застывшими потоками разливалось по долине и карабкалось в горы. Свет, отражённый от белого и розового, стал другим, и весь мир изменил окраску. На земле, на стенах домов лежали лиловатые отблески и причудливые тени. Казалось, что светится то, что никогда не светилось, – камни, трава, лица и ладони людей.
Да, везде были люди. Молоденькие девушки в кимоно сидели на маленьких циновках в позе «сейдза» – на коленках, с прямой спиной, как на гравюрах, и мечтательно глядели на цветущие ветви. Мужчины в парадной самурайской одежде тоже сидели на циновках со строгими выражениями лиц, говорящими: «Сакура сакурой, но долг превыше всего». Другие расположились целыми семьями, с детьми, с едой и напитками, они веселились и смеялись – негромко, чтобы не нарушить гармонию, чтобы у всех был праздник.
Инна и не заметила, когда она перешла границу и зашагала уже не по грязи торфяника, а по зелёной японской траве. Ей кланялись, с ней здоровались – ну и что, что демон, сакура всех уравнивает. Вот ведь демон, а тоже сакуру любит. Вон Сумико и Мияко-сан кланяются, вон, наверное, Касуга Нобуо рядом с ними, а может, и нет – ведь Инна его так и не видела. Вон ещё какие-то совершенно незнакомые люди, они улыбаются и рады, что ей, чужеземному демону, нравится их сакура.
Инна вздрогнула и подняла голову. Между цветущих ветвей, слившихся в плотную нездешнюю сущность, виднелся ярко-голубой кусочек неба. В небе, довольно низко, неловко летела большая серая кошка, растопырив лапы и хвост. Рядом летела кошка поменьше и кричала:
– Рули хвостом! Хвостом рули! Левее бери! Врежешься в сакуру, что я королеве скажу?
Инна засмеялась. Сакура цвела, и всё в мире было правильно.
Это было в эпоху Эдо.
За 120 ри от Киото
Среди рисовых полей Суягавы
Стоял одинокий сумаи.
Он был пониже катаны,
Но значительно выше танто —
Примерно как вакидзаси…
Таким его создали боги.
Это воля Аматерасу.
Сквозь его бумажные сёдзи
Цвета брюшка лежалой рыбы
На восходе светило солнце —
Страна Восходящего Солнца…
однако.
По дороге от вечной Фудзи
Шёл кузнечик-киригирису.
Он трещал: «тёнгису-тёнгису»,
Как трещат все кузнечики в мире.
Как причудлив порой наш дао!
Вот кузнечик видит сумаи,
Он стоит пониже катаны,
Но значительно выше танто
Среди рисовых полей Суягавы.
«Кто живёт вот в этом сумаи? —
Вопрошает себя кузнечик. —
И какой в этом смысл для дао,
И не путь ли он к совершенству?»
Поселился в сумаи кузнечик,
Чтоб предаться в тиши созерцанью,
Но иначе судили боги.
Среди рисовых полей Суягавы
Пролетела вдаль угуису,
А иначе сказать камышовка.
Что же делать! Такая карма,
Надо ж быть кому-то и птицей.
Угуису видит сумаи:
Он стоит пониже катаны,
Но значительно выше танто.
«Кто живёт вот в этом сумаи?
И какой в этом смысл для дао?
И не путь ли он к совершенству?»
– Я живу вот в этом сумаи,
Я кузнечик-киригирису.
– О, пусти меня, добрый кузнечик,
Будь порядочным самураем.
А не то совершу сеппуку
Не по бусидо, а как придётся.
И пустил её жить кузнечик.
Карма знает, кому что треба.
Среди рисовых полей Суягавы
Шла изящная сётенгаи,
А иначе – рыбка золотая.
А кто скажет, что рыбы не ходют,
Пусть съедят от стыда свои таби.
Сётенгаи была самураем,
И стремилась она к совершенству,
Плавники она тренировала
Бесконечными трудными ката,
А особенно тамэси-гири
(Всем знакомым и незнакомым).
Увидала рыбка сумаи.
Он стоял пониже катаны,
Но значительно выше танто
Среди рисовых полей Суягавы.
«Кто живёт вот в этом сумаи?
И какой в этом смысл для дао?
И не путь ли он к совершенству?»
– Я, кузнечик-киригирису.
– Я, пернатая угуису.
– О, а я – золотая рыбка.
Я желаний не исполняю,
Пушкин-сан всё наврал зачем-то.
О, пустите меня в сумаи,
А не то совершу сеппуку
Не по бусидо, а как придётся.
Что ж, пустили её в сумаи,
Хотя это шантаж, конечно.
Среди рисовых полей Суягавы
Шёл учёный барсук Тануки,
Сочинял печальное хокку
О луне над прекрасной Фудзи.
Увидал Тануки сумаи:
Он стоял пониже катаны,
Но значительно выше танто.
«Кто живёт вот в этом сумаи?
И какой в этом смысл для дао?
И не путь ли он к совершенству?»
– Я, кузнечик-киригирису.
– Я, пернатая угуису.
– Я, прекрасная сётенгаи.
– А я есть барсук Тануки.
О, пустите меня в сумаи,
А не то сочиню про вас хокку,
Вам же будет, ребята, хуже.
Что ж, пустили его в сумаи,
Хотя там уже стало тесно,
Как в токийском метро под вечер.
