После Совета он долго беседовал с группой врачей, биологов и биохимиков. Они первыми согласились уйти в безводный анабиоз. Естественно, за ними согласились и другие. По установившейся традиции первыми вступают в анабиоз, а тем более в безводный, самые молодые члены экипажа – их организмы лучше переносят неминуемые при этом расстройства. Самым молодым был я. Но именно мне Оор запретил вступать в анабиоз.
– Мы будем последними, малыш, – сказал он. – Занимайся своей связью и готовься к самому страшному.
Пока биологи готовились к этой ответственной операции, он приказал физикам и электронщикам оборудовать камеры абсолютной лучевой защиты. Они сразу ответили, что готовы – такие убежища всегда находятся в полной готовности. Но командир приказал утроить надежность.
– Они ведь и так с тройным запасом мощности! – ответили физики.
– А я настаиваю, – сказал он, – чтобы у них появился десятерной запас!
Пока шла эта работа, он потребовал от группы механиков установки дополнительных автоматов для вывода людей из безводного анабиоза.
– Причем независимых и более надежных, чем у нас есть. И поместить их следует не в отсеке общего управления, а непосредственно в камерах абсолютной лучевой защиты с подключением к автономным атомным часам-будильникам. Не забудьте, может случиться так, что именно эти автоматы выведут людей из анабиоза.
Вообще Оор отдавал столько приказаний, вызывающих вначале недоумение, а потом уважение к его мудрости и дальновидности, что экипаж подчинялся ему и с охотой, и в то же время со все возрастающей тревогой. Командир, по-видимому, знал нечто такое, чего не знали другие.
Но этим он нарушал закон наших космонавтов – то, что знает один, должны знать все. Иначе нельзя летать. Ведь если кто-то утаит знания или информацию, страдать будут все. И наоборот, чем скорее будут знать все то, что знает один, тем быстрее знания или информация пойдут в жизнь, обрастут новыми знаниями и помогут принять правильные решения, развивать науку дальше. Вот почему впервые на корабле был собран Совет без командира. Только после того как Совет обменялся мнениями и принял решение, он вызвал командира.
Оор выслушал решение. Его обвиняли в превышении власти, в отступлении от правил полетов.
Он выслушал и засмеялся:
– Послушайте, ребята, а что я, собственно, могу знать? Разве кто-нибудь когда-нибудь попадал в такую же переделку? Вы об этом слышали?
Об этом никто не слышал.
– Все расчеты делаю не я, а вы. Все работы и решающие машины, вся информация не в моих, а в ваших руках. Что же я могу знать такого, что не проходило бы через ваши руки?
Совет молчал. Все было правильно. Решение повисло в воздухе.
И тогда Оор сказал:
– Вы правы в одном – вас смущают некоторые мои распоряжения. Вам кажется, что я слишком перестраховываюсь. Но именно кажется. Хотя по временам мне кажется совсем иное – что я недостраховываюсь. Поймите меня – ни я, ни вы, ни кто другой из нашей галактики не знает, что нужно делать в нашем положении. Поэтому я только фантазирую, составляю прогнозы. Кто или что мне подсказывает решения, помогает фантазировать? Не знаю… Интуиция, сумма знаний и наблюдений плюс умение оторваться от изученной действительности и мыслить в отрыве от нее, по иным законам. Каким? Об этом вам лучше расскажут наши психологи…
Оор говорил долго, объяснял, почему он принимает то или иное решение, на каждый случай приводя несколько вариантов пока что не существующих причин, требующих этого решения. В конце концов Совет опять был вынужден согласиться с ним.
Биологи и врачи приступили к делу. Они подсоединяли к телам космонавтов разделительно-физиологические насосы и медленно выкачивали из космонавтов все, что можно было бы выжать из каждой клетки организма. Одновременно с этим они вводили жидкий азот и охлаждали тела извне.
Два часа работы – и человек превращался в обезвоженную и промороженную мумию. Если не сделать этого, то кровь, лимфа, желудочные соки – все жидкое, что есть в теле человека, – при неудачном замораживании может расшириться, прорасти кристаллами льда, и тогда организм возвратится к жизни с большим трудом. Обезвоженное тело сохраняется безукоризненно. В нужный час автоматы включат приборы, и человек постепенно вновь возвратится к жизни.
Один за другим космонавты погружались в анабиоз. Последнего – главного врача – вводил в это состояние сам Оор.
– Ну вот мы и остались одни, малыш, – печально улыбнулся он. – Теперь я скажу тебе, почему я поступил так, а не иначе. Мы не вырвемся отсюда, если не разовьем по крайней мере световую скорость: слишком велики силы гравитации. Теоретически это возможно, практически для нашего корабля нет. Но я придумал одну штуку и надеюсь, что мы сделаем это. Однако это породит такие перегрузки, которые не испытывало еще ни одно живое тело. Так вот, я – самый старший. Если я погибну, потеря не так уж велика. Ты самый молодой и с самым меньшим запасом знаний, но зато и самый здоровый; если погибну я, выживешь ты. Выживешь и расскажешь, что с тобой произошло. Если корабль вырвется даже ценой наших с тобой жизней, останутся живы они. Тогда они найдут или нашу галактику, или что-либо более подходящее. Ну, а если корабль не вырвется? Тогда мы еще поживем немного, чтобы встретиться со смертью лицом к лицу. У нас нет теперь Совета. Говори прямо, что думаешь. Мы должны верить друг другу во всем.
Я долго молчал, обдумывая положение, и пришел к выводу, что Оор прав. Во всем. Я так и сказал ему. Он взял меня за плечи, встряхнул и долго смотрел мне в глаза.
– Значит, одобряешь?
– Да!
– Значит, не боишься ни смерти, ни забвения?
– Нет!
– Тогда к делу. Готовь сразу три фотонных бомбы, а я разверну корабль.
Он сел на место главного навигатора, соединил его пульты с пультами всех остальных главных специалистов и некоторое время изучал показания приборов, словно привыкая к ним.
В это время я возился с подачей фотонных бомб в запасные люки. Манипуляторы слушались плохо, работали с натугой, люки также еле открывались, и я доложил об этом командиру. Он довольно улыбнулся:
– Так, малыш, и должно быть. Мы давно уже на пределе. Мы где-то рядом с барьером.
Я не спросил его, с каким именно барьером, потому что наконец справился с поставленной задачей и ждал команды взорвать фотонные бомбы-ускорители.
Командир крикнул:
– Держись, малыш! Выключаю внутреннюю гравитационную систему и даю последний разворот.
Держаться стало трудно. Меня швырнуло об стену, потом подняло в воздух и бросило об пол. Корабль дрожал мелкой и противной дрожью и, казалось, останавливался, стараясь пробиться через какую-то невидимую стену. А она не поддавалась, и наши двигатели, как говорят инженеры, могли пойти вразнос, но командир, по-видимому, все-таки совершил разворот, потому что крикнул сдавленным голосом:
– Разовый взрыв!
Я нажал сразу на три кнопки, и корабль рванулся как бешеный: три бомбы-ускорителя – это действительно страшно.
Впрочем, об этом я подумал, вероятно, позже. Через какое именно время, я не знаю, но, наверное, много позже, потому что, когда корабль рванулся, меня словно швырнуло на стену, и я потерял сознание…
Ану выключил лингвистическую цепь, сказав:
– Нужно сделать перерыв. Невыносимо трудно слушать такое…
Глава четырнадцатая ЧЕРНЫЙ СВЕТ
I
Вездеплав скользил по темной реке. Сверху, снизу и по бокам лучились и переливались звезды.
Ни стен джунглей, ни черного неба, ни темной воды как не существовало – были только вот эти разноцветные звезды и ощущение, будто машина летит не то в космосе, не то под водой. На сердце было тревожно и грустно.
– Вот это приключение так приключение, – завистливо вздохнул Юрий, – не то что наше.
– Как сказать, – возразил Ану. – Все, что рассказывает он о строении вещества, несколько неточно. Он не учитывает преобразований частиц материи, их способностей переходить из одного состояния в другое.
– А может, это и неважно? – задумчиво спросил Вася. – Может, он это знает, но считает неважным?
– Да, но тогда события разворачивались бы иным образом, – авторитетно заявил Ану. – В конце концов, достичь скоростей выше скорости света и распространения магнитных волн – триста тысяч километров в секунду – можно лишь экспериментальным путем, иначе… ни один корабль не выдержит.
Почему?
– Понимаешь, Вася, существовал звуковой барьер. Первые реактивные самолеты, достигая полета со скоростью звука, как бы разбивались об этот барьер, натыкались на ими же созданный звук и разваливались. Потом стал открываться так называемый тепловой барьер. Машина могла лететь со скоростью, например, десять тысяч километров в час, а материал, из которого она была сделана, разогревался в результате трения о воздух уже после четырех тысяч километров. А на пяти тысячах– взрывался, как метеорит, как космический корабль или спутник, когда они входят в атмосферу, не погасив скорости. Наша цивилизация сумела создать такие материалы, которые отодвинули тепловой барьер на десятки тысяч километров. А потом появился световой барьер, когда скорость корабля приблизилась к скорости света. В этом случае световые волны (а свет – это прежде всего волны, как и звук) как бы спрессовываются и образуют непроходимый барьер.
