– Это теперь модно, – скривил губы тысяцкий. – У нас на юге это всегда было модно, а теперь и до столицы добралось! Богатые роды набирают все больше силы – так что даже жрицам приходится с ними считаться. Все больше разговоров, что цена Храмового огня чересчур высока. Что жрицы больше берут, чем дают. Что правление скандальных баб погубит Сивир. Что Храм ослаб, жрицы теряют силу… Видно, есть в этом доля правды, – тысяцкий мстительно улыбнулся. – Раз уж того именитого тойона, который говорил громче всех, нынешняя Королева не отправила на Костер, а избрала своим Советником. Только я так думаю, – останавливаясь у памятника основателям, рассудительно добавил тысяцкий, – без Голубого огня Сивир жить не может, значит, жрицы всегда будут при власти. И очень по-чудацки будет, если обычный мальчишка вдруг начнет повторять неосторожные слова самого Советника.
– Да что я, маленький – не понимаю? – возмутился Хадамаха.
Тысяцкий запрокинул голову, глядя на возвышающегося над ним парня.
– Ты здоровенный, как медведь, – усмехнулся он.
Хадамаха смутился, пристально уставившись на памятник четверке основателей. Начатая Советником лихорадочная работа добралась и сюда – городской резчик по льду торопливо восстанавливал разбитое лицо воеводы.
– Старается Ягун-ыки, – вдруг хихикнул тысяцкий и на недоумевающий взгляд Хадамахи пояснил: – На что хочешь спорю, физиономию воеводе сам Ягун и раздолбал. Чтоб Советник Ягуновой толстой физии не приметил.
– Советнику не все равно? – удивился Хадамаха.
– А ты разве не понял? – тоже удивился тысяцкий. – Ведь это Советник – тот воевода, что город наш основал! – и он кивнул на памятник. Шагнул в сторону, направляясь к караулке. – Ты со мной?
– Господин Советник велели искать, – откликнулся мальчишка.
– Приказы господина Советника надо выполнять, – согласился тысяцкий. – Но и с Храмом такой мелкой сошке, как городской стражник, тоже задираться не следует. Было бы неплохо, окажись, что троица, о которой он говорил, действительно убралась бы из города. – И прощально кивнув Хадамахе, он пошагал прочь.
Свиток 22,
в котором герои решают сначала во всем разобраться, а что потом – еще не решают
– Ты его любишь, понимаешь, лю-бишь! Вы одни, в утлой лодчонке, посреди безбрежного Океана! Он только что отдал за тебя жизнь, и ты прощаешься с ним, оплакивая его в сердце своем! А ты что? – Ковец-Гри-шаман запустил обе руки в волосы и дернул с такой силой, точно вознамерился скальп с себя снять. – Почему у тебя такой вид, будто ты его только что сама багром забила? А сейчас концы в воду спрятать намереваешься? Ты ему еще камень на шею привяжи!
– Дайте камень – привяжу, – плюхаясь на скамью, процедила Аякчан.
Лодочка, маленькая и ладная, как игрушка, стояла на помосте для представлений. Аякчан, с распущенными по плечам и пышно взбитыми ультрамариновыми волосами, сидела в лодке. Донгар, видно, изображая того самого «только что отдавшего жизнь», бессильно свисал через борт и не шевелился.
– А по мне, так даже натуральнее, – лениво подал голос сидящий на ступеньках Хакмар. – Вполне естественное для жрицы выражение лица!
– А по мне, этот твой айсберг сейчас свалится прямо на них! – едко прокомментировал Ковец-Гри, тыча пальцем в глубину помоста. – Вот тогда все будет очень натурально!
Хакмар обеспокоенно оглянулся на украшающее заднюю часть помоста величественное, похожее на обточенный сахский алмаз сооружение из тонко выпиленных пластин льда. Верхняя пластина и впрямь угрожающе накренилась, норовя рухнуть Аякчан на голову. Хакмар вскочил и принялся хлопотливо подпирать ледяную плиту палками.
– Теперь что касается тебя, Донгар, – Ковец-Гри повернулся к «трупу».
Донгар шевельнулся, «оживая», сел и уставился на Ковец-Гри преданными глазами, показывая, что готов всем телом впитывать наставления мастера. Хадамаха уже понял, что черный шаман очень ответственно относится к любому делу.
– Ты не мог бы… – Ковец-Гри пощелкал артистически длинными пальцами, – играть несколько более выразительно?
– Так мертвый я, однако, – удивился Черный. – Мертвые, они тихо лежат, не выражаются. В Среднем-то мире… – после небольшой паузы добавил Донгар. – Что я, мертвых не видел?
С неприятным теплом в груди Хадамаха подумал, что черный шаман, камлающий в Нижний мир, пожалуй, видел и таких мертвых, которые не тихо и не лежат.
– А-у-у! – по волчьи взвыл Ковец-Гри. – Донгар, ты пойми… Настоящий мертвый и тут, на помосте, мертвый – это разные мертвые! Настоящий мертвый пусть что хочет делает – хоть тихо лежит, хоть… хоть по стойбищу бродит!
– Неправильно мертвому так-то себя вести, – сказал Донгар. И вот тут Хадамаха всем нутром ощутил, что этот тощий и на первый взгляд чуток придурковатый парень – действительно черный шаман! Голос у Донгара стал как стальной меч, а лицо – будто из камня. Хадамаха искренне, от всего сердца пожалел того мертвого, который осмелится в присутствии Черного вести себя… неправильно.
Но Ковец-Гри только отмахнулся:
– На помосте мертвый не должен походить на настоящего! Он должен таким быть, чтоб зрителя до потрохов проняло!
Донгар немного подумал, коротко кивнул и… брык! – снова свесился с борта. Его широко распахнутые и совершенно неподвижные глаза были жутко выпучены, раздутый язык свисал из угла рта, и невесть каким шаманством он даже умудрился вполне натурально посинеть. Теперь сдавалось, что его герой хоть и помер посреди Океана, но не иначе как от черной немочи. Сразу становилось понятно, за что Аякчан его багром забила: черная немочь штука заразная, вдвоем с хворым в крохотной лодчонке – врагу не пожелаешь!
– Придурок! – Аякчан с воплем выскочила из лодочки.
– Никаких перерывов! – взвился Ковец-Гри. – Работать и работать! Донгар, ты куда?
Вылупленные глаза черного вдруг коротко мигнули, Донгар перекувырнулся и направился прямо к тихо сидящему перед помостом Хадамахе.
– Угораздило тебя, однако, – сочувственно поцокал он языком, разглядывая покрасневшую от жара кожу на щеках у мальчишки. – Полечить надо, а то облезешь, как освежеванный тюлень ходить станешь. – И со спокойствием человека, уверенного в своем праве командовать и решать, он повел Хадамаху к чуму.
– Да что такое! – возмущенно возопил Ковец-Гри, но потом безнадежно махнул рукой. – Ладно, отдыхайте пока! Я в город схожу, куплю, чего для Хакмаровых спецэффектов надобно. Но как вернусь – работать и работать! – прокричал он уже вслед удирающим ребятам.
– Ложись! – подталкивая Хадамаху к лежанке, скомандовал Донгар, возясь с мешочками, от которых сильно и приятно пахло сущеной травой.
Вздохнув, Хадамаха вытянулся на лежанке. Только сейчас он понял, как устал. Мышцы болели, точно изорванные в клочья. Обожженная кожа горела, а голова была тяжелой, будто он не спал всю Ночь. От резкого голоса Аякчан в ушах возникал звон, похожий на комариный.
– Он все-таки сделал это, твой Ковец-Гри! – упирая руки в бока и гневно воздвигаясь над Хадамахой, провозгласила она. – Вставил историю любви жрицы и шамана, правда, не Черного! Это ты во всем виноват!
– Какое счастье, что нас теперь четверо! – с чувством сказал Хакмар. – Ровно на одного во всем виноватого больше!
– Оставь мальчика-медведя, худо ему. Снега принеси, однако! – всовывая ей в руки медный котелок, скомандовал Донгар.
– Не командуй, я тебе не жена! – с грохотом, от которого голова Хадамахи едва не взорвалась, котелок полетел в сторону.
– Я принесу, – подбирая котелок, сказал Хакмар. – Хотя я ему тем более не жена! А ты хоть молоко разморозь.
– Еще чего! Я жрица, а не храмовая прислуга! – продолжала бушевать девчонка.
– Не надо ничего размораживать, – морщась от ее пронзительного голоса, пробормотал Хадамаха. – Я там еды принес – в мешке. – Перед тем как идти сюда, он все-таки забежал к соседке. Выспаться нормально не получается, а без еды он и вовсе загнется!
Мгновенно замолкшая Аякчан тут же принялась выкладывать на стол лепешки, связку вяленого мяса, несколько рыбин и даже туесок сушеной ягоды. Надменное выражение исчезло с ее лица, оно стало очень даже милым – будто и не жрица вовсе!
– Вот это парень так парень, за такого и вправду замуж можно! Обо всем позаботился! – разулыбалась она. – Но молока нагреть надо – бульончик больному сделать!
– Не больной я, – смутился Хадамаха.
– Но это еще вполне можно изменить, – многообещающе пробурчал Хакмар, засовывая в чувал котелок со снегом, и покосился на Хадамаху не по-доброму.
Хадамаха слабо усмехнулся. Вот уж кем он точно не интересуется, так это его скандальной Аякчан. Хотя если Хакмар отучится давать девчонке указания и просто подождет, пока она сама все сделает, у них, может, еще и сладится. Но все равно непонятно – черный кузнец и жрица! Шаманство!
