Отдавшись воспоминаниям, Жоам Дакоста не обратил внимания на странный шум за стеной старого монастыря. Он заново переживал годы своей молодости, проведенные в перуанской провинции. Теперь Дакоста видел себя на ферме — сначала служащим, потом компаньоном старого португальца…
Шум за окном усилился настолько, что привлек внимание узника. Жоам Дакоста посмотрел на окно рассеянным, отсутствующим взглядом и опять опустил голову на руку. Воспоминания снова перенесли его в Икитос, где умирал старый хозяин фазенды. Перед смертью он хотел упрочить будущее своей дочери, хотел сделать своего умелого помощника единственным хозяином поднявшейся при нем усадьбы. Следовало ли ему тогда заговорить? Вероятно… Но он не решился!
Жоам Дакоста заново переживал сейчас счастливое прошлое с Якитой, рождение детей, всю, такую светлую, жизнь, омрачаемую лишь воспоминаниями о Тижоке.
Вдруг окно распахнулось. Жоам Дакоста вскочил на ноги, воспоминания улетучились как дым. В камеру впрыгнул Бенито и бросился к отцу, за ним, сквозь отверстие в решетке, проник Маноэль.
Жоам Дакоста чуть не вскрикнул от удивления, но Бенито успел его остановить.
— Отец, — сказал он, — решетка в окне выломана… Веревка спускается до самой земли… Пирога ждет на канале в ста шагах отсюда, Араужо отведет ее далеко от Манауса, на другой берег Амазонки, где ваши следы затеряются! Бежать вам советует сам судья.
— Надо бежать! — повторил вслед за ним Маноэль.
— Бежать?.. Мне?! Снова бежать!..
Жоам Дакоста сделал несколько шагов назад.
— Никогда! — сказал он с такой твердостью, что ошеломленные Бенито и Маноэль застыли на месте.
Молодые люди никак не ожидали такого отпора. Им и в голову не приходило, что побегу воспротивится сам узник. Бенито подошел к отцу и, глядя ему прямо в глаза, взял за руку, желая заставить выслушать и внять его доводам.
— Вы сказали "никогда", отец?
— Никогда!
— Отец, — вмешался Маноэль, — ведь я тоже имею право называть вас отцом, — послушайтесь нас! Бежать надо немедленно! Если останетесь, будете виноваты — перед семьей и перед самим собой!
— Остаться, — значит, обречь себя на смерть! — подхватил Бенито. — Приказ о казни может прийти с минуты на минуту! Если вы думаете, что суд отменит несправедливый приговор, если надеетесь, что он оправдает, кого осудил двадцать лет назад, вы ошибаетесь! Надежды больше нет!..
Бенито обнял отца и увлек к окну.
Жоам Гарраль высвободился из его рук и снова отступил в глубь камеры.
— Бежать — значило бы обесчестить себя, а заодно и вас! — сказал он, и в его голосе звучала непоколебимая решимость. — Это значило бы признать себя виновным. Если я сам, по доброй воле, отдал себя в руки правосудия моей страны, я должен ждать его решения, каким бы оно ни было. И я его дождусь!
— Но приведенных вами доводов недостаточно, — возразил Маноэль. — Ведь у нас до сих пор нет юридического доказательства вашей невиновности! Мысль о побеге нам подсказал сам судья Жаррикес. У вас нет другой возможности спастись от смерти!
— Коли так, я умру! — спокойно возразил Жоам Дакоста. — Я умру, протестуя против несправедливого приговора! В первый раз я бежал за несколько часов до казни — тогда я был молод. Но бежать теперь, чтобы снова начать жалкую жизнь преступника, который скрывается под чужим именем и думает лишь о том, как обмануть выслеживающую его полицию; начать жизнь, полную тревог, и заставить вас делить ее со мной; всякий день ждать доноса, прихода полиции, даже если я буду жить в чужой стране! И вы называете это жизнью? Нет! Ни за что!
— Отец, — настаивал Бенито, теряя голову перед непредвиденным препятствием. — Вы должны!.. Я требую!
И, схватив отца, он силой потащил его к окну.
— Нет!.. Нет!..
— Отец, вы сведете меня с ума!
— Оставь меня, сын! Однажды я уже бежал из тюрьмы в Вилла-Рике, и люди подумали, что я бежал от заслуженного наказания. Они были вправе так думать! Так вот, ради моего доброго имени, которое носите и вы, я отказываюсь бежать еще раз.
Бенито упал к ногам отца.
— Но этот приказ, отец… — твердил он, — этот приказ может прийти уже сегодня, в любую минуту… и в нем будет смертный приговор!
— Если бы приказ был уже здесь, то и тогда я не изменил бы своего решения. Нет, сынок! Виновный Жоам Дакоста еще мог бы бежать; невиновный — не убежит!
Бенито снова потянул отца к окну… И тут дверь камеры внезапно отворилась.
На пороге стояли начальник полиции, за ним тюремный надзиратель и несколько солдат. Полицейский все понял, он ничего не сказал, но лицо его выразило глубокое сожаление. Несомненно, он, как и судья Жаррикес, хотел бы, чтобы Жоам Дакоста спасся бегством. А теперь… слишком поздно!
Держа в руке какую-то бумагу, начальник полиции подошел к заключенному.
— Жоам Дакоста, только что получен приказ от министра юстиции из Рио-де-Жанейро.
— Ах, отец! — разом вскричали Бенито и Маноэль.
— Этот приказ, — спросил Жоам Дакоста, скрестив руки на груди, — предписывает привести в исполнение смертный приговор?
— Да!
— Когда?
— Завтра!
Бенито бросился к отцу и, обхватив его, снова попытался вытащить из камеры… Солдатам пришлось силой вырвать узника из объятий сына. По знаку начальника полиции, Маноэля и Бенито вывели из тюрьмы. Надо было положить конец тягостной сцене, которая и так слишком затянулась.
— Сударь, могу ли я завтра утром, перед казнью, провести несколько минут с отцом Пассаньей? — спросил заключенный.
— За ним пошлют.
— Будет ли мне позволено повидать мою семью, чтобы в последний раз обнять жену и детей?
— Вы их увидите.
— Благодарю вас, сударь. А теперь отдайте приказ охранять окно камеры — я не хочу, чтобы меня вытащили отсюда насильно!
Начальник полиции поклонился и вышел, сопровождаемый тюремным надзирателем и солдатами. Осужденный, жизнь которого должна была оборваться через несколько часов, остался один.
В Бразилии смертную казнь обычно заменяли более мягким наказанием, а если казнили, то только негров. На этот раз виселица грозила белому. В интересах общества за преступления, совершенные в Алмазном округе, высшая мера наказания всегда приводилась в исполнение.
Утром тридцать первого августа какой-то всадник мчался во весь опор по дороге в Манаус. Он так гнал своего скакуна, что в полумиле от города благородный конь упал замертво. Всадник даже не попытался его поднять. Вскочив на ноги, бегом бросился в город.
Этот человек прискакал из восточных провинций, расположенных по левому берегу реки. Он истратил все свои деньги на покупку лошади, потому что верхом добраться до Манауса скорее, чем плыть против течения на пироге.
То был Фрагозо. Он возвращался с берегов Мадейры.
Там он нашел начальника лесной стражи и задал ему всего три вопроса:
— Служил ли в вашем отряде некий Торрес?
— Да, служил.
— Не было ли у него в отряде близкого товарища, который недавно умер?
— Был.
— Как того звали?
— Ортега.
Вот и все, что удалось выведать Фрагозо. Могли ли добытые сведения как-нибудь повлиять на положение Жоама Дакосты? Маловероятно!
Фрагозо и сам это понимал. Он стал расспрашивать полицейского, не знает ли тот что-нибудь о прошлом Ортеги. Каждая, даже незначительная деталь могла иметь значение.
Но начальник лесной стражи ничего не мог добавить к уже сказанному: Ортега много лет служил в лесной полиции, с Торресом их всегда видели вместе, и тот находился при Ортеге в последние минуты жизни.
Фрагозо пришлось удовлетвориться столь незначительными данными, и он тотчас уехал.
И все же в словах полицейского Фрагозо нашел подтверждение тому, что авантюрист не выдумал умершего друга. Это давало слабую надежду, что и весь остальной рассказ Торреса — не вранье.
Полмили до города Фрагозо покрыл менее чем в полчаса. Неизъяснимое предчувствие гнало цирюльника вперед. Порой ему казалось, что спасение Жоама Дакосты в его руках.
Выбежав на городскую площадь, Фрагозо остановился точно вкопанный.
Там, окруженная плотной толпой зевак, возвышалась виселица, с которой свешивалась веревочная петля. Фрагозо почувствовал, что его покидают последние силы. Он упал на колени и невольно зажмурился. Он не хотел ничего видеть, а губы его шептали:
— Поздно!..
Когда он заставил себя встать… Нет! Не поздно! Тело Жоама Дакосты еще не качалось на веревке!
— Судья Жаррикес! — закричал Фрагозо.
Со всех ног он бросился бежать по главной улице Манауса и еле живой от усталости упал на крыльце дома судьи.
Дверь была заперта. Фрагозо едва хватило силы постучаться. Ему открыл негр.
