Смотрите, размышляйте, думайте — буду рад, если картины вам понравятся и подтолкнут вас к раздумьям. — Тут папа на минуту замолчал, опять кашлянул и продолжал: — Хочу только сказать, что эти картины — не результат моей одинокой фантазии! Нет! В работе над ними мне помогали, во — первых — моя семья: моя жена и дети. Во — вторых — мои друзья. Их портреты вы увидите во втором зале. Среди них вы увидите и портрет робота Тарабама. Должен сказать, что это не простой робот, это чрезвычайно разумное существо. Он тоже мой большой друг. Более того: он соавтор моих самых главных картин!
По фойе пронесся гул удивления; папа сделал небольшую паузу.
— Ну, вот и все, что я хотел вам сказать, — улыбнулся он. — А теперь — добро пожаловать!
Папа взмахнул рукой и спрыгнул с постамента.
Прошелестели аплодисменты. «Маловато, — подумал я. — Могли бы и еще похлопать».
Оказавшийся рядом распорядитель протянул папе маленькие ножницы. «Режьте ленту! Режьте!» — шепнул он и толкнул папу ко входу на выставку. Папа перерезал ленточку, отошел в сторону — и тесная толпа хлынула в залы…
Мы тоже вошли вслед за папой, стараясь держаться вместе. Но народу было столько, что я сразу же потерял своих друзей из виду. «Ничего, — подумал я. — Потом найдемся. А сейчас похожу один, послушаю, что говорят…»
Больше всего народу столпилось перед самым большим портретом Тарабама. Картина была написана в серебристо — синих тонах: Тарабам стоял во весь рост на фоне какого-то космического пейзажа — странной формы скалы, странной формы растения и деревья на них, на темном небе несколько солнц и лун… Я подошел ближе.
— В своей речи он говорил неправду! — услышал я вдруг позади себя.
Я оглянулся: кипятилась какая-то маленькая старушка.
— Этого робота художник сам сделал, — продолжала старушка. — Роботов…
— Да что вы знаете! — возразил старичок рядом со мной. — Его хобби — это картины. А по специальности он — инженер — электроник. Потому в его картинах все эти болты, гаечки, пружинки…
— Что вы говорите?! — удивилась старушка.
— А гаечки прекрасны! — вмешался еще кто-то.
— Говорят, это его хобби — делать роботов…
— И робот прекрасен!
— Ничегошеньки-то вы не знаете! — вмешался молодой человек с большой черной бородой и длинными волосами до плеч, в черных очках (очевидно, художник). — Никакой он не инженер! Он просто гениальный художник. А робот — настоящий инопланетянин, представитель внеземной цивилизации, и тоже гениальный художник. Он специально прилетел к нам.
Я отошел к небольшой группе, столпившейся перед портретом Старика-Ключевика.
— Вы только посмотрите на это выражение лица! — говорил один посетитель, указывая на Ключевика. — Ясно видно, что старик — мудрец! Что он все знает и давно привык ничему не удивляться! Ему, наверное, лет сто!
— Берите больше! — сказал второй посетитель. — Сто лет для такого мудреца — младенческий возраст.
— А ключ! — воскликнул третий. — Ведь неспроста этот медный ключ на груди! Это символ… ключ, так сказать! Ключ познания… Гениально!
— Да, да, совершенно справедливо! Это вы здорово подметили.
— А может, он просто боится потерять этот ключ? И поэтому носит его на груди?
— Да что вы чепуху городите? Стыдно слушать.
— Ключ — это украшение, — пропищала молоденькая девушка.
— Неужели? Как интересно! Надо будет и себе повесить…
Я двинулся дальше — к «Семейному портрету с гвоздем».
На этом групповом портрете изображены были мама, папа, Катя и Юра — они, улыбаясь, как бы смотрели в овальное зеркало; и сам холст был овальным. В центре папа держал в одной руке молоток, а в другой — длинный здоровый гвоздь, обращенный острым концом к публике.
— Непонятно — зачем гвоздь? — спрашивал кто-то в толпе.
— Как зачем — он его вбивает! Укрепляет семью!
— Но куда вбивает? Куда?
— Ах, не все ли равно — куда! Он его символически вбивает! Как вы не понимаете!
— Ну, конечно! Кому же еще вбивать гвоздь, как не папе!
— Смотрите шире, смотрите шире! — какой-то высокий человек, пробиваясь сквозь толпу, — смысл этой картины в том, — крикнул он, — что гвоздь семьи — это отец! На нем все держится! — И человек оглядел всех с вызовом.
— Нет уж, простите, — вмешался из толпы женский голос. — А мама — не гвоздь?
— Мать — духовное начало, а отец — физическое! — крикнули из толпы.
Я отошел. С гаечными пейзажами в третьем зале тоже все было в порядке. Успех полный. А сам я вдруг бесконечно устал. «Надо запомнить все мнения и рассказать имениннику, — решил я. — Кстати, где он?»
Выйдя в полупустое фойе, я сразу увидел папу в углу — возле буфета. Он о чем-то разговаривал с мамой. Рядом стояли Катя, Юра и Старик-Ключевик. Катя и Юра жевали бутерброды и пили сок из бокалов.
Я направился к ним. Вместе со мной подошел и распорядитель выставки.
— Извините, маэстро, — обратился он к папе, — можно вас на минуту? — Видите ли, сейчас ко мне обратился известный коллекционер… Вы, наверное, о нем слышали?
Папа кивнул.
— Он хотел купить картину «Металлолом № 1»…
— Почему «хотел»? — удивился папа.
— Потому что я сказал ему, что вы ничего не продаете. Я сказал, что вы известнейший художник и, естественно, в деньгах не нуждаетесь… я прав?
Я увидел, как побледнела мама. Она открыла было рот, но папа наступил ей на ногу.
— Верно, — спокойно сказал папа, — вы совершенно правы. В деньгах мы не нуждаемся. — Мама еще больше побледнела. — Но дело не в них! Дело в том, что некоторые картины я все же хочу продать…
— Разве? — смутился распорядитель.
— Дело в том, что многие из этих картин — давно пройденный этап, — объяснил папа. — Особенно эти пейзажи с гаечками. Их у меня слишком много, они занимают в мастерской много места. Да и надоели они мне порядком, отвлекают. Хочу от них отделаться… Так что вы не совсем правы.
— Понимаю! — заискивающе улыбнулся распорядитель, — Извините меня, я не знал. Но тогда… тогда и наш салон у вас купит!
Я заметил, что мама опять порозовела. На душе у меня отлегло.
— Пожалуйста, — сказал папа. — А где этот коллекционер?
— Сейчас я его поищу! — услужливо воскликнул распорядитель и бросился в залы.
— Дипломат ты потрясающий, — сказал я.
— Еще бы! — самодовольно улыбнулся папа.
— Успех просто сногсшибательный! — сказал я. — Я тут слушал разные мнения, даже записал кое-что, — я вынул было записную книжку.
— Потом, — сказал папа. — Сейчас не до этого.
— А что это за коллекционер? — спросила мама.
— О! — прошептал Старик-Ключевик, оглянувшись в фойе. — Известнейший коллекционер! Уж если он заинтересовался — значит, ваша звезда засияла! — обратился Ключевик к папе.
— Они идут! — шепнула мама.
Я оглянулся: распорядитель выставки вел к нам через фойе старичка: один глаз был у него закрыт черной повязкой, старик был невысок, одет в черный костюм и белую рубашку с галстуком.
— Весьма рад, что вы надумали продать мне «Металлолом № 1»! — сказал одноглазый коллекционер, пожимая папе руку. — Может, вы еще что-нибудь отдадите? Я в полном восторге от ваших картин!
— «Металлолом № 1» не продается, — сказал папа.
— Почему? — спросил одноглазый.
— Семейная реликвия.
— Понятно, — кивнул одноглазый.
— А больше вас ничего не интересует? — спросил папа.
— «Портрет с ключом». — Одноглазый повернул острый нос к Старику-Ключевику. — Поразительное сходство! И вообще — гениальная вещь!
— Не продается!
— О! — трагично воскликнул одноглазый. — А «Семейный портрет с гвоздем»?
— Тоже не продается… Одноглазый совсем помрачнел.
— Для меня эти вещи не имеют цены, — объяснил ему папа. — Я не могу с ними расстаться.
— Но что же вы мне тогда отдадите? — упавшим голосом спросил одноглазый коллекционер. — Может, металлоломы 2–3-4?
— Это пожалуйста, — улыбнулся папа.
— И вы разрешите сразу же поставить на этикетках красные кружочки? — вскинул одноглазый свой нос. — Я за ценой не постою!
— Разумеется, — кивнул папа.
— Тогда прошу вас, пойдемте со мной и поставим… А заодно и еще кое-что посмотрим… обговорим.
— Разрешите и мне с вами, — вмешался молчавший дотоле распорядитель. — Я должен быть в курсе. Заодно я покажу вам картины, которые хочет приобрести наш салон… а то, знаете, не вышло бы каких недоразумений. Между прочим, поступили еще запросы от передвижной российской выставки…
…На этом я пока обрываю рассказ о первом дне папиной выставки… Да и что вам еще сказать, и так все ясно! Это был настоящий триумф, то есть блестящий успех.
Должен сказать, что папа ждал этого дня всю жизнь, он всегда твердо верил, что этот день придет, несмотря ни на какие препятствия.
