— Зима еще не скоро, — ответил я. — А кроме того, попытка — не пытка. Надо еще поступить.
— Не примут тебя, — сказала мама со вздохом. — Ты же у меня отстающий.
— Чего там гадать? Сейчас пойду и позвоню. И все узнаю.
— Так вечер уже!
— Ничего, попробую.
Не слушая, что мама кричит мне вдогонку, я побежал на улицу. Позвонил из телефона-автомата — и сразу меня соединили.
— Прием заявлений кончается завтра, — ответил мне мужской голос. Приезжайте лучше сейчас. Документов никаких не надо. Приемных экзаменов у нас нет. Только собеседование. Деньги на проезд имеются?
— Нет, — ответил я растерянно.
— Хорошо. Подошлем машину. Назовите адрес.
Я назвал.
— Будем через пятнадцать минут.
И в трубке загудел сигнал отбоя.
— Чудеса! — сказала мама, когда я вернулся. — Так быстро все… А ты не фантазируешь, случайно?
Я настолько был сам удивлен, что не стал ничего ей доказывать.
И действительно, через пятнадцать минут во дворе коротко прогудела машина. Я выглянул в окно: у нашего подъезда стояла новая коричневая «Волга», шофер, опустив боковое стекло, разговаривал с ребятами.
— Ну, мама, я пошел.
Мама хотела заплакать, но сдержалась.
— Ступай, сынок. Ох, не примут тебя, не примут…
Ребята смотрели на меня во все глаза.
— Куда это тебя?
— В спецшколу, — ответил я, берясь за ручку дверцы.
— Ну дела! Что это за школа такая?
— Закрытая, особая.
Я сел на заднее сиденье. Шофер обернулся ко мне, посмотрел строго.
— Много разговариваете, молодой человек, — сказал он. — Сначала поступить надо. А то может быть, зря бензин жжем.
Я смутился и ничего не ответил.
Машина въехала во двор большого девятиэтажного дома и остановилась возле каменного крыльца: несколько ступенек и железные перила. Невзрачная дверь с белой табличкой «Прием». Прием чего? Стеклотары? Белья? Непонятно.
Я слегка оробел. Посмотрел на шофера, но он, не обращая на меня внимания, рылся у себя в карманах. Пробормотав: «Спасибо», — я вышел из машины и поднялся на крыльцо.
За дверью оказался небольшой тамбур, а за ним — комнатушка без окон. Под потолком на проводе горела голая электрическая лампочка, за столом сидел загорелый молодой парень в темно-синей спортивной куртке. У него было лицо честного футбольного тренера.
— Добрый вечер, — сказал я, подошел и сел на стул.
— Добрый вечер. — Парень улыбнулся, протянул мне через стол руку и назвался: — Дроздов.
— Очень приятно, — сказал я и вспотел от смущения.
— Фамилия, имя?
— Андрей Гольцов.
— Поздновато явились. Гольцов. Ну, да ладно. В каком классе учитесь?.. Так, в восьмом. А два года сидели в котором? В шестом? Говорите яснее. В шестом. — Он сделал пометку на лежащем перед ним листе бумаги. Я готов был поклясться, что увидел на этом листе свою фамилию, напечатанную на машинке. По какой причине сидели?
Я замялся. Сказать «неспособный к учению» — сам себе навредишь. «Учителя заедались» — неправда. «Не хотел учиться» — хуже того. Я подумал и ляпнул:
— Болел.
Дроздов прищурился, посмотрел на меня с усмешкой:
— Вот как? Чем?
Разговор принимал неприятный оборот. В голове у меня замельтешило: «Энцефалитом? Эхинококком?»
— Гипертонией.
Лицо у Дроздова стало совсем хитренькое: знаем мы эту гипертонию.
— Ничего, — сказал он, — вылечим. — Посидел, помолчал. — Как вы полагаете, Гольцов, вы обыкновенный человек?
Такого вопроса я, естественно, не ожидал.
— Нормальный, — ответил я и пожал плечами.
— Нет, я не о том. Я имею в виду: вы как все или нет?
Я покачал головой:
— Нет.
Дроздов удовлетворенно откинулся к спинке стула.
— А почему нет?
Вот пристал, подумал я. А я-то боялся, что по алгебре будут спрашивать.
— Мне кажется, я способный, — промямлил я и покраснел.
— К чему? — вежливо поинтересовался Дроздов.
— Ну… учиться способный.
— Этого маловато, — огорчился Дроздов.
Я тоже расстроился. В самом деле, к чему я способный? Да ни к чему. Баклуши бить.
— У каждого человека должны быть особые, присущие только ему способности, — участливо глядя на меня, сказал Дроздов. — Постарайтесь припомнить.
Я молчал.
— Вы очень уверенно сказали, что вы не такой, как все. Это впечатляет. Но на чем вы основываетесь?
— В длину неплохо прыгаю, — брякнул я совершенно невпопад.
— Спорт нас не волнует, — нахмурившись, сказал Дроздов. — Слабосильных подтягиваем. У нас там спортивный комплекс по последнему слову техники. Для того мы и приглашаем в нашу школу, чтобы отставание по отдельным пунктам не мешало развиваться главному. Вопрос: что в вас главное?
Я совсем упал духом: не видать мне этой школы, как своих ушей.
— Ну неужели ничего главного? — настаивал Дроздов. — Не верю. По ночам хорошо спите?
— Когда как.
— А если не спите, что вам спать не дает?
— Маму жалко, — с запинкой сказал я.
Тут Дроздов не стал вдаваться в подробности.
— Понятно, — проговорил он. — Ну, а что бы вы для нее сделали, если бы могли?
— Чтобы она смеялась, радовалась, не плакала.
Я смутно начал понимать, чего он от меня добивается. Но выразить это словами не взялся бы даже для спасения жизни.
— А как это сделать? — не унимался Дроздов.
— Надо больше с ней разговаривать, доказывать, что все хорошо…
— Словами доказывать?..
— Нет, не словами. — А как?
Я молчал.
— Ну, добро, — Дроздов заметно повеселел. — И что же, получается?
— Не очень.
— А хотелось бы?
— Да.
— Больше всего на свете?
Я не ответил. Не люблю говорить такие слова. Но подумал: да, больше всего на свете.
— Ну что ж, — сказал Дроздов, — мы на верном пути, Андрей. Просто вы подавлены своими неуспехами и плохо прислушиваетесь к себе. Вы, несомненно, одаренный человек…
Меня бросило в жар.
— …но природы своей одаренности сами не сознаете. Мы вам в этом поможем. Пишите заявление. Да не волнуйтесь, вы приняты.
Должно быть, на моем лице было что-то вроде недоверия, потому что Дроздов засмеялся.
— Между прочим, я директор школы, и мое слово — это уже решение. Вот образец: «Прошу зачислить меня в состав учащихся Чулпанской спецшколы для одаренных переростков». Дата, подпись.
— А где это — Чулпан? — спросил я, взявшись за ручку и начиная уже приходить в себя.
— В Западной Сибири. Еще вопросы есть?
Я осмелел:
— Есть. Почему вы так назвали — «школа одаренных переростков»?
Дроздов оживился:
— А что? Задевает, беспокоит?
— Да неприятно, — признался я.
— А правде в глаза смотреть всегда неприятно. Ведь вы же переросток? Несомненно. В ваши годы надо учиться в десятом классе, на худой конец в девятом. Уж раз вы нам позвонили, вы понимаете это и не считаете тяжким оскорблением. Не так ли?
Я должен был признать, что это так.
— Вот то-то и оно. Вы удивитесь, узнав, как мало у нас учеников. Никто не хочет признавать себя переростком. Сидит за партой этакий дылда и не страдает от этого, скорее склонен всех остальных считать недоростками. Столько в нем чванства, наглости, самоуверенности… да просто хамства. Значит, не умен. Нам такие не нужны, и не идут к нам такие. Понятно?
Я влетел в комнату совершенно полоумный от радости. Перепрыгнув через стул, кувыркнулся. Плюхнулся на пол.
— Приняли, мама! Приняли! — завопил я что было мочи.
— Тихо ты, сумасшедший! — замахала на меня руками мама. — Соседей перепугаешь.
— Мама, меня приняли в спецшколу! — повторил я шепотом. — Приняли безо всякого.
Мама села на стул, сложила руки на коленях.
— Ну что ж, сыночек, это хорошо, — сказала она и заморгала глазами. — Я всегда знала, что ты у меня умница.
— Только уговор: не плакать сегодня, — сказал я строго, все еще сидя на полу. — Завтра будешь плакать… немножко. Завтра я улетаю.
Мама растерялась:
— Улетаешь? Значит, так далеко?
— В Западной Сибири, мама! Город Чулпан. Живописные места, отличная рыбалка. Грибы, ягоды, лодочные походы по озерам!
Ни о чем об этом у нас с Дроздовым не было разговора. Я выдумывал на ходу.
— Вещи собирать надо, — сказала мама и все-таки не выдержала, заплакала. Одна я останусь…
— Никаких вещей, мама! Все там будет. Униформа, спецодежда, — все бесплатное. Меня предупредили, чтобы не было большого багажа. Только самое любимое. Вот — вельветовые брюки надену, куртку парусиновую возьму, блесны для спиннинга. Пару книг, зубную щетку, мыло, полотенце. Кеды. И все!
