Разговор, точно бумага в костре, вспыхнув, тут же прогорел, и уже стало неловко, радостное возбуждение померкло. Что-то пропало, исчезло между нами. У каждого теперь свои заботы, свои дела.
Почему так происходит? Почему мы со временем так меняемся? Мы, которые были одно целое, сейчас стоим, мнемся, не знаем, что сказать, о чем спросить друг друга.
— Костя у меня в колодец упал. Сейчас дома лежит, температура тридцать девять, — перевел я разговор на свое.
— Ты сахар с водкой пережги. Говорят, помогает, — думая о чем-то, сказал Сериков. — Слышал я, не повезло тебе. Моя-то еще крепкая. Только уеду я от нее, — неожиданно озлобляясь, сказал он. — Надоело под юбкой сидеть.
Я вспомнил Галину Степановну, и мне почему-то стало жаль ее. Всю жизнь она тянулась на Альку, старалась, чтоб ее сын был не хуже других, и вот тебе на!
— Она говорила, вроде жениться собираешься, — осторожно сказал я.
Алька отвернулся в сторону, скривил в усмешке губы.
— Не жениться, а женить думает. Тут подыскала одну с образованием, с дипломом. Что я, сам найти не могу!
— Она ведь добра тебе желает.
— Материнская любовь слепа. — Алька замолчал на секунду, потом кивнул на мои унты: — Может, мне такие достанешь? У вас, я слышал, можно.
— Возьму, — пообещал я.
— Будешь уезжать, зайди ко мне. Я у шефа автобус попрошу, — прощаясь, сказал Сериков. — Он ведь когда-то с твоим отцом на фронте был, до сих пор вспоминает. Заскочил бы, конечно, к тебе, да времени нет.
— Вот что, — остановил я его, — адрес мой возьми.
Я отыскал клочок бумаги, записал. Алька, не глядя, засунул его в куртку и, косолапя, заторопился к выходу.
Я купил сыру, селедки, бутылку красного вина. Кое-как рассовал все по карманам, пошел домой. Дома было жарко, весело потрескивали дрова в печи, трещала на сковороде картошка, раскаленно алел дальний угол духовки. Таня домывала на кухне иол.
— Мужчины, как всегда, недогадливые, — смахивая рукой со лба волосы, сказала она. — Нет, чтоб сумку взять, так обязательно в карманы напихают.
Я тщательно вытер ноги, прошел к столу и стал выкладывать покупки.
— Ты что такой сердитый? — Таня снизу заглянула мне в глаза.
— Степ, а мы портфель в чемодан не положили, подал голос Костя. — Я сейчас лежал и вспомнил.
— А где он у тебя был? — удивился я, вспомнив, что Костиного портфеля в чемодане не было.
— Под кроватью у стенки был — я вымела, — улыбнулась Таня.
Вера посмотрела на меня и, как это делала мама, сокрушенно покачала головой.
— Просто беда с ним. Два раза уже терял портфель. Один раз зацепился за машину, а когда выпрыгнул, то оставил его на крючке. А осенью сороку ловил, портфель в кустах забыл, еле-еле отыскали.
В другое время Костя не простил бы ей такого предательства, но сейчас промолчал, только покосился на стоявший рядом с кроватью стул. На нем лежали бумажки, стояли бутылочки с лекарствами.
— Врач приезжал? — поймав его взгляд, спросил я.
— Был. Говорит, ничего опасного, но дня два-три дома придется побыть, — ответила Таня.
Я взял Костин портфель, заглянул вовнутрь. В нос шибануло запахом табака. Засунул руку, нащупал на дне мелкие крошки, особенно много их было по углам.
— Курил?
— Не. Мы в шпионов играли, — отвел глаза Костя. — Чтоб Полкан след не взял, я табак сыпал. Ни в жисть не возьмет.
«Обманывает», — подумал я и достал тетрадь.
Костя беспокойно задергался под одеялом, оглянулся на Веру.
— Лежи, пусть Степан посмотрит, как ты в школе занимаешься, — сказала Вера.
Отец почти никогда не проверял мои тетради, ему было достаточно, что я каждый год перехожу в следующий класс. Он любил хвастаться перед соседями, особенно когда выпьет: «Сын-то у меня ударник, можно сказать, стахановец. Из класса в класс как по лестнице». Сам он кончил семь классов и очень жалел, что не пришлось учиться дальше, и если я спрашивал его об этом, он хмурился: «Работать надо было, а сейчас близко локоть, да не укусишь».
Тетрадь была по математике. На первом листе четверка, потом тройка, потом вперемежку двойки с тройками. На последнем листе обложки лезли в гору танки, вели огонь миноносцы. Сверху пикировали два краснозвездных истребителя.
— Разве так рисуют самолеты? — не сдержался я. — Хвост как валенок, крылья будто плохо пришитые рукава!
— Здесь у меня плохо, а вот на другой тетради по-русскому, Гагарин с Титовым на ракетах.
— Что? — опомнился я.
— У него все тетради изрисованы, — подлила масла в огонь Вера.
Костя вдруг схватился за руку и, покачнувшись как маятник, застонал.
— Артист, — насмешливо проговорила Вера, — из погорелого театра.
Таня сидела рядом с ним, улыбаясь, поглядывала то на меня, то на Костю. Она уже поставила на стол картошку, нарезала селедку, хлеб, ждала, когда мы закончим разбираться.
— Хватит, давайте за стол, а то все остынет, — наконец не выдержала она.
Я открыл вино, налил в два стакана.
— Нет, что ты, я не буду, — запротестовала Таня.
— Чтоб больше Костя не падал в колодец, — сказал я.
— Выпейте, Татьяна Васильевна, — попросила Вера. — За то, чтоб вы к нам почаще приходили.
После ужина она помогла Вере убрать со стола, засобиралась домой.
— Что, уже? — разочарованно протянул Костя. — Вы обещали мне про Маугли рассказать.
— Поздно, мне идти далеко.
— А вы у нас оставайтесь, — неожиданно предложил брат. — С Верой спать будете, только она ноги складывать любит.
Таня смутилась, быстро проговорила:
— Как-нибудь в другой раз. Мне к завтрашнему дню надо план писать.
— Ну ладно. Саньке спасибо за марки скажите, я в долгу не останусь, — вздохнул Костя.
Он потянулся к подоконнику, включил радиоприемник. Из запыленного кругляшка ударила по комнате музыка. И странное дело, веселый перебор баяна замкнул что-то у меня внутри.
— Вот! А я-то думал, куда его девать! — воскликнул я. — Таня, у нас есть аккордеон. Давай отнесем Саньке. Ему он просто необходим, может, из него великий музыкант получится.
Я достал из шкафа аккордеон, обмахнул его пер-попавшейся под руку тряпкой. Вспыхнула перламутровая отделка, весело блеснули на снегу белые клавиши.
— Что ты, зачем? Может, сказать Павлу Григорьевичу, он купит, — растерянно проговорила Таня.
— Скажешь тоже! Где-то еще футляр был. — Я заглянул под кровать.
— У него замок сломался, мама вынесла в кладовку, — подсказала Вера.
Я сбегал в кладовку, принес матовый от инея и пыли футляр. Вера вытряхнула из него мусор, протерла сырой тряпкой.
Мы вышли на дорогу. Я нес аккордеон на плече, так было удобнее. Таня шла впереди, каблуки сапожек впивались в снег. Тропинка петляла между кочек. По верхушкам деревьев, переваливаясь с боку на бок, сопровождая нас, прыгала луна.
— Давай помогу, он, наверное, тяжелый. — Таня остановилась, преградила мне дорогу.
— А ну, посторонись! — шутливо двинулся я на нее.
— И не подумаю, — засмеялась она. — Ты мне лучше скажи, почему из магазина пришел сердитым.
— Тебе показалось.
— Не хочешь говорить? — обиделась Таня.
— Как тебе объяснить все? — Я замялся, не зная, что сказать. Она поняла по-своему.
— Ничего не надо объяснять. — Голос у нее дрогнул, сорвался. — Ты рассердился, что я к вам пришла.
— Таня, что ты говоришь! — взмолился я. — И как только такое пришло в голову. Ребятишки в тебе души не чают.
— А ты? — тихо, почти шепотом, спросила она.
Слова, которые я так долго носил в себе, которые были нужны именно сейчас, пропали. Я молчал, язык застыл, будто приклеился к зубам.
Сегодня, когда она появилась в нашем доме, я почувствовал, что Таня со свойственной ей прямотой пошла мне навстречу. Я боялся поверить в это. Все было так неожиданно. Меня пугало другое, может, она это сделала из-за жалости к ребятишкам.
Где-то в стороне от поселка лаяли собаки, и от их тоскливого бреха стало неспокойно на душе, точно я проскочил мимо дома близкого мне человека.
Рядом за кустами чернел забор детдома, чуть выше на меня осуждающе глядела луна. Таня закутала лицо платком, зябко поежилась.
— Пошли, чего остановились!
Я поднял аккордеон. Мне хотелось что-нибудь сказать ей, смять это молчание, сломать невесть откуда возникшую стену. Но я топал за ней следом, в душе проклиная себя.
«И в кого я такой удался! Обязательно нужно испортить все».
Миновали проходную, остановились около жилого корпуса.
— Вот и пришли, — сказала Таня.
Она поднялась на крыльцо, достала из кармана ключ, с металлическим хрустом щелкнул замок. Комната, в которой она жила, была маленькой, тихой и полупустой. У окна стол, над кроватью книжная полка, в углу тумбочка, на ней круглое зеркало.
