Проснулся, не знаю уж, через сколько, Гага меня разбудил.
— Давай, — говорит, — выбираемся потихоньку, он ушёл.
Выбрались мы во двор. Я, с Гагой не прощаясь, домой пошёл. И бабушка к тому же — хороша бабушка! — вместо того, чтобы выругать меня как следует, говорит спокойно:
— Где же ты так изгваздался, родной! Ну, снимай быстро, я в тазу замочу! Но молодец, что к пяти поспел, как я велела, за это я тебя оладьями угощу.
Посмотрел я на часы: действительно, всего пять часов; всего четыре часа это путешествие продолжалось, а казалось — год!
Поел я, потом телевизор посмотрел, после спать лёг; здорово я в тот день устал.
Ночью вдруг приснился мне страшный тот тёмный зал, как мы в нём плывём, — во сне всё это страшнее ещё казалось.
Проснулся я весь в поту, лежал, не двигаясь. Потом вдруг горячая вода из уха вылилась — наверно, в тёмном зале мне в ухо набралась. Почему-то испугался я, на кровати сел. Сказал я себе, что никогда больше с Гагой никаких дел не имею. Хватит! Всё!
Но утром встал, по двору поболтался и неожиданно, даже с нетерпением, к Гаге пошёл.
Он кивнул так деловито, видно и не помнил того, что я не прощаясь с ним вчера ушёл.
— Посмотри, — в сторону стола кивнул. — Я там набросал кое-что… по-моему, неплохо.
На столе лежит листок и на нём нарисован такой чертёж:
— Ну как? — Гага спрашивает.
— Замечательно! — говорю. — Даже лучше, чем в действительности!
Тут Гага обиделся, зло на меня посмотрел:
— Знаешь, как называется человек, который ни во что не верит? Циник! И в тебе уже много этого, ты ко всему уже почти с усмешкой относишься! И это ещё в молодом возрасте, а что потом с тобой будет, представляешь?
— А с тобой? — говорю ему.
— Ладно, — Гага говорит. — Так будешь участвовать в освоении или нет?
— Ладно, буду, не бойся! А то ты без меня вообще голову себе сломишь!
— Тогда так, — Гага говорит. — Я тут набросал список, что нам надлежит в первую очередь на остров взять. Значит, так: десять банок тушёнки, два спальных мешка, десять инкубаторных цыплят, две буханки хлеба, полкило конфет, топор, транзисторный приёмник.
— Так, — говорю, — а зачем нам десять цыплят?
— Как зачем? — Гага говорит. — Жить на острове будут. Яйца нести.
— А кошка та их не сожрёт?
— А мы ограду для них сделаем.
— Так… А где мы два спальных мешка возьмём?
— В прокате.
— Так, а зачем транзисторный приёмник с собой брать?
Представил я, как мы со всем этим грузом через тёмный зал плывём, а потом ещё взбираемся — по вертикальной стене!
— Может, — говорю, — телевизор с собой взять, чтобы там программу «Время» смотреть?!
Ничего не ответил на это Гага, даже голову от своего дурацкого списка не поднял! Потом только произнёс:
— Так… За хлебом и конфетами ты сходишь или мне идти?
— Схожу!
— Деньги нужны?
— Есть!
Вышел я от него, пошёл в булочную. «Ладно, — думаю, — сделаем всё так, как он хочет. Посмотрим. Посмотрим!»
Вошёл я в булочную, взял на руки две буханки, пальцами схватил кулёк с конфетами, шёл уже к выходу, потом посмотрел вдруг почему-то вниз, себе под ноги. И чуть было не упал от ужаса: гляжу, на полу, около кассы, свернувшись и мурлыча, та самая кошка лежит, чёрная, с белой головой, которую мы на нашем необитаемом острове видели!
«Как же она тут-то оказалась?» — мысль мелькнула.
Почему-то в тот момент не подумал, что спокойно она оттуда пришла сюда по обычной дороге и ни по каким катакомбам не лезла! Видно, всё-таки в меня Гагина идея вошла, что остров наш далёкий и недоступный! Но посмотрел я потом на кошку, как лежит она, спокойно мурлыча, и понял вдруг: никакого острова нет, есть просто какой-то заброшенный участок в десяти минутах ходьбы от нашего двора!
Положил я почему-то буханки и конфеты на место, обратно к Гаге побрёл.
Он так и подскочил, когда про эту кошку услышал. Выскочили мы от него, к булочной помчались.
— Но мокрая ведь она? — на бегу Гага спросил. Только потом я сообразил: ещё надеялся он, что мокрая, — значит, через наш подземный ход пробиралась!
Но нет, абсолютно сухая кошка оказалась!
Открыла снисходительно глаза, когда Гага её рукой тронул, и снова зажмурилась.
— Так, — Гага тихо сказал и из булочной вышел. Я догнал его. Молча с ним по улице шли. Вошли во двор, дошли до парадной, поднялись.
— Ну, я пойду? — робко спрашиваю.
Гага только убито рукой махнул — так расстроился.
Надо же, как верил в свою идею человек!
Недели через две после этого ехал я с родителями в гости на такси. Переезжали мы какой-то мостик через какой-то промышленный ручей: в него со всех сторон трубы впадали — по берегам деревья росли, и вдруг мелькнула за деревьями та красная стена, из которой мы вылезли тогда к нашему «необитаемому острову», и над этой стеной — высокая труба, и на трубе этой выложено белым кирпичом — 1924, и из трубы этой валит дым, то есть расположен за этой стеной обычный завод, и всё! И абсолютно ничего таинственного там нет. Только в возбуждённом воображении Гаги могла появиться идея об открытии нами какой-то таинственной земли!
Когда возвращались мы из гостей — уже темно было там, ничего не видно — и хорошо!
Наутро встретились мы с Гагой в школе и, не сговариваясь, о другом заговорили, как будто не было никакого подземного путешествия!
И вот — число я хорошо запомнил, потому что было это накануне Первого мая, — лежал я на диване, как обычно. Объелся за ужином блинов, а точнее, оладьев. Пошевелиться не мог. Глаза сладко слипались.
И вдруг звонок! Абсолютно некстати!
И появляется, ясное дело, Гага, кто же ещё? Кто же может ещё настолько некстати появляться?!
И по глазам его вижу — вернее, даже по одному его глазу: он ко мне профилем сел, — что появилась у него очередная безумная идея!
— Спишь? — с безразличием спрашивает.
— Сплю, — говорю. — А что? Лучше спать, чем делать глупости!
— Думаешь?
— Уверен!
— Прости, что я тебя поднимаю, — изысканно-вежливо Гага говорит, — но, может быть, выйдем на секундочку во двор?
— А дальше?
— Нет, только во двор. Этим и ограничимся.
Встал я, оделся, хотя не очень-то верил, что он двором ограничится. Вышли во двор. Во всех почти окнах свет горит: понятно, завтра праздник, люди готовятся. Вот в моём окне, на втором этаже, бабушка показалась. В другом окне, тоже на втором этаже, Гагина мать встала на подоконник, свесилась, какую-то банку между стёкол поставила. Всё обыкновенно. Спрашиваю:
— Ну что? Гага говорит:
— Здорово, а? Почти все окна горят!
Посмотрел я на него с изумлением: совсем уже, что ли, умишком ослабел, вытащил меня во двор, чтобы я посмотрел, как окна светятся в доме?!
— Да… здорово горят! — чему-то радуясь, Гага говорит. — Одно только не горит… Не знаешь, это в моей квартире или в твоей?
Посмотрел я: действительно, одно окно на нашем этаже тёмное. Ну и что?
— Не знаю, — говорю, — в чьей это квартире, в твоей или моей, какая разница. Я у соседей редко бываю у своих, а тем более у твоих, так что точно не помню, чьё это окно. Судя по расположению, примерно посредине, оно и к твоей квартире относиться может и к моей. Могу идти?
— Да… Интересно, — Гага говорит. — А видел ли ты когда-нибудь, чтобы в окне этом свет горел?
— А почему бы ему там не гореть? — спрашиваю. Но сам начал уже вспоминать…
Вообще, часто так было, что мы во дворе играли до темноты, видели, как в окнах начинал свет зажигаться, в одном, после в другом. И тоже мне стало вдруг казаться, что окно это, в самой середине окон второго этажа, всегда тёмным было.
— Ну и что? — Гагу спрашиваю.
— Не знаю, — он плечами пожал.
— То есть ты хочешь сказать, что это особенное какое-то окно?
Гага долго молчал, потом спрашивает:
— Не знаешь, случайно, сколько окон в нашей квартире, всего?
— У нас в двух комнатах — три окна, в кухне — одно и у Лидии Григорьевны с Борисом Ефимычем два. Шесть.
— Так. — Гага говорит. — У нас — три, в кухне — одно и у соседа-кочегара — одно. Складываем твои окна с моими, получается одиннадцать. Теперь сосчитай, сколько всего окон на втором этаже.
— …Двенадцать! То есть ты хочешь сказать, что одно окно лишнее?
— Ну может, и не лишнее, — Гага говорит. — Но ясно, что оно ни к моей, ни к твоей квартире не относится.
— К чему же оно относится? Где же эта комната расположена, которая ни к моей, ни к твоей квартире не относится?
Гага только плечами пожал.
— Как же в эту комнату попасть? — спрашиваю.
— А думаешь, надо попадать? — Гага спрашивает.
«Так, — думаю, — всё ясно! Гага новую загадку изобрёл, и непонятно, в общем-то, что можно ему возразить!»
