– Да вроде бы не за что, Юрий Павлович. Скорее обиделся бы, если бы обо мне забыли.
– Не спеши, может, еще обидишься за то, что вспомнили, – тихо, чтобы не услышали другие, сказал Пушков. – Здесь дело посерьезней, чем в Камчатско-Курильском желобе… Сегодня в 14.00 первое погружение.
– Пробное?
– Как тебе сказать… Скорее пристрелочное, что ли. Пробовать в нашем положении большая роскошь. Да и аппараты испытаны надежно, сам ведь это делал.
Часа два ушло на осмотр «Дельфина» и первое знакомство с его устройством. Огромную лобастую сигару аппарата подъемником установили между корпусами катамарана впереди мачты. Экипаж через верхний люк забрался внутрь. Дерюгин и Руденок внимательно следили за действиями Хачирашвили, слушали его объяснения. Вести аппарат будет, конечно, он, но простейшие приемы управления должен знать каждый член экипажа.
«Дельфин» оказался довольно сложной машиной, немногим уступавшей космическому кораблю. Но управлять им было, разумеется, легче. Прочность аппарата рассчитывалась на глубину 16 километров. Проверялось это в толстостенном стальном цилиндре-емкости, куда закачивалась нефть, давившая на корпус аппарата. После испытаний буквально каждая деталь аппарата проверялась рентгеновскими и ультразвуковыми дефектоскопами[13].
«Дельфин» был оснащен гидролокатором кругового обзора, гирокомпасом[14] с дублирующим его магнитным указателем курса, имелась бортовая вычислительная машина. Автоматическая система накопления данных 17 тысяч раз в секунду «опрашивала» датчики скорости течений, температуры, глубины, электропроводности воды, быстроты распространения в ней звуковых волн, состава растворенных газов и другие. Все это записывалось вместе с изображением с телекамер на видеомагнитофон и в цифровом коде передавалось на базу, где информацию обрабатывал компьютер. Специальный прибор – сейсмопрофилограф – позволял «прощупывать» даже донные отложения на глубину до 250 метров.
Осмотрев аппарат, проверив все основные и дублирующие бортовые системы, удостоверившись, что Дерюгин и Руденок усвоили положения рычагов и стрелок приборов на различных режимах, Хачирашвили первым вылез из аппарата. Спутники его еще поупражнялись минут пятнадцать и тоже выбрались наверх.
Кормовой слип проходил в наклонном тоннеле, спускавшемся с уровня нижней палубы к воде между отсеками силовых установок базы. Через высокий прямоугольник входного устья врывались солнечные лучи, дробились на воде и рассыпались по стенам тоннеля, по корпусам катамарана и «Дельфина», по лицам людей неосязаемыми световыми бабочками.
– Гриша, привет! – это Степан Бала голов, шедший на катамаране парусным мастером, приветствовал товарища.
– Здорово, Степан! С нами идешь? – отозвался Руденок.
– А то как же. Только я на поверхности, как жучок-верховодка.
– Смотри не урони нас раньше времени.
– Будьте спокойны.
Отчалили от базы в 12.30, чтобы успеть до намеченного срока погружения приблизиться к границе района Возмущения. Входить непосредственно в район решили под водой. Вместе с научными сотрудниками, обеспечивающими погружение, на катамаране находились Пушков и Милосердов. Вряд ли они могли чем-либо помочь, если бы что-то произошло с аппаратом под водой. Но такова уж натура человеческая – только личное присутствие позволяет наиболее верно судить о событиях. А возможно, они сознательно отрезали пути к отступлению. Чтобы разделить ответственность и не прятаться в случае чего за дежурную фразу: «Если бы я был там…»
По лагу до границы района Возмущения осталось мили полторы. Милосердов скомандовал: «Стоп машина!» Двигатель выключили, исчезла кильватерная струя за кормой – катамаран лег в дрейф.
Дерюгин, Руденок и Хачирашвили облачились в гибкие скафандры с индивидуальной дыхательной системой. Шлемы пока не закрывали. Конечно, при аварии на большой глубине скафандры не спасали, но они помогли бы, если бы нарушилась подача дыхательной смеси в отсеки «Дельфина» или случилась неприятность на мелководье. Первым спустился внутрь аппарата Дерюгин, за ним Руденок, потом Хачирашвили – ему задраивать крышку люка.
Пушков коротко напутствовал экипаж:
– Ребята, учтите, сегодня идете без донных маяков. Поэтому программа минимальная: освоиться с аппаратом, взять несколько проб грунта, воды из глубинных слоев… Впрочем, задание записано в бортовом журнале.
Матросы при помощи лебедок приподняли «Дельфин», опорные башмаки отошли, серебристая туша аппарата легла на воду. Забулькали большие воздушные пузыри – это вода вытесняла воздух, заполняя балластные цистерны. «Дельфин» с чуть заметным креном на нос начал погружение.
Насыщенная кислородом вода была здесь на удивление прозрачной, и хорошо было видно, как аппарат завис на запланированной глубине для проверки связи и систем жизнеобеспечения.
– Как там, ребята? – взволнованно и громко спрашивал Пушков в трубку телефона.
– Все хорошо. Показания приборов в норме, – отвечала трубка сиплым голосом Дерюгина.
– Продолжайте погружение. Связь через каждые пять минут.
– Понято.
Хачирашвили всматривался в знакомую картину на экранах телемониторов и в круглых оконцах иллюминаторов. Он видел подобное не один десяток раз, а для Дерюгина и Руденка там, за сталью корпуса, открывался мир, который они знали только по результатам исследований и рассказам других. Вода из прозрачно-зеленой на поверхности постепенно становилась голубовато-синей с травянистым оттенком, а потом и вовсе темно-зеленой. Метрах в семистах от поверхности темно-зеленый цвет как-то незаметно перешел в серый, а потом вдруг не стало никакого цвета – непроницаемая чернота окутала «Дельфин». Хачирашвили включил прожекторы. В Камчатско-Курильском желобе это приходилось делать гораздо раньше.
На экранах телемониторов мелькали медузы, креветки, какие-то юркие рыбешки. По ярким облачкам света, гаснущим в лучах прожекторов, Хачирашвили определил, что «Дельфин» вошел в слой светящегося планктона. Он приостановил погружение и выключил прожекторы.
– Полюбуйтесь, – обратил внимание Дерюгина и Руденка.
За иллюминаторами клубился черный мрак. Лишенная света вода казалась безжизненной. Но что это? Во тьме мелькнул красный огонек, прочертил за собой пунктирный фосфоричный след. Сбоку вплыли в поле зрения левой телекамеры два пульсирующих сиреневых облачка, на мгновение остановились – и вдруг рассыпались, брызнув роем живых искр. Вдали из черноты возник пучок зеленых нитей, стремительно приблизился, увеличиваясь в размерах, зазмеился, замерцал еще ярче – и опять отступил в темень.
Увлеченный зрелищем, Дерюгин даже перестал говорить в трубку телефона. Руденок в это время деловито жужжал кинокамерой, прижав объектив к иллюминатору.
Хачирашвили включил прожекторы. Огни пропали. «Дельфин» продолжал погружение.
И вот в зеленоватом свете прожекторов показалось дно. Глубиномер зарегистрировал 5600 метров. Взметнулось облачко светлого ила, потревоженного слабым толчком воды, которую гнал перед собой аппарат. Когда облачко рассеялось, дно можно было разглядеть получше. На сером грунте кое-где виднелись мелкие черные камни, изумрудно-голубыми шнурами извивалось несколько нереид – донных червей, пятилучевым паучком медленно пробиралась коричневая офиура – дальняя родственница морской звезды.
– Двигаемся в сторону воронки, – подал команду Дерюгин.
Хачирашвили сориентировался по гирокомпасу и акустическим сигналам с катамарана, дал малый ход. Камней на дне становилось все больше, и постепенно серый цвет грунта сменился темно-коричневым и черным цветом камня. Попадались уже целые глыбы. Сначала световым пятном на экране гидролокатора, а затем в лучах прожекторов на экране телемонитора выплыла скала, макушка которой терялась где-то вверху.
– Мы в пределах района Возмущения, – сообщил Хачирашвили, глянув на ленту курсового самописца.
Дерюгин передал об этом на катамаран.
– Обхожу скалу слева, – решил Хачирашвили и прибавил обороты на правый движитель.
«Дельфин» поплыл метрах в десяти от крутого каменного бока. Скала внезапно кончилась, и взору исследователей открылся редкий лес разноцветных вертикальных колонн.
Хачирашвили остановил аппарат.
– Атлантида, что ли? – недоуменно произнес Дерюгин.
Экипаж «Дельфина» молча разглядывал на экранах странную колоннаду.
С тех пор, как тело его по непонятным причинам начало бурно расти, сбрасывая панцирь вместо двух по шесть раз в году, он все реже и реже выходил на берег из соленого озерка, в которое превратилось необъятное водяное пространство, где он жил прежде. Пока он был обычных размеров, инстинкт чаще гнал его на поиски утерянной мокрой бесконечности. Но всякий раз усики-антенны ощущали стену, несшую знакомые запахи и не пускавшую в себя.
