— Ты-то тут при чём? — со вздохом спросил Аксель, догадываясь об ответе.
— Как при чём? Во-первых, я — офицер полиции. И я не доложил о вас под предлогом, что меня, видишь ли, сочтут за сумасшедшего…
— Под предлогом? — удивлённо перебил Аксель. — Ничего себе предлог!
— А во-вторых… — продолжал Хоф, будто не слыша. — Ты забыл, о чём мы с тобой всю ночь проговорили, стоя над Кри, которая после драки с этой мумией металась в лихорадке? Если вас поймают на колдовстве, — что рано или поздно непременно случится, — мир испытает потрясение, равное… — комиссар сделал паузу, подыскивая нужное сравнение, и, явно не найдя его, вздохнул. — Потрясение, которого он не знал с начала времён. С тех пор, как существует человечество! И все мы окажемся в тюрьме, пусть даже почётной, возможно даже, с цветами и ковровыми дорожками, где кругом, помимо охраны, будет ещё вечное оцепление из репортёров. Либо же нас и впрямь объявят сумасшедшими, и упрячут так, что ни один репортёр никогда не отыщет. Но, в любом случае, своё правительство будет требовать от нас колдовства, а другие правительства постараются выкрасть нас или убить. Скорее убить, чем выкрасть, если принять во внимание, как здорово нас будут стеречь, — уточнил он. — Нравится прогноз?
— Не очень, — признал Аксель. — Но…мы же будем сильнее всех, Отто! Мы сможем вырваться из любой тюрьмы, защититься от всех убийц! Сможем… — Он поднял голову, словно только сейчас осознав всё своё могущество, и его глаза засияли. — Сможем сами всеми управлять! Да так, что никто и не заметит! Нет, правда, — заторопился Аксель, порозовев от какого-то нового, лихорадочного возбуждения, — мы заставим всех забыть, что мы волшебники…Пусть помнят только наши указания!
— А сам-то ты хотел бы, чтоб с тобой так поступил какой-нибудь чужой волшебник? — спокойно спросил комиссар. — Чтоб кто-то пришёл и превратил тебя в куклу? Чем же ты лучше Штроя и Фибаха, малыш?
Аксель понурился. Тем более, что Хоф ещё никогда не называл его малышом.
— Ну, а насчёт «заставить всех забыть»… — вздохнул Хоф, разглядывая в окно тихую мюнхенскую улочку, погружённую в вечернюю дрёму. — Ты прав, это можно сделать. Раз, два, десять…Но придёт день, когда ты уже не захочешь, чтоб окружающие забыли, кто ты. Устанешь от вечного одиночества…Мне на своём веку приходилось хранить немало тайн — своих и чужих, — и, скажу тебе, ничто не является столь тяжким бременем, как тайна. Ведь ты уже сейчас не чувствуешь себя таким, как твои школьные друзья. Я прав? — Он остро взглянул в глаза мальчику. Тот медленно кивнул.
— Какой ты удивительный, Отто, — сказал Аксель. — Ты словно бы уже много-много раз попадал в плен к волшебникам. Вот и знаешь всё заранее…
— Если я удивительный, то ты, Акси, наблюдательный. Да, я уже попадал в плен к волшебникам.
— Так вот оно что! — задохнулся от возмущения Аксель. — И ты молчал!
— Семь Смертей в космосе — это ужасно, — сказал комиссар. — Никогда не забуду… Черепа, балахоны, косы…брр! — Он содрогнулся — во второй раз за всё то время, что знал его Аксель. (В первый раз он видел Хофа таким, когда Смерти под действием заклятия помчались к Земле, и стало ясно, что Шворку их не догнать). — Но я хотя бы ожидал этого. И все они были похожи друг на друга…По сути дела, перед нами была одна Смерть. Одна на всех. А вот как выглядит Жизнь? Лично моя, к примеру? Она-то ведь тоже где-то прячется, и вот она, Акси, — самая сильная волшебница…Кто знает, страшная, или нет? Я и сейчас у неё в плену. А ты в плену у своей жизни.
— И так будет всегда?
— Я знаю только одно средство ослабить этот плен: постараться понять чью-то чужую жизнь. Вот когда мы помешали тем Семерым убить всё живое, в тот момент мы были свободны, правда?
— Жизнь… — протянул Аксель. Он закрыл глаза, словно представляя себе что-то или кого-то, вздохнул, улыбнулся и, открыв их, сказал: — Моя Жизнь выглядит хорошо! И что…совсем-совсем ни капельки нельзя поколдовать? — вдруг жалобно вырвалось у него. Комиссару даже показалось, что Аксель вдруг подумал о какой-то совершенно упоительной возможности, от которой он просто не в силах отказаться.
Хоф опустил руку ему на плечо.
— Только в случае прямой угрозы, — мягко сказал он. — Я понимаю тебя, Акси. Такой соблазн! В твои-то годы…Но ты должен стать сильнее этого. Кстати, я почти уверен, — добавил он, медленно садясь на подоконник, — что спасаю тебя от изрядной скуки…В мире, где всё доступно, ничего по-настоящему не хочется. Сам я не пробовал, но мне кажется, иначе и быть не может.
И Аксель в который раз поверил ему на слово.
Они выполнили обещание, данное Хофу. Кри даже не пришлось толком уговаривать, чего мальчик, говоря по правде, не ожидал. Наверное, была уже сыта колдовством, а может, это было связано с её теперешней постоянной унылостью, которую она пыталась скрывать от родителей и Акселя.
Но разве скроешь что-нибудь от мамы! Да и папу нелегко сбить с толку, хотя он иной раз не торопится показывать догадливость. Аксель постоянно замечал, что родители еле слышно шепчутся вечерами, и пару раз видел, как фрау Ренате тихонько разговаривает с Кри — то в своей комнате, то в её. Правда, у девочки было необычно замкнутое выражение лица. Сам Аксель уже привык к нему, но чтобы такую же неудачу потерпела мама…Этого не должно, не может быть! И, убеждаясь, что может, Аксель испытывал сильное чувство вины, хотя вроде бы и он, и все остальные ни в чём перед Кри не виноваты.
Тихую, печальную атмосферу, воцарившуюся в семье после возвращения детей, намного скрашивало присутствие Шворка. Не говоря о том, что пёс был всегда весел и дружелюбен, уже сам факт его существования много значил. Ещё бы! Родители, несмотря на свидетельство Хофа, пожалуй, всё-таки не поверили бы ни одному слову из рассказов Акселя и Кри: просто решили бы, что свихнулись все трое, натерпевшись лишений в Альпах. Но попробуй усомнись, когда тебе представляют говорящего пуделя, который вдруг с невинным выражением на морде начинает пухнуть, заполнив собой всю комнату, затем выплёвывает на тебя из пасти сеть голубых огней, и ты оказываешься у него в брюхе! Точнее, в «салоне желудка» (прозванном так с лёгкой руки Акселя), в мягком кресле, перед столиком с изысканной, прямо-таки королевской посудой, где появляется заказанный тобой волшебный обед. К изумлению детей, духи не отключили линию доставки, и Шворк по-прежнему мог добывать из воздуха какие угодно вещи и еду. Ещё больше дивился этому Хоф, полагая, впрочем, что подобное обслуживание «не к добру».
— Может быть, они не могут её отключить? — допытывался комиссар, ставший в доме почти членом семьи. (Своей, кстати, у него не было, и нужно ли говорить, как ему были рады в этой!)
— Могут! — твёрдо отвечал пудель. — Они не могут отключить только мой волшебный компьютер «Штрой»: ведь системы, от которой он зависел бы, в Подземном Мире просто нет. «Штрой» сам себе система, причём уникальная: чинит себя, совершенствует, думает без команды на любые темы, в том числе такие, которые его вроде бы абсолютно не касаются — словом, ведёт себя…
— …как и его четвероногий хозяин? — с намёком закончил Аксель, покосившись на свой собственный многострадальный компьютер. И если читателю этот намёк пока не ясен, то Шворк отлично понял, в чей огород камушек.
— Ну…в общем, да, — признал пёс. — По словам моего покойного хозяина, некоторые магические процессы «Штроя» настолько сложны, что, пока они продолжаются, можно ожидать любых сюрпризов. Даже и в самом общем виде цепные реакции утихомирятся лишь к две тысячи восьмому году — почему система и названа «Штрой-2008». То есть, ещё через четыре года, представляете? И, несмотря на всё это, она считается в волшебном мире человечьим изобретением! А пользоваться человеческой техникой для духов — великий позор, и вынести его способно разве что подопытное собачье существо, как они меня величают…Короче говоря, отключить линию доставки можно в два счёта! Я думаю, они просто забыли обо мне после гибели Фибаха.
Но Хоф лишь обменивался скептической усмешкой с Акселем. У комиссара уже давно появилась привычка выкраивать по выходным часок-другой и заходить к Реннерам на чашку кофе. Точнее, он выпивал одну чашечку в гостиной, а две или три — в «салоне желудка». Сидя с раскрытым на колене блокнотом в любимом кресле, он внимательно изучал магические книги из библиотечных шкафов, делая порой записи непонятными для Акселя значками. Мальчик не знал стенографии, а Хоф не желал расшифровывать ему свои заметки.
— Не погружайся в это! — решительно говорил он. — Мы же договорились, верно?
— Но ты-то сам погружаешься!
— Только для возможной защиты…
Хоф также научился пользоваться «Штроем», но какие миры открывались на огромном чёрном экране, возникавшем перед ним из пустоты, оставалось тайной. Правду сказать, Акселю было не до этого: у него теперь хватало забот с собственным компьютером. И всё из-за того же Шворка!
