Ознакомительная версия.
Рука касается моего плеча, и я отмахиваюсь кулаком, попадая по чему-то твердому, но мягкому.
— Не трогай меня! — всхлипываю я.
— Все закончилось, — произносит Четыре.
Рука неловко гладит меня по волосам, и я вспоминаю, как отец гладил меня по голове, целуя на ночь, как мать касалась моих волос, подстригая их. Я провожу ладоням и по рукам, смахивая перья, хотя знаю, что никаких перьев нет.
— Трис.
Я раскачиваюсь назад и вперед на металлическом кресле.
— Трис, я провожу тебя в спальню, хорошо?
— Нет! — рявкаю я.
Я поднимаю голову и сверкаю глазами, хотя ничего не вижу сквозь пелену слез.
— Они не должны меня видеть… в таком состоянии…
— Да успокойся уже. — Он закатывает глаза. — Пройдем через заднюю дверь.
— Мне ни к чему, чтобы ты…
Я качаю головой. Мое тело дрожит, и я чувствую такую слабость, что не знаю, смогу ли стоять, но я должна попытаться. Я не могу оказаться единственной, кого придется провожать в спальню. Даже если меня не увидят, все равно рано или поздно узнают, будут судачить…
— Чепуха.
Он хватает меня за руку и выдергивает из кресла. Я смаргиваю слезы с глаз, вытираю щеки тыльной стороной ладони и позволяю отвести себя к двери за компьютерным экраном.
Мы молча идем по коридору. В сотне ярдов от комнаты я вырываю у него руку и останавливаюсь.
— Зачем со мной так поступили? — спрашиваю я. — В чем смысл? Я не подозревала, что обрекаю себя на недели мучений, когда выбирала Лихость!
— Ты думала, преодолеть трусость будет легко? — спокойно спрашивает он.
— Преодоление трусости здесь ни при чем! Трусость — это то, как ты ведешь себя в реальной жизни, а в реальной жизни никакие вороны не заклюют меня до смерти, Четыре!
Я закрываю лицо ладонями и рыдаю.
Он ничего не говорит, просто стоит рядом, пока я плачу. Мне нужно всего несколько секунд, чтобы успокоиться и снова вытереть лицо.
— Я хочу домой. — Я еле ворочаю языком.
Но домой мне уже не попасть. Либо я остаюсь здесь, либо отправляюсь в бесфракционные трущобы.
Он не смотрит на меня с участием. Просто смотрит на меня. Его глаза кажутся черными в тусклом коридоре, а губы сжаты в тонкую линию.
— Рационально думать, невзирая на страх, — это урок, необходимый каждому, даже твоей семье Сухарей. Вот что мы пытаемся тебе втолковать. Если ты не способна этому научиться, тогда убирайся отсюда, потому что ты нам не нужна.
— Я пытаюсь. — Моя нижняя губа дрожит. — Но у меня не получилось. У меня не получается.
Он вздыхает.
— Как по-твоему, сколько времени ты провела в галлюцинации, Трис?
— Не знаю. — Я качаю головой. — Полчаса?
— Три минуты, — отвечает он. — Ты справилась в три раза быстрее, чем остальные неофиты. Это что угодно, только не провал.
Три минуты?
Он чуть улыбается.
— Завтра у тебя получится лучше. Вот увидишь.
— Завтра?
Он касается моей спины и ведет меня к спальне. Я чувствую кончики его пальцев сквозь рубашку. Их бережное прикосновение заставляет меня на мгновение забыть о птицах.
— О чем была твоя первая галлюцинация? — Я бросаю на него взгляд.
— Не столько о чем, сколько о ком. — Он пожимает плечами. — Неважно.
— И ты преодолел этот страх?
— Пока нет. — Мы подходим к двери спальни, и он прислоняется к стене, засунув руки в карманы. — Возможно, никогда не преодолею.
— Так значит, страхи не покидают нас?
— Иногда покидают. Иногда на их место приходят новые. — Он продевает большие пальцы в петли для ремня. — Но цель не в том, чтобы стать бесстрашным. Это невозможно. Цель в том, чтобы научиться сдерживать страх, освободиться от него, — вот в чем цель.
Я киваю. Я привыкла думать, что лихачи бесстрашны. По крайней мере, они кажутся такими. Но, возможно, то, что я считала бесстрашием, — на самом деле умение сдерживать страх.
— Как бы то ни было, твои страхи — редко то, чем кажутся на симуляции, — добавляет он.
— В смысле?
— Ну, ты действительно боишься ворон?
Он улыбается мне краешком рта. От улыбки его глаза теплеют настолько, что я забываю о том, что он мой инструктор. Обычный парень, который болтает о пустяках и провожает меня до двери.
— При виде вороны ты с криками бежишь прочь?
— Нет. Наверное, нет.
Мне хочется шагнуть к нему, без особого повода, просто узнать, каково это — стоять совсем рядом; просто хочется, и все тут.
«Ну и глупо», — произносит голос у меня в голове.
Я шагаю к Четыре и тоже прислоняюсь к стене, повернув голову набок, чтобы видеть его. Как и на чертовом колесе, я точно знаю расстояние между нами. Шесть дюймов. Я чуть наклоняюсь. Меньше шести дюймов. Мне становится тепло, как будто он делится со мной неизвестной энергией, почувствовать которую можно только вблизи.
— И чего же я боюсь на самом деле? — спрашиваю я.
— Я не знаю. Это можешь сказать только ты.
Я медленно киваю. Это может быть десяток разных страхов, но я не знаю, какой выбрать и даже есть ли среди вариантов верный.
— Я не знала, что стать лихачкой будет так сложно, — говорю я и через мгновение поражаюсь, что сказала это; поражаюсь, что призналась. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и внимательно слежу за Четыре. Возможно, я напрасно разоткровенничалась?
— Говорят, так было не всегда. — Он дергает плечом.
По-видимому, мое признание его не удивило.
— В смысле, быть лихачом.
— Что изменилось?
— Власть, — отвечает он. — Тот, кто контролирует обучение, задает стандарт поведения лихачей. Шесть лет назад Макс и другие лидеры изменили методы, сделав обучение более состязательным и грубым, якобы чтобы проверить силу людей. И это изменило приоритеты Лихости в целом. Спорим, ты не угадаешь, кто новый любимчик лидеров.
Ответ очевиден: Эрик. Его научили жестокости, а теперь он научит жестокости нас.
Я смотрю на Четыре. Обучение не повлияло на него.
— Если ты был первым в своем классе неофитов, — спрашиваю я, — каким по счету был Эрик?
— Вторым.
— Выходит, он был вторым кандидатом на лидерство, — медленно киваю я. — А ты — первым.
— Почему ты так думаешь?
— Из-за того, как Эрик вел себя на ужине в первый вечер. Завистливо, хоть и получил то, что хочет.
Четыре не возражает. Очевидно, я права. Хочется спросить, почему он отказался от места, которое ему предложили, почему он так противится лидерству, хотя кажется прирожденным лидером. Но я знаю, как Четыре относится к личным вопросам.
Я шмыгаю носом, еще раз вытираю лицо и приглаживаю волосы.
— Заметно, что я плакала? — спрашиваю я.
— Гм.
Он наклоняется ближе, щурясь, как будто изучает мое лицо. Улыбка растягивает его губы. Еще ближе, так что мы дышали бы одним воздухом… если бы я не забывала дышать.
— Нет, Трис, — отвечает он.
Его улыбку сменяет более серьезное выражение лица.
— Ты выглядишь просто железной.
Когда я вхожу, большинство неофитов — прирожденные лихачи и переходники вместе — сгрудились между рядами двухъярусных кроватей, обступив Питера. Он держит в руках листок бумаги.
— «Массовое отречение детей лидеров Альтруизма невозможно игнорировать или приписывать случайности, — читает он. — Недавний переход Беатрис и Калеба Прайор, детей Эндрю Прайора, ставит под сомнение разумность ценностей и доктрин Альтруизма».
По спине бежит холодок. Кристина, стоящая позади толпы, оборачивается и замечает меня. Она бросает на меня встревоженный взгляд. Я не в силах пошевелиться. Мой отец. Эрудиты набросились на моего отца.
— «Иначе почему дети столь высокопоставленной персоны сочли, что навязанный им образ жизни недостаточно привлекателен? — продолжает Питер. — Молли Этвуд, еще один переходник-лихач, считает, что во всем виновато извращенное, жестокое воспитание. «Однажды я слышала, как она говорила во сне, — сообщает Молли. — Она просила отца перестать что-то делать. Не знаю, что именно, но из-за этого ей снились кошмары»».
Так вот как Молли мне отомстила. Вероятно, она поговорила с журналистом-эрудитом, на которого наорала Кристина.
Она улыбается. У нее кривые зубы. Пожалуй, выбить их значит оказать ей услугу.
— Что? — рявкаю я.
Или пытаюсь рявкнуть, но получается скрипуче и глухо, так что приходится прочистить горло и повторить:
— Что?
Питер прекращает читать, и несколько голов оборачиваются. Кто-то, подобно Кристине, смотрит на меня с жалостью, их брови приподняты, уголки ртов опущены. Но большинство обмениваются ухмылками и двусмысленными взглядами. Питер оборачивается последним, расплываясь в улыбке.
— Отдай. — Я протягиваю руку. Лицо горит.
— Но я еще не дочитал. — В его голосе звенит смех.
Он снова обращается к листку:
Ознакомительная версия.
