Часы его остановились, пока он лежал с повязкой на глазах, а все его расспросы о времени были вежливо отклонены. В конце концов часы отправились в ящик, к остальным вещам. «Какая разница, который час, если не знаешь, какой сегодня день?» — подумал он.
Но с этого момента уже минуты, полные тревог, тянулись бесконечно. На некоторое время Даржек занял мозг созерцанием и сопоставлением обыденных мелочей. Он попрыгал на подстилке и поразмыслил о природе ее гладкой ткани и мягкой, упругой набивки. В хранилище, кроме ящика со своими вещами, открывать ничего не стал, предчувствуя, что инопланетяне обязательно расценят это, как еще одно проявление его варварской натуры. Однако некоторые отсеки были снабжены окошками, забранными невидимой, невероятно прочной пленкой, и Даржек, оставаясь в одиночестве, заглядывал в них, рассматривая содержимое и гадая о его назначении.
Тщательному осмотру подвергся и трап, изготовленный из металла или похожего на металл вещества, совершенно обычный с виду, если не считать непривычной ширины и расстояния между ступенями. На фоне сложного оборудования капсулы он казался фантастически примитивным. В конце концов Даржек решил, что трап сконструирован исходя из принципа целесообразности — предельной простоты и компактности.
Судя по всему, Гвендолин с Захарией прекрасно играли в свою причудливую игру, тогда как Исайе она была в новинку. Его неизменно выбрасывали из игры уже на начальных стадиях, и порой он спускался побеседовать с Даржеком, пока Гвендолин с Захарией, в мрачном молчании, оспаривали друг у друга победу.
Сверху доносилась неумолчная песнь Алисы.
— Вот интересно, — сказал как-то Даржек. — Воздух. Он — с вашей родной планеты?
— Да, — ответил Исайя.
— Значит, я, вероятно, первый человек, дышащий воздухом иного мира… Особой разницы не ощущаю, но почему-то он мне нравится.
— Он немного испорчен от долгого хранения, — сообщил Исайя.
— В самом деле? Мне он кажется весьма свежим и бодрящим.
— Кислорода в нем гораздо больше, чем в вашем воздухе.
Даржек чувствовал себя настолько хорошо, что вынужденное безделье скоро сделалось невыносимым. Поначалу он попробовал занять себя гимнастикой, насколько это позволяла теснота. Затем начал прыгать на месте и обнаружил, что, прыгая вдоль трапа, вполне может запрыгнуть на следующую палубу. Тело охватила небывалая легкость. Он спрыгнул вниз и снова прыгнул на вторую палубу. Интересно, удастся ли, попрактиковавшись, вспрыгнуть на третью палубу и смести к черту их дурацкую игру?
Но тут к нему спустился Исайя.
— *** говорит…
— Кто?
— ***.
— Алиса?
— Да. *** говорит, что физические упражнения увеличивают потребление воздуха.
— Толковая мысль, — согласился Даржек. — Почему бы нам всем не заняться физическими упражнениями, чтобы покончить со всем этим поскорее?
В кои-то веки ему удалось пронять инопланетянина. Исайя пару раз раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но сказать ему было явно нечего.
Даржек с неохотой прекратил гимнастику.
Среди инопланетян Исайя держался особняком и казался самым одиноким. Беседы их становились все продолжительнее.
— Одного я не понимаю, — сказал Исайя.
— Чего же? — поинтересовался Даржек, мигом проанализировав интонации, соответствовавшие озадаченности.
— Отчего «УниТел» не отключила свои трансмиттеры после стольких случаев исчезновения пассажиров?
— Интересный вопрос, — сказал Даржек, смаковавший последний дюйм одной из немногих сбереженных сигарет. — Суть в том, что пассажиров, не достигших места назначения, просто не было.
— Не понимаю.
— Я мог бы легко и просто все объяснить, но не уверен, что мне следует это делать.
— Почему?
— Ты ведь отказываешься отвечать на мои вопросы. С чего же я стану отвечать на твои?
— Когда это я отказывался отвечать на вопросы?
— Например, когда я спросил, зачем вы пытались навредить «УниТел».
Прежде чем Исайя успел что-либо сказать, Гвендолин позвала его начинать новую партию. Спустившись к Даржеку через некоторое время, он возобновил беседу: несомненно, он успел обдумать замечание Даржека.
— Значит, если мы расскажем тебе то, что ты хочешь знать, ты расскажешь, что хотели бы знать мы?
— Обмен информацией кажется мне честным соглашением.
— Но вначале я должен спросить ***.
— Кого?
— ***, — повторил Исайя, ступая на трап.
— Алису?
— Да.
Песня наверху резко оборвалась и, после краткого затишья, возобновилась. Вниз медленно спустился Исайя.
— Она ответила: нет, — объявил он.
— Жаль. Замечательная бы вышла беседа.
— Но ведь нам все равно умирать. Не понимаю, отчего ты не хочешь сказать…
— Вот и я думаю о том же. Сколько мы еще протянем?
— Не знаю. Думаю, *** знает, но нам она не скажет. Она полагает, что нам лучше не знать этого.
— В любом случае, сдается мне, что я рискую гораздо больше. Вас рано или поздно начнут искать. Что вам мешает записать все, что я расскажу? А ваши преемники, несомненно, найдут способ извлечь пользу из этой информации. С другой стороны, для меня не существует способа передать полученную информацию своему народу. Верно?
— Да. Не существует.
— Даже если мы — неподалеку от одной из лунных баз, вряд ли ваша капсула торчит здесь на виду, точно шишка на ровном месте.
— Точно шишка на ровном месте, — повторил Исайя. К концу фразы тон его сделался таким, который Даржек характеризовал для себя, как озадаченность. — Она вделана в скалу, и мы — вдалеке от ваших лунных баз.
— Так и думал. Мои соотечественники не смогут найти ее, даже если станут искать. Каков же возможный вред от нашей беседы?
— Ты не понимаешь. Мы должны следовать нашему Кодексу. Мы поклялись блюсти его. Я не должен был говорить тебе даже этого. И *** полагает, что мы и так раскрыли тебе слишком многое.
— Или — что я сам слишком многое выяснил? Ну что ж, как я уже говорил, очень жаль. Время здесь девать совершенно некуда… Мне уже пару раз приходилось смотреть в лицо смерти, но это происходило быстро, и возможность поразмыслить появлялась лишь впоследствии, когда все оставалось позади. Интересно, что должен чувствовать тот, кто умирает от удушья?
Говоря, Даржек внимательно наблюдал за Исайей. Но странные, точно вдавленные черты его лица не отражали ничего, кроме безграничного, непоколебимого равнодушия.
Все шестеро ждали, и ожидание их становилось все напряженнее и напряженнее: ведь впереди не было ничего, кроме момента, когда дышать станет трудно, когда все сгрудятся на верхней палубе, где воздух посвежее, а затем улягутся вповалку, разевая рты, вбирая легкими последние крохи кислорода, и, в конце концов, умрут. Интересно, посчастливится ли им потерять сознание перед смертью?
— Немного похоже на часы, в которых кончается завод, — сказал он Исайе. — Каждый вдох, как и каждый звук, приближает наш конец. Тик-так, тик-так, тик-так…
Исайю сравнение вовсе не позабавило.
Алиса все пела и пела, делая перерывы лишь для сна. Ксерк молча слушал ее — в восхищении или же в ностальгической тоске, этого Даржек понять не мог. Гвендолин с Захарией играли в свою игру и чревоугодничали. Их аппетит вызывал у Даржека благоговейный трепет.
— Так у нас скорее кончится пища, чем воздух, — заметил Даржек Исайе, взявшему на себя обязанности повара и официанта.
— Еды нам хватило бы на несколько месяцев, — отвечал тот.
— Ну, если она все же кончится, то не по моей вине, — проворчал Даржек.
Он ел не больше, чем требовалось организму, и одно это уже могло считаться верхом самоконтроля и триумфом силы воли. Еда имелась в изобилии, самых разных цветов и, наверное, вкусовых оттенков, которые Даржек не в состоянии был полностью оценить. Она подогревалась до любой желаемой температуры и подавалась в глубоких треугольных мисках. Порой это был густой суп, к которому полагались трубочки, но чаще имела вид маленьких, влажных, волокнистых хлебцев. Даржек, вне зависимости от температуры, цвета и консистенции, находил инопланетную пищу одинаково мерзкой.
Тем не менее, пища эта была почти совершенна. Желудок перерабатывал ее практически без остатка, и в месте, отведенном под отправление естественных потребностей, почти не было надобности.
Даржека больше всего заинтересовало кухонное оборудование. Порции пищи помещались в тонкий, со всех сторон закрытый контейнер, казавшийся металлическим, но удивительно легкий. Контейнер на несколько секунд вставлялся в специальный слот, и пища нагревалась до требуемой температуры. Даржек ел ее обжигающе горячей, Гвендолин — теплой, а Алиса — едва подогретой. Контейнер при этом сохранял комнатную температуру.
— Зачем же тратить тепло на нагревание контейнера? — удивился Исайя, когда Даржек заговорил с ним об этом.
— А где источник тепла? — спросил Даржек.
