-пыжика», и то если дуть со страшной силой. Но зато мышью я пугал девчонок, и это было весело.
А Женька Проегоркин приставлял к глазам лорнет, зло кривил рот и каждому говорил: «Я вызываю вас на дуэль, сударь!..»
Все смеялись.
На следующей перемене у меня от гармошки заболели щеки. «Что от нее толку? — подумал я. — «Чижик-пыжик» и все… А авторучка?.. Ее можно починить. Еще как можно!» Я подозвал Проегоркина.
— Давай меняться на авторучку?
— Давай, — не раздумывая, сказал Женька. — Что у тебя?
— Гармошка, — сказал я и сыграл «Чижика».
Проегоркин внимательно осмотрел гармошку, словно незнакомую ему вещь.
— А что в придачу?
Я порылся в карманах и протянул ему екатерининский пятак.
К шестому уроку «Я вызываю вас на дуэль!» всем надоело.
Никто из «сударей» не смеялся. Не смеялись даже и «сударыни».
— Меняемся? — И он протянул мне лорнет.
Я засомневался: «Стоит ли?» Но Проегоркин достал мотоциклетную лампочку и сказал:
— А это в придачу.
Тогда я подумал, что когда-нибудь куплю мотоцикл. Проегоркин уловил мою мысль и тут же сказал:
