Дремотная расслабленность охватила мальчишку. Комары насытились и улетели, оставили беднягу в покое, но зуд не прекращался ни на минуту. Как такое можно выдержать: жажда, голод, комары, слабость, отчаяние! Не слишком ли много на одного?
До сих пор он сидел лицом к поляне. Сильно, до покалывающей боли в мышцах, затекли ноги. С трудом пересел на другую ветку. В глубине леса стояла такая темень, что в нее неприятно было смотреть.
Но вот там, справа, далеко-далеко засветился огонь. Юрка даже вздрогнул. Огонь в лесу среди ночи? Это так неожиданно! Может, кто- нибудь из грибников развел костер? «Но почему так поздно? А может, он всю ночь горит. Почему же я раньше не видел его? Не смотрел, вот и не увидел. Что-то не похоже на костер, огонь какой-то не такой... Ровный слишком, как у фонаря. И свет какой-то мягкий». Догадался — так светится гнилушка. Конечно, это она. Красиво, ничего не скажешь. Очень красиво! «Утром, когда спущусь на землю, во что бы то ни стало разыщу ее!»
Облизнул пересохшие губы. Экзюпери писал, что без воды можно продержаться девятнадцать часов. Но то в Сахаре. Там очень сухой воздух... Здесь — не такой сухой. Здесь лес, а не песок. Можно продержаться дольше.
Холод и донимал и радовал — меньше хотелось пить. Если утром выпадет роса, он будет слизывать ее с травы. Росная вода, должно быть, вкусная. Какая вода прозрачнее и чище росы? Конечно, никакая! Все это верно, все это так. А если росы не будет? Не выпадет, и все! Роса ведь не каждый день выпадает,— что тогда?
«Тогда я лягу на самой красивой лесной полянке и умру. Жажда сильно мучает, но умирать от жажды не больно. А раз не больно, то и не страшно. Страшно — это в зубах зверя. В зубах и когтях. Так умирал схваченный леопардом павиан в «Барабанах судьбы». И зачем папа повел меня на тот фильм? Одни ужасы! Весь фильм только и делал, что отворачивался, боялся смотреть на экран...»
С тех пор, как умер дедушка, мамин папа, Юрка нет-нет да и задумывался: «Что же это такое — смерть?» Живет человек, ходит, улыбается, разговаривает, шутит и вдруг — нет его. Кажется, еще недавно дедушка водил Юрку в парк, не разрешал залезать в пруд, рассказывал разные случаи. Потом его увезли в больницу... Мать спорила с отцом: «Юрке нельзя. Это нанесет ребенку непоправимую травму!» Отец придерживался другого мнения: «Внук должен попрощаться с дедушкой, как же иначе!» Много дней спустя Юрка пошел с мамой на кладбище. Сажали на дедушкиной могиле цветы. Сначала удивлялся: «Разве дедушка здесь?!» Игрушечной лопатой копал в могильном холме отверстие. «Зачем ты это делаешь?»— «Ему там дышать нечем!»
Он никогда бы раньше не поверил, что долго сидеть на дереве — ужасная пытка. Теперь знал — мучительная, невыносимая пытка. Все время затекают ноги, ужасно болит спина, и ждешь не дождешься утра. А вернуться на землю боязно — вдруг там зверь подстерегает!
Кажется, чуточку посветлело, но все равно еще ночь. Она не торопится уходить, только слегка поворачивает звездный экран, разделенный надвое светлым поясом Млечного пути. Юрка клюет носом, крепче цепляется за одну из веток над головой. Сопротивляется сну из последних сил: только закроются глаза, только подступят отрывочные сновидения — тут же этакий толчок в мозгу. И сна как не бывало.
Интересно: как же спали первобытные люди? Да так и спали. Строили себе гнезда, как это делают гориллы. Хорошо, наверно, быть гориллой, для горилл дерево — родной дом... Знать бы, где сейчас отец. Да и бабушка, поди, измаялась вся. Наделал делов дорогой внучек! Отец от санатория отказался. Поедем, говорит, к бабушке. И по хозяйству ей немножко поможем, и сами отдохнем, побродим по лесу... Лес, мол, самый лучший лекарь... Вот и побродили. И полечились...
Быстрее бы развиднелось — на дереве сидеть невмоготу. Все болит. Все ноет. Надоело! Как только покажется солнце, он спустится на землю и растянется на траве, раскинет привольно ноги-руки и поспит по-настоящему. Уже и голова гудит, будто в нее спрятали транзистор, который ловит одни помехи...
Сон одолел-таки Юрку. Он уснул, вцепившись в ветку мертвой хваткой, а когда проснулся, уже рассветало. Боковым зрением увидел призрачную тень, мелькнувшую среди деревьев. Она двигалась бесшумно, то исчезая за кустами, то появляясь в другом месте. Юрка не шевелился, боялся выдать себя. На какую-то минуту тень пропала, а потом появилась совсем близко и оказалась довольно крупной собакой. Чуть не присвистнул от удивления, но вдруг подумал: «Откуда в лесу собака! Это же волк!» Он стоял, скрытый сумеречной тенью в нескольких метрах от опушки, и поводил вытянутым носом. Уши торчком, короткий хвост опущен. Загривок борцовский... Должно быть, почуял запах человека, смотрел в сторону корзинки. Страха Юрка не испытывал, хотя какой-то трепет в душе оставался. Привычно стянуло кожу на голове, зашевелились волосы. Охватило странное оцепенение. А волк все принюхивался и приглядывался. «Интересно, он догадается, что я на дереве?» Словно в ответ на безмолвный вопрос, зверь приглушенно зарычал, глядя куда-то за плечо. Сверху хорошо просматривалась лобастая голова и крепкая спина серого лесного бродяги. Постояв так несколько минут, волк вдруг широко зевнул и... уселся. При этом он не спускал глаз с корзиночки. Опять зевнул. Сладко так, по-человечески.
— Эй ты!
Зверь вскинул голову, растерянно уставился на Юрку. В следующее мгновение резко отпрянул в сторону и бесшумно исчез в светлеющих лесных сумерках.
Над верхушками деревьев пролетел филин. Видно, возвращался с охоты, нес завтрак своим птенцам. Изредка проскальзывали летучие мыши — теперь они шли по прямой, не так, как вечером. Торопились до солнца спрятаться в дупла. Краешек неба на востоке подернулся прозеленью.
Сонный ветер, вестник утра, вскинулся, запутался в кроне старой липы и, выбираясь из нее, поднял прохладный шум. Этот шум и разбудил Лесовика. Хозяин приоткрыл зеленые глаза и насупил мохнатые брови. «Проклятый непоседа!»—проворчал он, потягиваясь. Ветер замер в ветвях. Знал — утром Лесовика лучше не дразнить. Утром он легко приходил в ярость и тогда начинал гоняться за ветром с шумом и завыванием. Он был неукротим в своем неистовстве: его особенно удручало то, что при стычке с ветром страдали деревья. Ветер — существо хоть и легкомысленное, но с гонором. Извечный слуга лесного старца, он вдруг заявлял, что ему надоело быть мальчиком на побегушках. «Поди сюда!.. Слетай туда!..» И так весь день. Неужели это никогда не кончится? У ветра тоже есть нервы!
После множества безуспешных попыток схватить строптивца, Лесовик усаживался на какой-нибудь кряжистой ветке, зевал, почесывался, словом, всячески подчеркивал, что к ветру он не относился всерьез. Лесовик был ужасно толстым. Массивная голова без шеи покоилась на широченной груди, а грудь незаметно переходила в толстую бочку живота. Весь он был покрыт густой, длинной шерстью зеленого цвета. Особенно примечательными были у него конечности — эдакие разлапистые, кривые, мускулистые коряги.
Лесовик перекинул ногу за ногу. Дерево скрипнуло. «Ну, старая, расскрипелась!..»— проворчал Лесовик. Ему хотелось бы еще поспать, но всходило солнце. Стал почесываться. Пока занимался этой самой важной процедурой утреннего туалета, сердитый взгляд рыскал по деревьям. И тут он увидел Юрку. Перестал чесаться. «Ты еще здесь? А ну-ка, ну-ка! Рассмотрим тебя поближе!» Лесовик встал на ноги, грузно оттолкнулся от ветки и удивительно легко перелетел на Юркино дерево. Уселся напротив. Разглядывал мальчишку с видом любопытствующего превосходства.
— Ну и как?— спросил он чуть погодя.
— Что «к-к-ак»?— пролепетал Юрка, заикаясь от робости.
Лесовик, вроде бы удивляясь, сделал комичную рожу. Он мог и не корчить ее, рожа и без того была достаточно безобразной,— лохматая тыква с уродливой картофелиной носа.
— Как твои дела, спрашиваю! — рыкнул Лесовик деревянным голосом.
— Да никак... Вот... отдыхаю.
— Отдыха-а-ю...— передразнил Лесовик и вдруг зашелся таким хохотом, что на дереве задрожала листва.— Ха-ха-ха! О-хо-хо! У-у-хо-хо!
Он прямо надрывался от смеха, держась лапами за круглый, трясущийся живот. Услышав этот смех, Юрка облегченно вздохнул и робко улыбнулся. Если это чудовище так хорошо смеется, зла оно не сделает. Но до чего же уродлив! Потрясающий урод! Какая-то копна безмозглая... А мускулы! Бог ты мой, какие мускулы, так и перекатываются под шкурой! Шерсть свисает, как у овцебыка. На лапы лучше и не смотреть — вид черных медвежьих когтей нагоняет страх.
Юрка перевел взгляд на лицо Лесовика. В чаще зеленых волос сверкали зеленые глаза с черными гвоздиками зрачков. Раздвинутые смехом губы скалились двумя отменными кабаньими клыками. «Ну и ну»,— уважительно подумал Юрка и еще раз робко улыбнулся. Хохот Лесовика вдруг прекратился. Лесовик вперил в Юрку жесткий взгляд:
