Анатолий Димаров
Вторая планета
— Ур-р-а, мы летим на Венеру!
Мы — это я, папа, мама и тётя Павлина.
Сначала, правда, собирались лететь только папа и мама. Меня же снова на всё лето спроваживали к тёте. Я, понятное, дело, упёрся, что к тётке я не хочу, а хочу с ними.
— Ты же пойми, тебе с нами нельзя, — убеждала меня мама. — Мы же летим не отдыхать, а в экспедицию.
— Ну вот и возьмите меня в экспедицию.
— Нет, ты просто невозможный!.. Пусть с тобой ещё папа поговорит…
Мама всегда так: чуть что, сразу отсылает к папе.
— Тебе не нравится у тёти Павлины? — спрашивает папа. — Тебе у неё неинтересно?
Вопрос не совсем честный: папа заранее знает ответ. Потому что ещё не родился человек, которому было бы неинтересно у тёти Павлины.
Потому что тётя Павлина не такая, как все.
Во-первых, она — генный инженер растительного и животного мира, и её небольшой коттедж, расположенный на исследовательской станции, набит такими штуковинами, что мороз по коже продирает, пока хоть немного привыкнешь к ним.
Что бы вы сказали про цветок, который сам себя поливает? Вот висит рядом трубка с краником, цветок протягивает что-то вроде зелёной руки, открывает краник и льёт себе на корни сколько ему требуется. Напился и — хоп! — закрутил. А подойдёшь к нему — так и наставит на тебя листья, словно локаторы. И хорошо знает тётю Павлину — сразу же тянется к ней стебельками.
Я сам не раз видел, как тётя его гладила: цветок аж выгибался, и мне казалось, что он вот-вот замурлычет, как кот.
Или вот кактус-сторож возле самых дверей. Двухметровый дед, усеянный вот такенными колючками. Скажет тётя Павлина: «Алтик, свои» — он пропустит, только колючками вслед махнёт. А скажет: «Чужой» — так отхлещет колючками, что мало не покажется. Однажды как рассердился на меня — весь день не пускал в двери. Пока тётя Павлина не пришла.
Я уж не говорю про Цезаря: тётя его тоже сконструировала — смешала одни гены с другими. (Это я так говорю, тётя же рассказывала по-другому: как-то очень сложно и пока что для меня непонятно. Я даже задремал. Тётя рассердилась на меня, хлопнула по лбу и сказала «Никогда из тебя не выйдет генетика». А для тёти Павлины генетик и нормальный человек — это одно и то же.)
Так про что это я?.. А, про Цезаря. Мне сроду не доводилось видеть такого чудно́го существа: тётя намешала в нём столько генов, что теперь, должно быть, и сама не разберётся, что к чему.
У Цезаря морда как у тигра, туловище как у льва, лапы как у обезьяны, а хвост как у бобра. Он ловко лазит по деревьям, перепрыгивая с ветки на ветку, бегает по земле и плавает в воде. Я и то не могу нырнуть так глубоко, как Цезарь. К тому же он мяукает, как кот, и лает, как собака. А когда рассердится, то выгибает спину и шипит, словно в него накачали сто атмосфер.
Как-то шипел Цезарь и на меня — когда мы играли, и я ненароком его ущипнул.
— Что ты ему сделал? — допытывалась тётя.
Я ответил, что ничего. И про себя радовался, что Цезарь не умеет разговаривать. А то досталось бы мне от тётки!
Ну, с Цезарем мы помирились быстро, потому что ему без меня, как и мне без него, не обойтись никак. С утра до вечера носились мы по окрестным лесам или купались в речке, и вы бы видели, как поджимали хвосты все собаки, что встречались нам по дороге! А коты сразу взлетали на самые верхушки деревьев. И никто их мальчишек не смел меня и пальцем тронуть.
Так что мне у тётки было очень интересно.
— Так что тебе не нравится у тёти Павлины? — допытывался папа.
Не зная, что ответить, а опускаю голову. И тут меня выручает сама тётя Павлина: звучит мелодичный звонок, и на видеофоне возникает её энергичное лицо.
Я смотрю на неё и уже в который раз думаю, что тётя Павлина поразительно похожа на папу: те же глаза, те же брови и нос, а когда она что-то говорит, то и губы складываются, как у него. У неё и походка не женская: ступает так широко, что не каждый за ней и угонится. И энергично размахивает при этом руками. Может, из-за этого тётя Павлина никогда в жизни не носила юбок. И так и не вышла замуж.
— Привет! — сказала тётя Павлина. — Вы тут живые ещё?
— Живые! — весело отозвался папа: он всегда веселел при виде сестры. — А как поживают твои людоеды? Скоро выйдут на улицу? (Тётя Павлина билась над тем, чтобы научить цветы передвигаться.)
— Скоро, братец, скоро. — Тут её взгляд остановился на мне. — А ты чего как в воду опущенный?
А надулся ещё больше.
— Что с ним стряслось? — это уже папе.
— Не хочет к тебе ехать! — насмешливо ответил папа. Ему, видишь ли, у тебя надоело.
— И совсем не надоело! — невольно вырвалось у меня: тётю Павлину я любил и не хотел её обидеть.
— Вы что, собираетесь послать Витю ко мне?
— Собираемся! — воскликнул папа. — Ты ж сама об этом просила!
— Ничего не выйдет! — категорично заявила тётя Павлина. — Я лечу на Венеру.
— Ты?.. На Венеру?.. — у папы стало такое лицо, словно тётя сказа «В преисподнюю».
— На Венеру — куда же ещё! — тётя Павлина уже начала немного сердиться.
— Но мы ведь тоже летим на Венеру!
— Вот и хорошо: вместе веселее.
— А его куда девать? — сказал папа, уже совсем растеряно.
— Его? — глянула на меня тётя Павлина. — Пошлите в лагерь на море.
— Не хочу в лагерь! — завопил я. — Не хочу на море!
— Он не хочет в лагерь, — «перевёл» папа.
— Слышу, не глухая… Ты не хочешь в лагерь?
— Не хочу!.. Я там сразу утоплюсь!
Тётя Павлина какое время смотрела на меня так, словно прикидывала, какой из меня выйдет утопленник. Потом сказала:
— И правильно сделаешь, от таких родителей недолго и утопиться. Я тоже в детстве терпеть не могла лагерей…
— Так то ж ты! — завопил теперь и папа.
— А у него что, не наши гены?.. Не соглашайся, Витя, на лагерь: так от скуки помрёшь.
— Так куда же прикажешь его деть? — в отчаянии спросил папа.
— Куда?.. — Взгляд тёти снова остановился на мне, а я, чувствуя, что решается моя судьба, боюсь дыхнуть. — Вы оба летите на Венеру?
— Оба. Я ж тебе уже сказал.
— Ну так берите и его.
— Ур-р-ра!..
— Не прыгай, ты не козёл! — сердито говорит мне папа. — И кто же там за ним смотреть будет? — Это уже тёте.
— А чего за ним смотреть? Он у вас уже не маленький. Четырнадцать лет, жениться скоро, а вы с ним, как ребёнком.
Ну, насчёт «жениться» — тут тётя Павлина пальцем в небо: я девчонок терпеть не могу. А насчёт остального она права: что я, маленький? Как чем помочь, так уже взрослый, а как лететь на Венеру…
— Замолчи хоть ты! — хватается за голову папа: он уже, наверное, и не рад, что завёл разговор обо мне. — Так ты думаешь, его можно взять?
— Почему нет? Берут же другие с собой детей! Даже помладше…
— Другие же берут…
— Ты можешь хоть минуту помолчать? — громыхнул на меня папа. — Так ты советуешь взять?
— Ясное дело берите! Если у вас не будет времени — я за ним присмотрю. Зачислю в состав своей экспедиции…
Ух, какая у меня тётя! Сейчас я готов был её расцеловать.
— Я позову Таню, — сказал папа, поднимаясь.
Таня — это моя мама, и папа хочет, чтобы тётя Павлина сама ей сказала про меня. Но тётя не собирается ждать маму:
— Передай ей привет, а то мне некогда. До встречи на корабле!
Тётя пропала, экран погас. Папа всё ещё стоит, переваривая услышанное. Потом решительно машет рукой:
— Пошли, космонавт!.. Да не прыгай, посмотрим, что запоёт наша мама.
Маму застали в прихожей — над перфокартой нашего домашнего робота. Робот наш, Джек, стоял перед мамой на тоненьких ножках и все шесть своих рук держал сложенными на широком металлическом животе: он всегда так делал, ожидая перфокарты. Мама сосредоточенно тыкала пальцем то в одну клавишу, то в другую — программировала Джека на весь день.
— Привет, Джек! — громко сказал я: мы с роботом были большие друзья.
Джек сразу же повернул ко мне цилиндрическую голову с огромными, как блюдца, глазами — фотоэлементы в них так и заблестели. Внутри у него что-то загудело, затрещало, и зазвучал тонкий голосок:
— Привет, Витя! Надеюсь, ты хорошо спал?
Он всегда интересуется, как я спал. Наверное, потому что сам никогда не спит.
— Спасибо, хорошо. Знаешь, что мне снилось?
— Вы можете хоть немножко помолчать? — спросила мама с досадой. — Джек, я для кого стараюсь?
Мы оба замолкли, только Джек начал то сдвигать, то раздвигать свои телескопические ноги: он делал это нарочно, чтобы меня рассмешить. Да и трудно было не рассмеяться, видя, как Джек то поднимается под самый потолок, то почти опускается на пол. Я терпел, терпел, но в конце концов не выдержал.
— Нет, вы просто невозможны!
Мама дощёлкала перфокарту, ввела её в покорно подставленный Джеком бок. Он сразу же метнулся на кухню — готовить завтрак.
