Анатолий Иванович Мошковский
Заблудившийся звездолет. Семь дней чудес
ЗАБЛУДИВШИЙСЯ ЗВЕЗДОЛЕТ
Глава 1. ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ РАЗГОВОР
Толя стоял нахмурив лоб.
Все было напрасно… Все-все!
Отцу и дела не было, что он целый месяц готовился к этому разговору.
В этот день перед приходом отца Толя сидел в своей комнате и в последний раз обдумывал, с чего лучше начать разговор. Со стен на него смотрели разноцветные лица жителей других планет, нарисованные его другом Алькой: длинные, широкие, круглые, с одним, двумя и даже десятью глазами; с потолка свисали фиолетовые лианы, привязанные к проволочкам огненно-красные раковины и чучела невиданных птиц с расправленными крыльями; у стен лежали голубые, золотистые и черные инопланетные камни, большие, но такие легкие, что их запросто можно было отбросить через всю комнату щелчком; на полках стояли книги с очень тонкой бумагой — тысяча и больше страниц в каждой! — и с маленькой стрелочкой на переплете: поверни — и страницы сами листаются с нужной тебе скоростью.
Все это привез отец из космических командировок и подарил Толе, который с тех пор, как научился ходить, бредил иными мирами, ослепительными, неведомыми, диковинными…
И вот Толя стоял в огромном кабинете, и отец повторял:
— Нельзя, сынок… Разве ты не знаешь, что детям до семнадцати лет строго-настрого запрещено вылетать за пределы Солнечной системы?
— Но почему, пап? Ты можешь сказать почему?
— Как будто сам не знаешь, не читаешь газет, не слушаешь радио, не учишься в школе, где…
— Слушаю! Понимаю! Учусь! И поэтому знаю, что этот запрет устарел… Может, еще раз показать тебе книгу «Научные открытия, сделанные детьми за последние три года»?
— Не надо…
Толин отец был знаменитый ученый, автор многих книг, вице-президент Академии чешуекрылых. Он с детства был так увлечен своими бабочками, что никогда не расставался со складным сачком и даже дома изучал их. Самые редкие бабочки, известные на Земле всего в двух-трех экземплярах, красовались в прозрачных коробочках, висевших на стенах отцовского кабинета. Они были причудливо разрисованы природой, и отец всегда с гордостью показывал их гостям. В шкафах и на полках его кабинета хранились коробочки с десятками тысяч бабочек Земли и разных планет, где побывали земляне; здесь же стояли сотни книг на разных языках Вселенной, посвященных все тем же бабочкам. И дня, казалось, и часа не мог прожить отец без них!
Вот и сейчас он отвечал Толе и одновременно поглядывал в окуляр маленького электронного микроскопа, чтоб получше рассмотреть зубчатое крыло бабочки необыкновенно яркой фиолетовой раскраски. А Толя, бледный, тихий, большеухий, с блестящими глазами, стоял у стола и смотрел на отца.
— Толя, — сказал отец, — нельзя так! Ну хочешь, я посажу тебя в звездолет, который завтра в семь пятнадцать летит на Луну?
— Не хочу я на Луну! Десять раз был там! Каждый камень и цирк знаю наизусть! Скоро там детские сады открывать будут и придумают скафандры для грудных… Там даже наш Жора был…
— Надо было отправиться с Сережей Дубовым и его отцом на Марс, они ведь звали тебя.
— Не хочу я на Марс! Я хочу на сверхдальние…
— Я тебе уже ответил. Как будто на Марсе скучно или даже здесь… Ох, сынок, сынок!
— Папа…
— Я сейчас кончу, сынок… Всему свое время, не торопись, ничего от тебя не уйдет. И на нашей Земле еще много неоткрытого и загадочного… Уверен, что твой Андрюша Уваров не сидит сейчас сложа руки в лагере археологов; сам знаешь, они уже наполовину раскопали город инков; говорят, он почти целиком сохранился. И ты бы мог поехать с Андрюшей и его братом. И город Хрустальный тебя не заинтересовал, а ведь он в самом центре Антарктиды… Ну признайся, сколько получил радиограмм от Пети Кольцова с приглашением прилететь к нему хотя бы на неделю?
— Десять, — угрюмо уронил Толя.
— Ну вот видишь! Все твои друзья разъехались на каникулы кто куда, а ты… Толя, ну полови мне бабочек. Полови! Это ведь так важно…
— Я поймаю тебе миллиард бабочек, но не здесь, а там, только…
— Нельзя, сынок, — повторил отец и вздохнул. — И не просись, не настаивай, учись быть терпеливым… Прошу тебя.
— Но ты ведь даже за своими насекомыми летаешь на самые далекие планеты…
— Верно, меня туда командируют, и еще я летаю туда по просьбе этих планет в качестве консультанта. Но и для меня существуют законы Высшей Дисциплины, Высшей Совести и Высшего Терпения, и есть планеты, на которые по разным зависящим и не зависящим от меня причинам я не имею права летать. А ведь я взрослый. И я не могу нарушить параграфа о детях «Инструкции межзвездных полетов». Она написана добрыми и мудрыми людьми…
— Но почему они забывают, что дети…
— Толя!… — Отец в изнеможении откинулся на спинку кресла. — Ну что у тебя за характер! Ты даже не представляешь, что это такое — полет туда…
— Представляю! Я ничего не боюсь! Папа, прости меня, но ты… Ты сверхосторожный! Сверх…
— А ты в таком случае сверххрабрый, сверх-странный, сверхмальчик! — Отец встал из-за стола, засмеялся и дернул его за ухо. — Рвешься на сверх дальние, а научился нырять на двадцать метров? А прочитал все пять тысяч страниц «Книги океанов»? А веснушки на своем собственном носу сумеешь сосчитать?
Толя выбежал из кабинета.
Опять эти веснушки! Эти насмешки насчет глубины его познаний… Толя бросился к маме — она уже вернулась из своей Академии облаков, где занималась проблемами их буксировки в засушливые районы Земли… Но тут же он отскочил от двери: мама ведь тоже была против его полета на сверх… — ах опять это проклятое «сверх»! -…дальние планеты. И брат его, тоже ученый, посвятивший свою жизнь жизни крабов, не поддерживал Толю. И сестра, писавшая стихи…
Толя вылетел из квартиры, нажал на зеленую, светящуюся на черной дощечке кнопку, и к нему тотчас бесшумно примчался лифт. Толя вошел в кабину. Что ж это получается? Он, Толя, рвется к необычному, к загадочному и высокому, а им это…
Толя шмыгнул носом, сдержал слезы и шагнул из лифта. И вышел на широкий солнечный двор. Здесь росли платаны и цвели розы — алые, белые, желтые. У одного дерева стоял Жора, прозванный за свой неслыханный, за свой прямо-таки ужасающий аппетит Обжорой. К тому же он был весельчак и отъявленный бездельник. Второго такого мальчишки не было во всем Сапфирном, и, как уверял первый Толин друг Сережа Дубов, находившийся сейчас на Марсе, скоро в их двор будут водить большие экскурсии: пусть все знают, что еще встречаются ребята, которые часами могут сидеть развалясь на скамейке и ничего не делать и так много есть.
Однако сейчас Жора не бездельничал и не ел. Он нюхал розу и одновременно глядел в окно, за которым… Конечно же, ни в какое другое окно смотреть он не мог! Он мог смотреть только в окно, за которым жила Леночка…
Здесь бы Толе прибавить шагу, чтоб его не заметил Обжора, но Толя шел медленно, и у желтой будки с двумя роботами-дворниками, которые по утрам подметали и поливали двор, его настиг хохочущий голос Обжоры:
— Толь, ты чего кислый? Плакал?
Из окон их большого дома стали высовываться ребячьи головы, и это еще сильней раззадорило Жору-Обжору, и он хотел что-то добавить, как вдруг послышалось: — Обжора, хочешь банан? Это сказал Алька Горячев, сын известного художника и сам немножко художник, Толин друг, не самый первый, но тоже очень хороший. Худенький, быстрый, ловкий, он выскочил из подъезда со связкой желто-зеленых, кривых, как бумеранги, бананов.
— Хочу! — крикнул Жора-Обжора, и Алька, оторвав от связки, кинул один банан.
Жора поймал его, тремя полосками содрал шкуру, сунул в рот влажно-белый, мучнистый плод и снова глянул на окна своими крошечными, лениво-веселыми глазками, утонувшими в полном, щекастом лице, и с большим аппетитом принялся жевать, потом швырнул за платан кожуру и попросил у Альки еще один.
— Ешь! Жуй! Наслаждайся! — Алька с чувством провел рукой по Жориной голове против шерсти и дал ему еще один банан. И опять полетела за платан кожура…
Всех выручал Алька: чего ни попроси у него — поможет, сделает, отдаст.
— Скажи отцу, чтоб получше смазал дворников, — напомнил он Жоре, — им после тебя всегда много работы…
Жорин отец был механиком, следившим за роботами, которые убирали пыль и грязь на их улице. Однако Жора пропустил Алькины слова мимо ушей.
Между тем Толя вышел на бульвар Открытий. Под его ногами — пока их не успели убрать роботы — шуршали сухие, желтые лепестки акаций, мимо него с тонким мелодичным свистом проносились остроносые многоцветные автолеты.
