— Если совсем припрет, можно даже заряжаться от грозы, — объяснила Сен. — Правда, с этим все непросто. Чуть ошибешься, и…
Она не договорила и неожиданно смутилась, как будто сказала лишнее.
Эверетт попробовал прикинуть запас энергии, хранящейся в батареях. Здешняя технология обогнала Землю-10 на несколько десятилетий. Батареи, судя по виду, изготавливались из того же карбоволокна, что и обшивка корабля, внутренний корпус и оболочки шаров с газом. Зато компьютеры — нет, компутаторы — такие, какими могли бы они быть в Викторианскую эпоху. Разные миры, разные технологии.
— Теперь идем, покажу тебе ЦТ, — сказала Сен.
— Центр тяжести, — отозвался Эверетт, думая вслух. — Ну конечно, груз и балласт должны равномерно распределяться вокруг центра тяжести, чтобы не разбалансировать корабль.
— Очень умный, да?
— Спасибо, — ответил Эверетт.
Его новые сапоги лязгали о поверхность мостика, сделанного из тонкой, как паутинка, нанокарбоновой сетки. Его вдруг осенило: дирижабль — живой организм. Он, Эверетт, находится внутри громадной машины-кита.
— Расскажи про мистера Шарки.
— А что рассказывать? Он у нас старший помощник и мастер-весовщик.
— Я к тому, что пистолеты у него шикарные.
— Классные, правда? Он тебя очаровал, скажи? Он У нас обаятельный. Этакий южный аристократ, и манеры у него, всегда «сэр» и «мэм», а потом еще как подпустит цитат из Ветхого Завета, и готово — все вокруг валяются, задрав лапки кверху, и просят почесать им пузико. Мастер-весовщик, солдат удачи, авантюрист и джентльмен. Ага, как же! И зовут его совсем не Майлз О'Рейли Лафайет Шарки. И никакой он не джентльмен на самом-то деле. Ну да, Майлз Шарки. Папаша его был преподобный Джаспер Шарки, проповедник и торговец библиями. Со своей передвижной лавочкой объехал Джорджию и все Южные Штаты — поэтому наш Шарки так хорошо знает Слово Всевышнего. А Лафайета и О'Рейли он сам потом добавил. В тех краях легче пробиться, если ты — джентльмен. Шарки всем рассказывает, что застрелил родного отца на дуэли за то, что он ударил по лицу его мать на городском балу в Атланте. А я думаю, он и впрямь пришиб своего старикана, только не из-за любимой мамочки. Небось, старый хрыч накачался мятного джулепа и слишком стал умничать. А Шарки у нас не любит, когда кто-нибудь кажется умнее его. Чуть не весь свет объездил: был и мошенником, и долги выколачивал, и картинами торговал, и ловцом жемчуга был, и телохранителем, барменом и дипломатом. Так он нам говорил, когда мы его подобрали в Константинополе. Нарассказал, будто работал на царскую Россию против Османской империи и на Османскую империю против царской России. По крайней мере, он умел оформить фрахт и торговался как никто. В седьмом году дело было, я тогда была совсем маленькая. Шарки, он хороший, я его люблю, но он уж очень хочет, чтобы его все любили, а это не всегда хорошо.
— В моем мире Османская империя распалась сто лет назад. И Америка у нас одна: Соединенные Штаты.
— Фу, скучища! У нас их три. Есть Конфедерация Американских Штатов, там Шарки родился. Они богато живут. Понимаешь, там сплошь земельные угодья. Никто еще не разорился, покупая землю. Сейчас они выращивают эти, как их, генномодифицированные продукты, и деньги гребут лопатой. Вывели даже какие-то особенные бобы, из которых добывают масло, вроде вашей нефти. Жидкое топливо. Говорят, из этого выйдет научно-техническая революция. А я думаю, мы слишком далеко ушли в другую сторону, повернуть уже не получится. Все равно как с дирижаблем: для разворота нужен долгий разбег и много свободного пространства. А в Атланте красиво — целая стена из небоскребов, сплошь стекло, и все сверкает в лучах восходящего солнца. Еще есть Соединенные Штаты — это, наверное, как у вас. Они не признают Конфедерацию. Считают, что только они — настоящая Америка. Говорят, они первые и лучшие. Слушай, сто шестьдесят лет прошло, сколько уже можно вспоминать? А по ту сторону Скалистых гор — Амексика. Откололась от Мексики в прошлую гражданскую войну. Вот у них красота! Лос-Анджелес, асьенды, апельсиновые плантации, бассейны и так далее. Я бы там хоть на всю жизнь осталась! Люблю погреться на солнышке. Да, чуть не забыла, есть еще четвертая — Канада.
Сен притопнула ногой, указывая носком сапожка какую-то точку на мостике. Эверетт увидел вделанный в решетку стальной медальон с изображением трех пересекающихся треугольников.
— Центр тяжести, — сказал он, осматриваясь.
Все элементы корпуса, все балки и поперечины словно сходились к этому центру, уравновешиваясь в одной точке. Эверетт потрогал кружок металла. Ему казалось, что он может удержать весь дирижабль на указательном пальце.
— Подумаешь, ничего особенного, — сказала Сен. — Вот снаружи посмотри!
Она пошла направо по поперечному мостику. Идти приходилось между шарами с газом, упакованными в сетку из карбоволокна.
— А кто такой Иддлер? — спросил Эверетт и прибавил, вспомнив, как Сен ответила в прошлый раз: — Только не надо мне опять дурацких стишков!
— А чем тебе стишок не понравился? Я его сама сочинила.
Все сказанное ею неизменно содержало вопрос или вызов. Это бесило и завораживало.
— Может, просто ответишь?
Сен сжалилась над ним.
— Ну, знаешь, везде найдется такой жирный наглый тип, который не то чтобы всем командует, — тогда он слишком бросался бы в глаза, — а так, знает нужных людей, умеет все уладить. А в нашем деле рано или поздно обязательно случается такое, что нужно улаживать. Анни мне многое рассказывает, о чем ни одной живой душе не сказала бы, даже Шарки. Ну вот, было время, сразу после того, как мы получили этот корабль, и у нее не хватило денег выплатить все налоги. Новый капитан, а кораблик-то бона: ясно дело, банк соглашался дать кредит только под залог «Эвернесс» без права выкупа. Тогда Анни пошла к Иддлеру, и он все уладил. Раз — и все в порядке. Только теперь она должна уже ему, а не банку. Ну и вот, время от времени — не очень часто — он просит ее принять на борт небольшой груз. Специфический такой, и выгружать его надо не в нормальном порту, а где-нибудь в незаметном месте. «Эвернесс» хоть и большая, а я ее могу посадить с точностью до волоска.
— И все бы ничего, но два месяца назад пришли иддлеровские уроды и попросили отвезти груз в Санкт-Петербург. Им же не откажешь, вот она и согласилась, а над Рюгеном нас окликнули с катера дойчландской таможни. Велели остановиться и бросить якорь. А груз, мягко говоря, немаленький. Если таможенники поднимутся на борт, заметят сразу. Удирать нельзя, отстреливаться — тем более. Анни мне и приказала править к Балтийскому морю, будто мы не расслышали. Они уже в третий раз окликают, заходят сверху, чтобы нас к земле прижать, а мы шасть — и над морем, и груз выбросили в воду. Ах, извините, майн капитан, ужасные помехи! Мы, конечно, рады исполнить приказ. Приземлились в Штральзунде, эти поднялись на борт, а у нас все чисто, не подкопаешься.
— Одна беда — не любит Иддлер терять грузы. Требует компенсации. Наличными. А капитан у нас не из богатой семьи, не то что Галлачелли или хоть Бромли. У этих есть родня с толстыми кошельками, а у нас — ничего, кроме нас самих и «Эвернесс». Тут проблема с кругооборотом денежных масс, так Шарки говорит. Надо, чтобы динари поступали быстрее, чем убывают, а у нас почему-то чаще получается наоборот. Вот Иддлер и прислал своих уродов напомнить про должок.
— Они бы правда стали тебя резать?
— Эти хлюпики? Попробовали бы только! Смотри, Эверетт Сингх, тебе сегодня везет!
Мостик привел их к люку в обшивке дирижабля. Сен выглянула наружу и помахала кому-то невидимому, а потом покрутила какую-то рукоятку, и крышка люка на кронштейнах открылась внутрь.
— Идем, Эверетт Сингх!
Эверетт вышел на балкончик, изящный и хрупкий, словно паутинный кокон. Преодолев искушение, он посмотрел не вниз, а вперед. В сотне метров от них, носом к причалу, парила в воздухе соседка «Эвернесс». На ее борту — как узнал Эверетт, дирижабли обычно называли в женском роде — виднелся герб в виде трех золотых корон на голубом поле и название: «Леонора-Кристина». Там шла разгрузка; поддоны и контейнеры с грузом спускали на талях из трюма в заботливо подставленные клешни электропогрузчиков. С неба исчезли последние шустрые облачка, ветер утих, воздух был неподвижен и совершенно прозрачен. Дым из неизменных труб шел прямо вверх — словно забор по окружности Лондона. Эверетта пробрал холодок — предвестник зимних морозов. До Рождества оставалось всего шесть дней.
Затем Эверетт посмотрел вдоль дирижабля. Балкончик находился точно посередине. Справа Эверетт увидел гондолы носовых двигателей и стабилизаторы. Выпуклость корпуса не позволяла разглядеть окно рубки и иллюминаторы кают команды. Слева находились кормовые пропеллеры и невероятно изящные стабилизаторы хвостового оперения. «„Эвернесс“, красавица!» — подумал Эверетт, покрепче вцепившись в перила. Это все — настоящее.
