Посвящается Алексии, доброй фее
Лилиан, хорошенькая ирландская Фиалковая фея, мучаясь от тревоги, качалась на листочке белой ивы. Ростом чуть меньше ногтя мизинца, с нежной кожей, бархатными крылышками и блестящими волосами, малышка была создана, чтобы порхать с цветка на цветок, весело смеяться и без устали плясать долгими летними ночами на полянах дремучих лесов Уиклоу, где близ вершины горы Таллагт берет истоки река Слейни.[1]
Лилиан всегда знала, что она не такая, как ее подруги, известные своим ветреным и изменчивым характером.
Когда над старыми, покрытыми мхом вязами робко появилось летнее солнце, Фиалковая фея загрустила, вся в ожидании сумерек. Она единственная из обитателей леса не радовалась теплым дням, наступившим всего несколько недель назад.
Те пробудили в Дэйойн Сайд — волшебных существах с холмов — желание в полдень плясать вокруг фей, а в полночь устраивать празднества до той поры, пока холод снова не скует даже воспоминания о тепле, накрыв все вокруг зимней плесенью и колючим инеем.
В тот день Лилиан изводили густой запах жасмина и духота, но она не могла винить в своих волнениях лето. Фиалковой фее не давали покоя тревожные мысли о грядущем свидании с Финваной, монархом, вершившим судьбами Дэйойн Сайд, его подданных.
Среди ирландцев было немало веривших, будто легендарное королевство Туата Де Дананн[2] расположилось близ туманных берегов Пембрукшира, на скалистом островке-призраке, известном морякам под именем Ги-Бресай. Однако большинство жителей Ирландии все же не сомневались, что Туата Де Дананн, в давние времена потерпевшие сокрушительное поражение от милезов,[3] скрылись под землей, а их таинственный двор нашел пристанище в пустотах под холмами ирландских долин.
Так оно и было. Из замка Кнокма король Финвана и королева Оонаг, древние божества Туата Де Дананн, повелевали своими свитами, вершили правосудие и навязывали свои постоянно меняющиеся законы всем сказочным существам, обитавшим в ирландских лесах.
Вот между веток древнего дуба проглянул луч солнца, заскользил по ножкам Лилиан и обласкал ее слух, шепнув по секрету, что король Финвана скачет сюда со своим верным гофмейстером Дианкехтом. Обоим до цели оставалось не больше полумили.
Лилиан поблагодарила луч солнца и тут же начала прихорашиваться, увлажняя лоб каплями росы и всячески стараясь придать своим бледным щекам розовый цвет. Финвана не должен был догадаться, что она утратила веру в себя. Фея обязана была предстать перед ним воздушной, беззаботной и веселой, что никак не отражало ее истинного настроения.
Лилиан странствовала во времени, с радостью пересекая границы между людьми и феями, и уже давно посещала оба мира. Однако сейчас она жалела о том, что стала жертвой подобной двойственности. Хотя только так она могла обратить мечты людей в действительность, поддерживая в них древний дух веры в фей, из-за чего и угодила в ловушку, из которой не видела выхода.
Оба мира ополчились на Лилиан, призвав ее к ответу за то, что она постоянно совала нос в чужие дела.
— Они скачут, они уже здесь! — громко возвестила белка, забравшаяся на макушку дуба.
Чтобы умилостивить монарха, Лилиан сделала все для оживления места предстоящей встречи: уговорила щегла спеть и, когда трели птицы рассеяли сонливость тихого вечера, умолила луч солнца озарить это сумрачное место; упросила колокольчики и анютины глазки распустить юные бутоны и окрасить все вокруг разными цветами.
В мгновение ока Фиалковая фея сотворила обстановку сельской безмятежности. Потом бодро захлопала крылышками и, поднявшись на высоту человеческого роста, развеяла в воздухе нежный золотистый порошок, после чего ветер стих и воцарилось спокойствие.
Лилиан успела все сделать точно к прибытию гостей — двух божеств, статных и белокурых, как все в королевстве Туата Де Дананн.
Финвана и Дианкехт спешились почти одновременно, взяв скакунов под уздцы. Но если Дианкехт сумел удержаться на ногах, то Финвана тяжело плюхнулся на земляной холм. Такая неудача могла раздосадовать не только короля, но и любого, кто считал себя лихим наездником.
Лилиан чуть не рассмеялась, но одернула себя, в то время как какой-то пикси,[4] решив не соблюдать приличий, разразился дерзким хохотом и пропел наполненный грубостью куплет, чуть не сорвав встречу, которую фея задумала провести в спокойном и непринужденном ключе.
Финвана мнит, что он Гермес,
Что ввысь с коня вспорхнул,
Но брюха недюжинный вес
К земле его вернул.[5]
— Ха, ха, ха, ха… — разнесся по лесу неприятный смех пикси.
Финвана побледнел, Лилиан задрожала всем телом, а Дианкехт выхватил меч из ножен.
— Кто дерзнул рассмеяться над своим королем Финваной? — крикнул гофмейстер, пристально вглядываясь в чащу глазами бывалого охотника.
— Верный слуга королевы Оонаг, — отозвался насмешливый голосок.
От своего невезения Лилиан чуть не впала в отчаяние. Лишь одно упоминание об Оонаг, злобной белокурой королеве, могло разозлить Финвану, ее супруга. А уж как взбесится он, если та вдруг узнает о его бесславном падении, ведь тогда королю не избежать насмешек шутов Оонаг до дня празднеств в честь урожая.
— Выходи, трус, не прячься за чужую спину! — крикнул Дианкехт, защищая монарха, на честь которого покусились.
Лилиан заботливо бросилась Финване на помощь, протягивая тому руку.
— Не обращайте внимания, мой повелитель. Это всего лишь дерзкий пикси, который скоро сам обо всем забудет.
Дианкехт принялся помогать королю смахивать землю, испачкавшую ему нос.
— Ваше величество, это трус, не ведающий, что такое уважение. Просто обыкновенный бестолковый пикси.
Однако голос мерзкого пикси отчетливо зазвучал снова, и взгляд Финваны сделался хмурым.
Все глазастые в лесу это увидали,
Все ушастые в воде это услыхали,
Только пикси языкастые это не забудут,
Королевский позор вечно помнить будут!
До скончания веков будут прославлять
Толстого Финвану, дерзнувшего летать![6]
Финвана, не ожидавший подобной наглости, затаил дыхание, втянув свое заметное брюхо. Он сильно растолстел от прожитых лет и пирушек, а в королевстве Туата Де Дананн не прощали уродства.
— Проклятый жалкий шут! — воскликнул разъяренный Дианкехт. — Мой меч укоротит твой язык, я приготовлю его с ядовитыми грибами и преподнесу это блюдо королеве Оонаг, чтобы она тоже отравилась. Даже не сомневайся в этом!
Финвана улыбнулся, полагая, что отомщен.
— Превосходная мысль. Напомни мне о ней на ближайшем пире, который я разделю с королевой, своей супругой, — заявил король, а затем жалобно добавил: — И следи за тем, чтобы я не ел до своего особого распоряжения.
— Слушаюсь, мой повелитель.
— Тебе следовало предостеречь меня раньше.
— Повелитель, я не заметил ничего особенного.
— Вот как? Но из-за живота я почти не вижу своих ног.
— Люди называют живот «бугром счастья».
— Я не человек и лишен счастья.
— Согласен, Ваше величество. Значит, не предлагать вам есть до вашего особого распоряжения?
— Да, до тех пор, пока не исчезнет мой живот, — упорствовал Финвана.
Дианкехт согласно кивнул и добавил:
— Как вам угодно, однако должен напомнить, что от этого у вас будет весьма мрачное настроение.
— Мое настроение не улучшится, пока королева не прекратит издеваться надо мной!
— В этом можете не сомневаться, — согласился Дианкехт, вспоминая язвительные насмешки Оонаг.
Но вдруг король радостно улыбнулся. Он вспомнил, ради чего прискакал на вершину этого холма.
— Я отомщу королеве сторицей. Представляю, как она разозлится, узнав о моей новой страсти. Расскажи мне о ней, Лилиан.
Лилиан до крови искусала губы. С ее уст не слетело ни единого слова.
— Лилиан, ты говорила, что она скачет верхом, как амазонка, способна к языкам, играет на музыкальных инструментах не хуже ангелов, ее волосы напоминают рассвет…
— Верно, Ваше величество, хотя…
— Она овладела хорошими манерами?
Лилиан раздумывала, что ответить.
— Люди учатся медленно.
— Лилиан, и не мечтай о новой отсрочке. Я не стану ждать еще семь лет.
— Однако за эти семь лет ее манеры можно было бы довести до совершенства… — залепетала фея, но не успела договорить.
— Разве можно сравнивать цветущую красоту с увяданием? Девочки из человеческого рода быстро утрачивают свежесть, — прервал ее король.
