обязательно подерутся. Однажды точно подерутся. По крайней мере палками друг на друга они замахиваются и страшно кричат.
Я почти ничего не понимаю, про что они… Одно я усвоил: политика – большая гадость. Как только о ней заходит речь, люди страшно меняются.
Родители мне сказали, что однажды я тоже должен буду в политике разбираться, чтобы знать, за кого голосовать. Я хорошо подумал и решил, что если бы я и мог за кого-то проголосовать, то только за себя, потому что я никогда не кричу и не дерусь с дедами. Мне всех их очень сильно хочется успокоить. А ещё я переживаю, чтобы никому из них плохо не стало.
Пал Семёнычу из второго дома как-то чуть в больницу не пришлось ехать после такого политического спора. Ему даже дочка лекарство принесла. Но он, пока не стал задыхаться и за сердце держаться, даже пытался одного дедушку палкой стукнуть.
Я однажды набрался смелости и, когда в дождливый день три деда ко мне в беседку пришли, поздоровался с ними и вежливо их попросил не разговаривать про политику, потому что это опасно для их здоровья. Деды смеялись и думали, что я шучу. Я давно привык к тому, что, когда говорю что-то важное и серьёзное, взрослые думают, что это шутка. А я почти никогда не шучу. Я очень серьёзный человек. Да и какие уж тут шутки, если людей спасать надо? Вдруг опять за каплями бежать придётся или скорую вызывать.
Мы с дедами всё-таки договорились, что, как только в разговоре будет намёк про политику, я сразу же покашливать начну. Я весь вечер кашлял. Потому что я не знаю, как разговор про погоду или семью в политический превращается. Вот и кашлял на всякий случай заранее. Пал Семёныч сказал мне, что если бы я не был таким замкнутым и не заикался немного, когда волнуюсь, мне бы в дипломаты нужно было идти.
Я и про дипломатов не особо чего знал, но деды мне объяснили, что это такие люди, которые умеют предотвращать конфликты и всякие обидные вещи сообщать очень вежливо. Надо подумать. Это неплохая профессия. Не совсем для меня, потому что разговаривать я вообще не люблю, но можно же писать, наверное. Письма отправлять.
Повод проверить мою теорию подвернулся довольно скоро. Пал Семёныч умудрился поссориться с дедушкой из дома № 3а так сильно, что они друг другу начали кричать абсолютно страшные вещи. Ругались они про Сталина. Дедушка кричал, что Сталин монстр, а Пал Семёныч – что при нём был порядок. Я понял, что дело серьёзное, когда они вскочили и пошли в разные стороны по домам, не попрощавшись. Пал Семёныч продолжал кричать очень обидные слова, а дедушка из дома № 3а… подобрал камень с обочины и кинул его в спину Пал Семёнычу. Я чуть не упал от страха, что попадёт. Промахнулся… Пал Семёныч даже не заметил, что в него что-то кинули. Повезло! А то вдруг он лучше камни метает, чем дедушка из 3а? Я схватил дедушку за руку и пошёл провожать его до квартиры. А потом ещё полчаса на лавочке под его окном посидел, чтобы он не передумал, не вышел на улицу и не стал опять чем-нибудь кидаться.
Про Сталина я дома погуглил. Мы ещё в школе про него не проходили. Я многого не понял. Спросил у папы, потом у мамы, но быстро заметил, что им разговор показался интересным, и сделал вид, что у меня интерес пропал, чтобы они себя не начали вести как деды в беседке.
На следующий день я написал два письма и бросил их в почтовые ящики дедушки и Пал Семёныча. В этих письмах я назначил им встречу для примирения и попытался объяснить, что я чувствую, когда они ссорятся из-за вещей, которых я не понимаю и которые так далеки от нашего двора и нашей беседки. И ещё попросил оставить в тайне друг от друга, что получили от меня письма. Маме заранее дал прочитать. Мне очень нужно было с кем-то посоветоваться, чтобы письма были грамотными.
На следующий день в беседке я ждал обоих дедушек в назначенное время. Они шли на встречу друг к другу, как два героя из блокбастера – медленно и пристально смотрели друг другу в глаза. Всё ближе, ближе подходили, а я даже зажмурился: что мне делать, если мои письма неправильно были написаны и будут не на пользу, а во вред? Но Пал Семёныч и дедушка из дома № 3а остановились друг напротив друга, помолчали немного, а потом протянули друг другу руки.
Я был такой счастливый от этого рукопожатия! Я в тот момент показался сам себе очень сильным и умным. Мне было приятно, что они помирились.
Потом мы сидели в беседке и очень уютно говорили о погоде. Даже я что-то говорил. Например, про то, что прошлое лето было жаркое, а сейчас дождливое. А когда Пал Семёныч сказал фразу: «Да-а-а-а, были времена», – я сильно закашлялся, не специально, и мы втроём стали смеяться.
Да… С дедами бывает очень весело. Они мне потом много анекдотов рассказывали, и мы снова смеялись. Там, где были неприличные слова, они их замалчивали, и было не смешно, но нам и от этого было здорово.
Мама потом сказала мне, что это «чудеса тайной дипломатии». Надо серьёзно подумать на тему будущей профессии.
У меня нет друзей. Есть люди, которые думают, что я им друг, но это совсем не так. Я точно знаю. Вслух я этого не говорю, чтобы никого не разочаровывать и не обижать. Зря обижать людей мне неприятно.
Про настоящую дружбу я много читал и смотрел в кино. Меня как-то поразила фраза «за друга и умереть не жалко». Теперь я пытаюсь её осмыслить. Умереть мне было бы жалко в любом случае. Наверное, чтобы научиться дружить, нужно ценить чью-то жизнь гораздо больше, чем свою.
Мама на одном семейном празднике говорила папе тост, очень хвалила его перед всеми и сказала: «Я вышла за тебя замуж, потому что знаю, что ты надёжный, любящий, что ты можешь жизнь отдать за семью». Я на папу тогда посмотрел другими глазами. Думаю, ладно, пусть ругает меня за всё и критикует, раз ему ради меня жизни не жалко. И вообще после этого тоста я решил, что нужно не попадать в
