Ознакомительная версия.
– Давайте! – командует дед.
Верёвка натягивается до упора, охающий председатель повисает в воздухе и медленно плывёт вниз. Бабушка отматывает верёвку, а Николаич с Гришкой, пыхтя от натуги, придерживают её. Мура, затаив дыхание, наблюдает за председателем. Тот смотрит себе строго под ноги, чтобы ни с кем не встречаться взглядом, и тихонечко качается туда-сюда.
Но вдруг он поднимает глаза.
– А-а-а! – раздаётся его возмущённый крик. – Проклятая коза!
Мура смотрит туда же, куда и он, и холодеет. Пока все были заняты спасательными работами, Валентина времени даром не теряла. И теперь крыжовник председателя лысый как коленка. Ни одного листочка. Только колючки торчат.
– Я убью её!!! – орёт председатель.
– Сейчас обратно на дерево вернём! – прикрикивает на него дед.
Председатель умолкает. Через минуту он уже на земле. Николаич отвязывает верёвку, и они с дедом уводят его в дом – укладывать в постель.
– Вечером ба-аньку зато-опим, по-о-парим тебя, спина станет но-овенькой, – как маленького, уговаривает председателя Николаич. Тот всхлипывает и невнятно мычит.
Бабушка с Гришкой и Мурой уводят домой Валентину.
– Вот ведь зараза, – ругает по дороге бабушка козу, – кругом столько травы, а она только председателев крыжовник жрёт!
Валентина на слова бабушки не обращает внимания. Она вышагивает по неровной деревенской дороге и весело вздрагивает ушами. У Валентины сегодня праздник, аж именины сердца. Крыжовенного листа она наелась на год вперёд.
Поздно вечером Мура с дедом, как и положено настоящим поморам, провожают на крыльце закат.
Оба пахнут чистотой, берёзовым листом и травами. Сегодня, благодаря радикулиту председателя, выдался настоящий банный день.
Мура с бабушкой помылись первыми. Бабушка не очень любит жару, поэтому они с Мурой затеяли мытьё, не дожидаясь, пока баня растопится в полную силу. Зато к тому времени, когда Николаич привёл под руку ковыляющего председателя, раскалённая банька чуть ли не свистела в дымоход закипающим чайником.
– Николаич, может, тебе не надо? – спросила бабушка.
– Это почему же? – разобиделся Николаич.
– Так мозги-то сотрясённые! Мало ли.
– От русской баньки никому ещё плохо не было! – отрезал Николаич и вперёд остальных полез в пекло.
Мура с бабушкой – обе розовощёкие, в белых косыночках, сидели у распахнутого кухонного окна и пили из блюдечек чай с мятой. В баньке раздавались такие звуки, словно там кого-то убивают.
– Хрясь… Хрясь…
– Ох… Ах…
– Фьють… Фьють…
– Бух… Бах…
– Егорыч, будь человеком, не поддавай больше!
– Фшшшшшшшшшшшшшшью…
«Наподдал» – подумала Мура, и даже почувствовала запах травяного настоя, которым плеснул из ковшика на раскалённые камни дед.
– Рейхстаг проще брали, – хмыкнула бабушка, когда мытьё мужчин, судя по нарастающему шуму, превратилось в настоящее сражение.
Первым капитулировал Гришка. Он выполз из бани – красный как варёный рак, с прилипшим к макушке берёзовым листом, рухнул на лавочку и какое-то время мелко дышал, глядя невидящими глазами на нахохленного Сергеича. Петух возмущённо кококнул и повернулся к нему боком.
– Ннну? – спросила бабушка.
Гришка слабо пошевелил рукой. Сил отвечать у него не было.
Следом сдался председатель. Он рухнул на лавочку рядом с Гришкой – раскрасневшийся, с дымящимися ушами, и тоже уставился на петуха. Сергеич сердито закукарекал.
– Ишь, – выдохнул облачко пара председатель.
– Чай пить будем? – спросила бабушка.
– Том, – ответил с усилием председатель.
– Это как понимать?
– По… том…
– Ах, потом. Ну тогда ладно.
Николаич с дедом соревновались на выдержку до последнего. Пока у бабушки не кончилось терпение, и она не наорала на них из окна.
Дед покидал баньку с явным сожалением, а вот по выражению лица Николаича было видно, как он рад тому, что пытка мытьём закончилась.
Когда отдышались, бабушка усадила всех за ужин. Кормила густым грибным супом, поила чаем с малиновым вареньем. Николаич быстро доел суп и протянул тарелку за добавкой:
– Андреевна, положи больному ещё.
Бабушка налила ему вторую порцию супа.
– Это кто больной? Ты, что ли? – прищурилась она.
– А то!
– Больной, без памяти ешь![2]
Председатель после баньки ожил и даже расцвёл. Обмотанный по самые подмышки мохеровым платком, он уплетал бутерброды с вареньем, запивая их успокаивающим чаем с мятой.
Сергеич ревниво следил за ним с забора, а Валентина благоразумно пряталась в курятнике. От греха подальше.
Потом гости засобирались по домам, и дед с Гришкой пошли их провожать. Сначала уложили в постель председателя, а потом – довольного Николаича.
И теперь Мура с дедом сидят на крыльце и провожают закат. Бабушка возится с грибами – нанизывает их на суровую нить, чтобы засушить на зиму. У Гришки второй ужин. Он пьёт чай с остатками пирога. Жуёт так, что слышно на крыльце.
– Поешь и иди спать, – ворчит бабушка.
– Угум, – отзывается Гришка. – Если быстро заснуть, снова не проголодаюсь.
– Вот ведь прорва! И куда всё съеденное уходит? Худющий как скелет, только руки в длину растут.
– Вот в руки и уходит!
– Нет чтобы в мозги.
– Надо по порядку. Сначала – руки, потом – мозги.
Дед с Мурой тихо хихикают. Мура прижимается ухом к груди деда, затихает. Потом растопыривает пальцы, сгибает мизинец:
– Было пять дней, один прошёл. Осталось четыре. Через четыре дня мама Тоня с папой Володей возвращаются.
– Соскучились – вздыхает дед.
– Соскучились – отзывается эхом Мура.
Вдруг сердце превращается в надутый до упора воздушный шар. Давит на бока, болит. Мура ёрзает на коленях деда, прижимается к нему сильней.
– Дед, а дед, – шепчет. – А представь, если бы мама Тоня не познакомилась с папой Володей? Тогда бы у меня не было ни тебя, ни бабушки, ни Гришки…
У Муры обрывается голос.
Дед говорит «чшшшшшш», гладит её по волосам:
– Хорошо, что они познакомились, да, Мурочка?
– Хорошо.
Солнце, мигнув последним лучом, уходит за горизонт. Мура сидит у деда на коленях и не отрывает взгляда от края неба.
Внука Николаича зовут Вадька. Он громкий и смешной. Потому что: раз – у него конопушки по всему лицу. Два – он недавно научился говорить и от этого даже во сне разговаривает (остановиться не может). И три – у него густые льняные кудри.
– Каждая кудря как пружина – восхищённо цокает языком Мура.
– Не кудря, а кудри – поправляет бабушка.
– А одна такая штука как называется? – Мура аккуратно тыкает в завиток Вадькиных волос. Вадька слушает, растопырив глаза.
– Локон.
Мура озадаченно умолкает. Странно всё-таки устроен русский язык. Почему одна нога – две ноги, но один локон – две кудри? Надо потом у бабушки спросить.
Они сидят за круглым столом в доме Николаича и угощаются ореховыми пирожными, которые привезли с отдыха Вадька и его мама тётя Наташа.
Тётя Наташа похожа на царевну Забаву из мультика «Летучий корабль». У неё пышные длинные волосы и васильковые глаза. Муре хочется крепко её обнять, но она этого не делает, стесняется. Муре кажется, что, если обнять чужую хорошую маму, тоска по своей маме отпустит.
Кровать Николаича убрали в спальню. Потому что сотрясение мозгов у него прошло, и лежать в постели уже не надо. Николаич счастлив – можно хрустеть солёными сухариками сколько влезет. И запивать их чем душа пожелает. А не успокаивающим настоем трав.
Баба Варя макает в чай ореховое пирожное и ест, когда оно совсем отмокнет. Вадька старательно повторяет за ней. Размазывает пирожное по лицу, смешно гримасничает, пытаясь его слизать. Тётя Наташа всплёскивает руками:
– Вадик! Некрасиво себя так на людях вести!
– А де да людях мождо? – гундосит Вадик, пока тётя Наташа утирает ему лицо салфеткой.
– Нет!
– А когда мождо?
– Никогда!
Бабушка беззвучно трясётся плечами – смеётся. Баба Варя прячет лицо в ладони. А Мура просто тает от нежности – такой хороший у тёти Наташи Вадька!
Дядя Илья, дед, Гришка и Николаич во дворе. Ушли разбираться с машиной.
– Еле доехали до деревни, – жаловался дядя Илья, свирепо запивая ореховые пирожные чаем. При этом выражение лица у него было такое, словно пирожные – его личные враги. И от того, сколько он их съест, зависит не только его будущее, но и будущее всей планеты Земля.
– Разберёмся! – обещает дед.
Дед о машинах знает всё, хотя своей у него так и не случилось. Просто он всю жизнь выписывал журнал «За рулём» и читал его от корки до корки. На мансарде целые пыльные залежи этих журналов. При каждой уборке бабушка порывается их выкинуть, но дед не даёт.
– Только через мой труп! – твёрдо говорит он.
Ознакомительная версия.
