— Вы Володю ищете?
— Да. Толя, как это случилось, что у него нет коньков? Ведь ты же сам рассказывал, как в прошлом году… Да и он говорил все время, что будет кататься.
Случилось очень просто: Володя вырос, и оказалось, что старые башмаки с коньками ему уже не годятся.
— Нога-то у него вон какая! Тридцать девятого размера! — сочувственно и горестно говорил Толя.
— Может, купят ему?
— Нет, не купят. Отец сказал, что не купит. А раз уж сказал…
— Толя, может, у кого-нибудь из ребят есть лишние? Или обменяться?
— У наших-то? Да у него нога как две мои! Ни у кого в классе такой нет!
Светлана задумалась.
— Знаешь что? Я спрошу у старших ребят, у Вадима спрошу, Андрюшиного брата.
— Спросите! — обрадовался Толя. — Но ведь это с ботинками нужно.
— Ну разумеется!
Вадим отнесся к Светланиным словам с полным сочувствием.
— Я спрошу у ребят. Только знаете, вряд ли у кого старые остались. Такое увлечение с этим катком… Или пораздавали, или продали. — Он виновато посмотрел на свои ноги: — У меня-то сорок первый.
А Светлана взглянула на свои маленькие ботинки тридцать четвертого размера с приклепанными к ним коньками. Идти в школу и переобуваться ей уже не хотелось. Она вернулась домой.
Костя был дома. И не один: в передней висело две шинели. За дверью послышались раскаты громкого смеха. Это Саша Бобров, никто другой не может смеяться и говорить так громко. Не хотелось бы гостей в этот вечер. Именно Сашу в особенности не хотелось. Засидится до ночи, нашумит, накурит… Подавив в себе это неприязненное чувство, Светлана вошла в комнату.
Странные люди — курильщики. Что может быть лучше чистого воздуха?
Затуманили, засинили всю комнату…
— Чаю хотите?
— Нет, спасибо, Светланочка, мы уже подзакусили.
Саша встал ей навстречу, большой, грубовато скроенный и сшитый, заполняющий собой и своими разговорами все пространство. На счастье, он уже собирался уходить. Наполовину раздавил Светлане руку, прощаясь.
Когда подают руку мягким киселем — неприятно. Но жать так бесцеремонно — это насилие над личностью. Светлана спросила, удивляясь своему лицемерию:
— Куда же вы спешите? Посидите еще. Костя вышел в переднюю проводить. Вернулся.
— Ну, как жизнь, Светланка? Ты что-то у меня совсем от рук отбилась… Фу, как накурили мы! Форточку разве открыть?
Он вскочил на стул, стуча сапогами. Что-то звякнуло на подоконнике за занавеской — должно быть, поставил туда посуду после ужина.
— Представляешь себе, — Константин шумно засмеялся, спрыгивая на пол, — Сашка-то наш жениться собрался. Завтра идут в загс!
— Вот как? — спросила Светлана. — На ком же?
Что с ним такое сегодня? Обычно после ухода Саши Боброва в комнате сразу становилось тихо — до звона в ушах.
Сегодня было не так. Казалось, дух Саши Боброва вселился в Костю, заставлял его громыхать голосом, смехом, сапогами и стульями.
— Жалко парня, а? Правда, Светланка? Женатиком станет — конец свободной жизни!
Светлана вспомнила, с какой самоуверенностью говорил как-то Саша Бобров, когда зашел разговор о девушках и о свадьбах: «За меня всякая пойдет».
Она сказала:
— Мне жаль его жену.
Костя подсел к ней на диван.
— Жалеешь девушку? Так тебе твой муж больше нравится?
— Костя, слушай, — Светлана смотрела на его сапоги, — у тебя не могли остаться старые твои ботинки с коньками, довоенные еще, конечно, школьные, тридцать девятый, ну, в крайнем случае сороковой размер?
— Право, не помню. — Он задумался. — Может быть, дома где-нибудь и лежат.
«Домом» он называл маленькую квартиру под Москвой. После смерти Костиной матери туда переехали ее родственники.
— А ты не можешь туда написать? Только поскорее.
— Могу, конечно. Впрочем, не думаю, чтобы остались. Отдал кому-нибудь или мама отдала. Светланка, а зачем тебе башмаки с коньками сорокового размера? А? Признавайся! Ведь это не женский, это почти уже мужской размер!
Он притянул ее к себе, обнимая как-то твердо, неуютно, даже грубовато. Светлана отстранилась.
— Постой… Нет, я серьезно. Костя, мне очень нужно. Для мальчика одного.
— Хорошенький мальчик — с лапами сорокового размера! Светланка, ведь у тебя же четвероклассники! Маленькие дети! Нет, очень мне все это подозрительно. — Он опять хотел ее обнять.
Светлана резко отодвинулась и встала.
— Не целуй меня.
— То есть как это — не целовать? Собственную жену не целовать?
Она сказала с отвращением:
— От тебя водкой пахнет! — И отошла к окну — закрыть форточку.
День был морозный, и в комнате сразу захолодало. На подоконнике за занавеской она увидела тарелки, два стакана, две бутылки из-под водки и одну темную, из-под вина, с длинным узким горлышком. Неужели вдвоем можно выпить все это?
Светлана вынесла грязную посуду в кухню, сунула пустые бутылки в шкаф.
Вымыла все, убрала. Ей не хотелось возвращаться в комнату.
Казалось, там ждет ее не Костя, а чужой человек — чужой и даже враждебный.
А Костя стоял посредине комнаты с самой добродушной улыбкой.
— Я спать лягу, Светланка.
— Ложись, если хочется. Я еще почитаю, мне заниматься нужно.
Она постелила ему на диване, отошла к письменному столу.
— Светланка…
Он пошел к ней, пробираясь между обеденным столом и стоявшими вокруг стульями. Стулья с грохотом поворачивались, каждый по-своему, скатерть сдвинулась, перекосилась, пошла глубокими складками. Ваза с зелеными ветками отъехала на край. Вся комната сразу приобрела какой-то неряшливый, нетрезвый вид.
— Ложись, — сказала Светлана, резко отстраняясь от его протянутых рук. — Отойди от меня, слышишь, ты мне отвратителен!
Она оттолкнула его обеими руками, поправила скатерть, потушила верхний свет.
Константин сел на диван и медленно стал снимать сапоги.
Светлана взяла учебник, развернула на заложенном месте, прочла страницу, еще полстраницы, не понимая ни одного слова, только прислушиваясь к шорохам за спиной.
Скрипнули пружины дивана, еще и еще… потом затихли.
Светлана отложила учебник, взяла полотенце, пошла в ванную. Вернувшись, покосилась на диван — спит, кажется.
Осторожно ступая в мягких тапочках, потушила настольную лампу, прикрытую пестрым шелковым платком. И совсем по-кошачьи тихо забралась под одеяло, на свою кровать.
Теперь в комнате было почти совсем темно. Только с улицы проникал тусклый свет между неплотно сдвинутыми половинками шторы — не то уличные фонари, не то луна…
Светлана лежала на спине, вытянув руки поверх одеяла. Спит Костя или нет? Тишина в комнате была какая-то настороженная, не спокойная.
Нет, разумеется, он не спит. Когда спят — это не так тихо. Он лежит, затаив дыхание, и слушает.
Откуда светлая полоска на стене? Фонарь или лунный свет? Это лунный свет, потому что он медленно двигается. Когда ложилась, он захватывал притолоку двери, а теперь сполз на обои.
Странно бывает — вдруг вспомнится что-то далекое, давно забытое, о чем и не вспоминала никогда.
Это было еще перед войной, когда Светланина мать, учительница, стала работать в деревенской школе. В соседнем доме жила большая семья, все ребята моложе Светланы, только один мальчик как раз ей ровесник… Сколько им было? По десять лет. Такой хозяйственный мужичок, матери во всем помогал, младшие его очень слушались.
Каждое воскресенье, а иногда и в субботу по вечерам, и в дни получки он стоял, как бы дежурил у ворот, поглядывая на широкую улицу, поросшую гусиной травкой. И вдруг сообщал матери деловитым, спокойным тоном:
«Маманька! Папаньку ведут!»
Из дома выбегала его мать, высокая, худая, с мужскими сильными руками. А к воротам какие-нибудь досужие приятели, добрые души, подводили его отца, который самостоятельно уже передвигаться не мог и висел, подпираемый их плечами.
Жена и десятилетний сын сейчас же начинали хлопотать вокруг него, объединенными усилиями протаскивали в узкую дверь, укладывали на кровать.
Светлана теперь даже не могла вспомнить его лица — только фигуру, идущую раскорякой на фоне яркой зелени и цветов. И еще запомнила — взгляд.
Неужели жена могла его любить — такого? Должно быть, любила все-таки. Когда он запаздывал вечером, она сама стояла у ворот или даже отправлялась встречать на станцию. А когда был молодым, он, должно быть, тоже считал себя неотразимым и говорил, как Саша Бобров: «За меня всякая пойдет».
Светлана вспомнила, как пожалела сегодня девушку, Сашину невесту. Пожалела, уверенная в своем счастье…
Как медленно ползет по стене полоска лунного света! Это похоже на движение минутной стрелки на часах. Оно почти незаметно для глаза. Но вот и еще один цветок на обоях ушел в тень… Который может быть теперь час?
