Потому что ты вечно спешишь, как на пожар. Мотаешься, хватаешься, а толку никакого… Ничего не забыл?
— Вроде ничего, — отвечает нерешительно папа и оглядывается вокруг.
— Смотри, — говорит мама, — там не достанешь.
“Там» звучит у неё так, что сразу понимаем, про что речь. «Там» — это за много-много километров отсюда: сначала вертолётом, потом — пешком. По бескрайним джунглям, где из-под гигантских деревьев не видно неба, где дождь идёт почти каждый день. А что такое венерианский дождь, я уже знаю. Вода льётся сверху сплошной рекой, она яростно ревёт, а потом листья на деревьях сворачиваются, и ветви опускаются вдоль стволов. Потому что иначе дождь всё пообломает.
— Да берегитесь держи-дерева! — уже в который раз велит мама. — Одно облегчение, что Ван-Ген с тобой идёт.
Мама тяжело вздыхает: она очень переживает за папу. Глаза у мамы красные: должно быть, недавно плакала.
— Пеленгатор не забудь включить… Не забыл его?
Папа говорит, что не забыл. Закатывает рукав водонепроницаемой куртки, показывает крохотный кристаллик, вмонтированный в металлический браслет. А у нас во всю стену — карта того района Венеры, где будут идти папа и Ван-Ген. Пока что на карте нет ничего, только горы, леса и реки, но как только папа и Ван-Ген сойдут с вертолёта, углубятся в джунгли, так на карте две точки и засветятся. И куда бы они потом ни пошли, эти точки покажут их маршрут.
— Ну, присядем на дорожку, — говорит папа. И потом, когда мы примостились, кто где стоял, обращается ко мне: — Ты ж, Витя, смотри: помогай маме. Ты теперь единственный в семье мужчина.
— Скажи, пусть слушается маму!
— Слушайся маму…
— И чтобы не шлялся, где нельзя!
— Не шляйся, где нельзя…
Папе аж стыдно давать мне такие наставления. Но и он, и я хорошо понимаем, что всё это делается ради спокойствия мамы.
— Ты слышишь? — довольно спрашивает мама. —
— Слышу.
— Он у нас разумный парень, — папина ладонь ложится мне на голову, и у меня аж в горле перехватывает: так мне жалко его сейчас! Но я — мужчина, поэтому не плачу — держусь изо всех сил.
— Ну, пошли, — поднимается папа.
Я подхватываю его рюкзак, и мы выходим из дома. Всё небо в тучах, они обвисают, как одеяло — вот-вот прольются водой.
— Ливня не будет, — говорит мама, взглянув на венерианский опал в обручальном кольце.
— Всё равно влажно, — говорит папа, вытирая взмокший лоб.
Я тоже вытираю пот, хотя сейчас что, мы уже малость привыкли. А когда только прилетели — это было что-то! В первые дни на улицу носа не совали — сидели в комнатах с искусственным климатом. Потому что как выйдешь из дома, так на тебе всё и облипнет. А дышишь словно паром. И всё время хочется пить: сколько ни пьёшь, а во рту сухо. Венерианские субтропики, одним словом.
Сейчас мы уже акклиматизировались, хотя нам далеко ещё до Ван-Гена или его сына Жорки. Бежит за своим папашей, аж подпрыгивает. А ведь тоже несёт за ним рюкзак, ежё больший, чем у меня.
Ван-Ген здоровается, пожимает каждому руку.
— Как ваше здоровье?.. Как ваше здоровье?..
Даже у меня спрашивает. Он вежливый. И мне он очень нравится.
На Ван-Гене точно такой же костюм, как на папе: из биоткани. Крошечные лепестки на нём сейчас оттопырены: пропускают воздух к телу. А пойдёт дождь — лепестки разом опустятся, и ни одна капля не попадёт на тело. У меня у самого есть такой костюм, я уже летал в нём с тётей Павлиной к ближним горам. Это был наш пробный вылет, а скоро мы отправимся в настоящую экспедицию: искать держи-дерево.
Поздоровавшись, Ван-Ген спрашивает у меня:
— Ну что, Витя, не надумал ещё с нами лететь?
Я знаю, что Ван-Ген шутит, и даже не обижаюсь на него.
— Не надумал, — отвечаю. — Мы с вашим Жорой за держи-деревом пойдём. Правда, Жора?
Жора кивает головой — правда, мол. И при этом смеётся. Он часто смеётся, а лицо у него очень подвижное.
Мы с Жоркой дружим: уже успели даже подраться. Он меня укусил, а я ему пустил юшку из носа. Родителям про это не сказали ни слова — ни я, ни Жорка. Так что Жорка — товарищ на пять!
Жорка гораздо ниже меня, а рюкзак несёт, как пёрышко. И совершенно не потеет.
— Тебе тяжело? — тихо спрашивает меня. — Давай понесу и твой.
— Пхе! — отвечаю с гордостью. Это для меня пустяки! — Хотя рюкзак всё больше и больше оттягивает плечи.
Вот и аэропорт, из которого улетают папа и ванн-Ген. Это, по сути, и не аэропорт, а небольшая площадка, вымощенная плитами. Из нетвёрдого материала. Здесь, на Венере, все дороги мостят такими плитами, потому что асфальт или бетон не продержался бы и дня — трава порвала бы в клочки. Венериане непрерывно воюют с ней: и перепахивают, и выжигают, а сады обносят сплошной стеной. Ещё и рвы копают с ядовитой жидкостью.
Вот такая здесь трава! Ляжешь на неё и не встанешь — так и прорастёт сквозь тебя.
Пока я думал про траву, папа уже попрощался с мамой. Взял у меня рюкзак, похлопал по щеке:
— Ну, держись, воин!
— Буду держаться, — пробормотал я смущённо: мне очень хотелось обнять папу, но я стеснялся Жорки и Ван-Гена.
Папа поцеловал меня и побежал к вертолёту: Ван-Ген уже там, машет ему рукой.
Мы стояли до тех пор, пока ярко-красная машина не исчезла за горизонтом. Потом мама грустно сказала:
— Пошли, Витя, домой.
Мне же домой не хотелось. Мы с Жоркой ещё вчера договорились: как только проведём родителей, сбегаем на стадион.
— Ты, я смотрю, совсем не скучаешь за отцом, — говорит с упрёком мама. — Ну бегите, раз вам так уже приспичило, а я зайду к тетё Павлине.
— Я недолго, мам!
— Знаю я ваше «недолго»! Да ноги не поломайте! — Мама почему-то больше всего боится за мои ноги. Она убеждена, что с головой моей ничего не случится.
Мама пошла к тёте, а мы рванули на стадион.
Там ещё никого не было. Мы погоняли мяч, но вдвоём было неинтересно. В конце концов Жорка предложил:
— Пошли на спортплощадку!
На площадку мне не очень хотелось: я уже знал, что Жорка там даст мен сто очков форы. Для него что турник, что кольца, что брусья — всё едино. Летает на них, как птица, такие сальто выкручивает, что все наши земные чемпионы позеленели бы от зависти. Я по сравнению с ним — тряпочка подвешенная, хоть и имею первый спортивный разряд.
Оно и не удивительно. Если бы мне такие же руки и ноги, я бы тоже не отставал от Жорки.
— Пошли лучше искупаемся, — говорю я ему; в воде Жорка против меня слабак. Он почему-то боится воды: как почувствует, что ногой уже дна не достаёт, сразу что есть сил выгребает к берегу. И плавает по-собачьи: молотит что есть сил руками и ногами, аж брызги летят. А чтоб нырнуть — про это и речи нет! Сколько я его ни уговаривал, так и не отважился.
Поэтому Жорка хоть и согласился идти купаться, но не слишком охотно.
Потом мы снова гоняли мяч, и я, понятное дело, опоздал домой, и мне влетело от мамы.
— Ты совсем отбился от рук! — сказала она под конец. — Обрадовался, что папа уехал.
Это меня больше всего обидело: папу я очень люблю. Весь вечер сидел неподвижно в кресле и думал про него: как они там с Ван-Геном? Продираются сквозь джунгли или спускаются по реке на плоту?
Потом пошёл в папин кабинет, глянул на карту. Сперва ничего не заметил, хотел было уже выйти, но внезапно на ней словно сверкнула какая-то крохотная искорка. Я аж дыхание затаил. Присмотрелся внимательнее — огонёк! Один, второй…
— Ма-ам! — закричал я что есть сил. — Ма-ам!
Вбежала перепуганная мама.
— Что стряслось?
— Папу вот видно!
Мама так и кинулась к карте:
— Где?
— Да вон, ты не туда смотришь!
Мама, наконец, увидела огоньки. И только увидела — слёзы из глаз. Смотрит и плачет. Ну с чего бы тут плакать? Тут радоваться надо, что папу увидели!
Мама долго смотрела на огоньки, которые едва заметно двигались по карте. Вот остановились.
— Что это с ними? — забеспокоилась мама.
— Наверное, остановились на ночь.
Мама взглянула на часы:
— И правда, поздно уже… Иди-ка, Витя, спать.
— А ты?
— Я тут прилягу, на тахте.
Я сразу догадался — мама и ночью не хотела отходить от карты. И утром, когда я ещё спал, мама легонько потрясла меня за плечо:
— Витя, вставай: папа уже встал!
Я, как был в трусах, бегом помчался к карте: два огонька уже двигались вдоль небольшой речки, терявшейся в джунглях.
— Давно они встали?
— Уже больше часа.
Мама, должно быть, не спала всю ночь: стерегла папин сон.
— Ты, Витя, позавтракай уж сам.
— А ты?
— Я уже завтракала. мне надо бежать, я на работу опаздываю. — Сколько помню маму, она всегда опаздывает. И часы у неё постоянно отстают.
— Ты в лабораторию?
— А куда ж ещё! — отвечает, хлопоча, мама: она как раз причёсывается.
Потом хватает сумочку, целует меня напоследок и выбегает из комнаты. Я бегу к окну, чтобы посмотреть на маму. На улице она строгая, собранная, на маму как-то и не похожая. Вот её нагнала якро-красная машина, мама махнула рукой, машина остановилась, осела на землю: в ней двое венериан. Один из них выскочил, открыл дверцу, мама села; машина сразу же поднялась над дорогой, немного повисела на месте, потом полетела вперёд.