оторвался от бинокля Иван Михайлович. — Купаться полезли?
Володя, оттерев Саню, поспешно закрутил штурвал — сперва маленький, потом большой.
— Фу! — оглянулся на помертвелого рулевого. — Вытащили! Вот наломали бы дров!
— Сань, — усохший голос отца. — Пойдем, Сань!
— Пойдем, — опомнился сын. — Спасибо, Володя…
— Спасибо! — серьезно повторил отец, торопясь не в каюту, не в машину — опять на шлюпку, к Карпычу!
В Серпухове оставили «воз».
Гриша сказал отцу:
— Пока грузимся, можете с Саней на берег сходить. Тут не так далеко музей есть — домик Поленова, художника. На катере быстро обернетесь.
Саня вспомнил, как ходили они к Поленову, про которого Володя сказал: «Удивительно солнечный художник».
— Музей? — повторил простое слово отец, глядя на хмурого Коркина в новой тельняшке, на Ивана Михайловича, засовывающего рубаху в штаны. — А вы как же? — спросил он у Гриши.
— А нам некогда — дела, — развел руками Гриша-капитан. — Коркин, ты не слышал? На место!
— Да-а!.. — заныл было Коркин про берег, про больного отца, про нездоровую маму.
— Про Нюрку, про Нюрку скажи! — поддел Карпыч, и Семка, пробурчав что-то, замолчал, испортив всем настроение.
— Нет, нет! — поспешно отказался отец. — Спасибо! Пускай вон, — он кивнул на Коркина, — товарищ идет, ему надо, а мы…
— Ничего! — рассердился Карпыч. — Этот товарищ каждый раз сбегает и спасиба не говорит! А ты, Петрович, иди и Саньку захвати — пускай поглядит!
— А ты? — посмотрел на Карпыча отец. — Тоже вон устал-то…
— Эх, Петрович! — Карпыч подошел к отцу, сдвинул кепку на затылок и стариковскими слезливыми глазами взглянул прямо в его недоуменные глаза: — Ми-лай! Только ты один и вспомнил! Только ты и сказал про Карпыча! Пожалел! Семка, не гляди ежиком! Пойдешь на берег! Ладно. Остаюсь!
— Ой! — открыл рот Семка-матрос и посмотрел на Карпыча не ежиком — теленком.
— Иди! — великодушным жестом обвел Карпыч пыльный берег с его ящиками, тюками и рулонами.
— Иди, — с неохотой отпустил Гриша-капитан. — Только…
— Через час буду! — крикнул уже с трапа Коркин, позабыв простое слово «спасибо».
— Не расхолаживаться, — сказал оставшимся капитан. — По местам! Саня, идешь?
Саня посмотрел на отца, отец — на Карпыча. Саня шагнул к борту, к трапу, к берегу, на котором, высоко на гребне, показалась знакомая фигурка Наташи.
— Иди, иди, — понял его отец, а сам повернулся спиной к сыну, лицом к Карпычу. — Слушай, надо бы нам с тобой манометр…
— За работу! — приказал Гриша, и народ разошелся по местам.
Саня завистливо провожал взглядом Коркина — скользя и спотыкаясь, летел он наверх, подальше от парохода с его котлами и швабрами. Поравнялся с Наташей, сказал ей что-то на бегу, и девочка, посмотрев с минуту на «Перекат» и не заметив, видно, Саню, поплелась обратно — за горку.
Саня вздохнул и отошел от трапа.
Через полчаса к солнышку вылезли Карпыч с отцом — молчаливые, чумазые, чем-то очень друг на друга похожие. Саня пригляделся и понял чем — уверенной поступью, деловитостью.
— А ты, Петрович, разбираешься! — провожал Карпыч отца в душевую.
А тот отвечал:
— А как же — рабочие мы с тобой люди-то!
А после душевой, блаженно покряхтывая, розовые, распаренные, бродили по пароходу, и Карпыч длинно и бестолково разъяснял отцу насчет валов-шатунов. Саня хмыкал про себя.
— А это зачем? — стал потихоньку встревать он в долгую Карпычеву речь. — А то для чего?
— Для нада! — уже заводился старик и надвигал на глаза кепку.
— Саня, — сказал отец. — Пошел бы вон… к Володе…
— Да! Двигай! Нечего! — поддержал его Карпыч. — Тебе с нами, с дураками, неинтересно! Вот и топай к ученым! А уж мы тут одни как-нибудь… Пошли, Петрович!
— Сергеев! — сказал Гриша. — Сбегай в контору — бумага там. Хотя… Погоди-ка… Вон Коркин несется.
Часу еще не прошло, а Коркин уже летел обратно, размахивал какой-то бумагой и орал издали — сперва непонятное, потом различаемое:
— Эй! Баржи-и-и! Наши баржи украли-и-и!
Перекатовцы столпились на палубе: слишком уж нелеп был этот вопль в умиротворяющей полуденной тишине.
— Баржи, капитан! — показал рукой Володя, и все увидели, как другой мощный буксир-толкач подцепил их баржи и ходом поволок мимо «Переката». Напрасно Гриша гудел, а Иван Михайлович свистал, как мальчишка, в два пальца — на него из высоко вознесенной рубки толкача презрительно смотрел молоденький капитан в белоснежной фуражке.
— Не суетись! — Гриша с тревогой проводил глазами караван. — Вон Коркин бумагу тащит.
Семка взбежал на борт, задыхаясь, кинулся что-то говорить капитану, Гриша остановил его жестом. Принял из потной ладони пакет, вынул казенную, с нехорошим хрустом бумагу, забегал глазами.
— Вслух! — потребовал Иван Михайлович.
— На́,— передал ему бумагу Гриша-капитан, и механик добросовестно, как делал он все на свете, жестяным своим голосом зачитал приказ по пароходству, и все начали переглядываться, а глаза у всех стали расширяться, плечи подниматься, а руки сами собой растопыриваться в стороны коромыслом: как же это так?!
— Не-е, — жалобно проблеял Иван Михайлович. — Гриш… Не положено…
Капитан словно очнулся от привычного слова, зло взглянул на механика и крикнул:
— Что там не положено! Отходил свое «Перекат»! Под боек его, на железо!
— Погоди-ка, — остановил эти не капитанские слова Володя. — А может, нам собраться всем да и к начальству? И прямо сказать: не позволим! Наш «Перекат» еще послужит: машина в порядке…
— Да! — топнул ногой по железу Иван Михайлович.
— Машина в порядке, — продолжал Володя. — И котлы…
— Котлы-то худые, — произнес Карпыч, — пар еле держат. Скажи, Петрович…
Гриша вцепился взглядом в отца — тот пожал плечами:
— Мое ли дело?..
— Вот именно! — отрезал Гриша, а Коркин добавил:
— Сам ты пар еле держишь!
Карпыч не стал орать в ответ — побрел на свою шлюпку.
— Слышь-ка, Карпыч! — устремился за ним отец.
— Жалко, — сказал Саня, и Гриша рассеянно поглядел на него, впервые, должно быть, не зная, что теперь делать и куда плыть.
День и другой промелькнули, как в кошмарном сне. Про перекатовцев словно забыли, и они то слонялись по палубе, то болтались по берегу, вчера еще такому желанному, а сегодня неуютному, пыльному, то бегали по начальству — вместе или поодиночке, и даже выдержанный Иван Михайлович кричал у кого-то там в кабинете и бухал кулаком по столу.
«Плохо, — думал Саня, шатаясь вместе со всеми по горячей палубе. — Хоть старое корыто, да свое, обжитое…» И зорким, приметливым глазом подмечал, как по-хозяйски, словно старый дед, ходит вечерами Гриша по пароходу, проверяет, все ли на месте, — а чего теперь ходить? И как Иван Михайлович без стука прикрывает за собой двери — к чему их теперь беречь? И повариха тетя Дуся поливает свои
