– Как вы взрывать-то собрались? – тихо спросил он.
– Голубым огнем, – быстро ответила Аякчан. – Когда из-под дворца верховных Алое пламя полезло, Голубое его пересилило. Значит, и в храме сработает.
– Только что ваше Пламя слилось, – кивая на Хакмара, возразил Хадамаха.
– Это случайно, – еще быстрее, так, что аж слова сглатывала, пробормотала девчонка. – Это… просто так!
Хакмар энергично закивал. Друг на друга они с Аякчан старательно не смотрели.
Умгум. Видал он уже такие «просто так». Значит, Пламя – хоть Голубое, хоть Рыжее – повинуется своим носителям. Быть может, Аякчан с Хакмаром сумеют его удержать? Стоп! Хадамаха сдвинул брови. Хорошо, что память у него стражницкая, цепляет и что сказано, и что не сказано! Вроде всего одну фразу бросила Аякчан – он тогда не понял, но запомнил.
– Когда я арестовал вас… и в караулку вел, – медленно проговорил мальчишка, – ты сказала… Ты сказала, что Огонь из хранилища почти весь извела, а новый взять неоткуда!
– Ну-у… – Аякчан колебалась, глядя попеременно то на Хакмара, то на Донгара. Хакмар отрицательно помотал головой, зато Донгар кивнул.
– Нас – четверо, – с той властностью, которая порой прорезалась у него, давая понять, кто тут на самом деле главный, сказал черный шаман. – Он должен знать все. – И, не дожидаясь ответа остальных, Черный тихонько, по-птичьи засвистел.
У входа в чум послышался тихий шорох. Что это – змея? Хадамаха невольно подался вперед и тут же отпрянул, не сумев сдержать возгласа изумления. Извиваясь, в чум вползла толстая крепкая веревка. Ее свободный конец ощупывал пространство впереди, а задний был плотно обмотан вокруг мешка оленьей кожи. С каждым рывком веревки мешок подтягивался, жестко шурша по мерзлой земле.
Веревка ткнулась свободным концом в потрепанные торбоза черного шамана и замерла, будто в облегчении. Донгар наклонился, бережно поднимая ее на руки, как живого зверька, и потянулся к молоку.
– Духа веревки покормить надо, – извиняющимся тоном пробормотал он. – Заслужил, однако, – от самой кузнечной слободы притащил, да хоронился, чтоб не приметил никто.
Но Хадамаха не слушал его.
– Это и есть – южный взрывчатый шар? – шумно сглотнув, выдохнул он.
Хакмар растянул завязки мешка – изнутри тускло блеснуло железо. Покряхтывая, мальчишка попытался поднять лежащее внутри рифленое металлическое яйцо размером с каменный мяч. На лбу у него аж жилы вздулись. Хадамаха поспешил на помощь. Привычно подхватил яйцо на сгиб локтя, как мяч перед броском. Невольно покачал, примериваясь – форма другая, вот и баланс немножко другой…
– Там внутри – Дневной запас Голубого огня, – раздраженно буркнул Хакмар, явно недовольный тем, что оказался слабее Хадамахи. – Его для уничтожения мэнквов сделали.
Хадамаха почувствовал острое, как нож в брюхо, желание отшвырнуть страшную штуковину подальше. Вместо этого он торопливо водрузил ее на низкий столик-нэптывун и тут же отошел подальше, пряча за спину руки.
– Да не бойся ты! – Хакмар мгновенно взбодрился. – Если этот запал не вывинтить, ничего не будет! – он коснулся торчащей из верхушки рифленого яйца пробки с кольцом.
– Я собиралась взлететь с ним над храмом и оттуда… – Аякчан не закончила фразу – и так все было понятно. – Я бы удержала Огонь на месте, честно! – увидев выражение лица Хадамахи, заторопилась она. – Над дворцом удержала! С городом ничего бы не сталось! Но теперь смысла нет, – безнадежно добавила она.
Хадамаха поглядел на нее непонимающе – все услышанное, увиденное и передуманное слилось для него в кошмарный туманный хоровод.
– Ну ты же сам только что рассказывал! – встрял Хакмар. – Что Рыжий огонь под храмом да еще под гранитной плитой! Тот, кто это все строил, в горных породах не хуже нас, южан, разбирался! Сквозь всю толщу взрыв не прошибет – разве что тряхнет хорошенько! – в голосе его чувствовалась обида – похоже, на человека, осмелившегося разбираться в породах не хуже южан.
Хадамаха покачал головой – ну да, он сам сказал. Мысли снова завертелись, но на этот раз выстраиваясь в ровную цепочку. А одна так вовсе выскочила вперед и замельтешила перед глазами.
– Если… сквозь храм и гранит не прошибет, то значит… и наружу сквозь храм и гранит не вырвется? – медленно спросил он. – А вы могли бы Огонь, ну… придержать? Ты – Голубой, Хакмар – Рыжий? Чтоб на людей, которые внутри, не кинулся?
– Не знаю, – ошеломленно глядя на Хадамаху, ответила Аякчан. – Наверное… – Она поднесла руку ко лбу. – Погоди-погоди! Ты рассчитываешь внутрь пролезть? Думаешь, если один раз тебе до той гранитной стены дойти удалось, так храм – проходная тайга? Плохо ты жриц знаешь! – теперь обиделась она. – Там сейчас все так перекрыли – мышь не проскочит, ежик не прошуршит!
Хадамаха поглядел на нее долгим взглядом. Его губы дрогнули, потом он стиснул их, потом они дрогнули снова… Он нервно облизнулся, чувствуя настоятельное желание то ли заскулить, то ли зареветь. Если он расскажет сейчас, что пришло ему в голову, – все, обратного пути не будет! Ни тысяцкий, ни Советник его уже не спасут – он станет самым настоящим врагом Храма! И прощай все – каменный мяч, слава и богатство и стражницкая служба с азартом охоты. Промолчать? А потом как? Из города бежать, чтоб не видеть, что станется, когда вновь заработает труба? И… как поглядит золотокосая, когда узнает – а она узнает, верхний дух все-таки! – что он предал и город, и весь Сивир? А так… Хадамаха хмыкнул. С этой ненормальной троицей у него есть все возможности стать всесивирским героем, не хуже Урал-батыра!
– Содани, – выдохнул Хадамаха. – Там, внизу, он чудище с жалом да на четырех ногах, а по Среднему миру ходит на двух, Рыжий огонь для игры в мяч использует и на человека вроде похож. Ну, по крайности, пока молчит, – критически добавил Хадамаха.
– Более удачный эксперимент, – непонятно пробормотал Хакмар на своем южном жаргоне. – Испытание модели в полевых условиях…
– Если он туда-сюда шастает, глядишь, и с собой проведет, – торжествующе закончил Хадамаха. – Ковец-Гри рассказывал – за Содани может храмовый стражник явиться, позвать, на площадку например, для дела какого – проверить, как кузнецы поверхность загладили или еще что. У площадки сейчас и нет никого, никто нам не помешает. Правда… не знаю, сумеем ли мы его заставить. Он хоть и чудище красноглазое, а все-таки игрок в каменный мяч, среди нас слабаков не бывает! – с невольной гордостью добавил он.
– Можешь не волноваться! – покровительственно хмыкнул Хакмар. – На такой сложный случай у нас черный шаман есть! – и он похлопал Донгара по плечу.
Тот кивнул – и лицо у него стало… более соответствующее легендам о страшных Черных, властителях духов, чем обычная его идиотски добродушная ухмылка.
– Только где мы храмового стражника возьмем, чтоб Содани выманить? – нахмурился Хакмар.
– Можешь не волноваться! – подражая его покровительственному тону, хмыкнул Хадамаха. – На этот сложный случай у нас дядька Пыу есть!
* * *
– И… десять! – отвешивая по вздрагивающей щуплой спине последний удар, храмовый палач свернул кнут и ухмыльнулся. – Говорил же, понравилось тебе у меня – возвращаешься часто. Что, не так сладко на храмовой службе, как думал, а, десятник?
– Хадамаха! – приподнимаясь со скамьи, ненавидяще выдохнул Пыу. – Хадамаха! – это прозвучало как проклятие. Щуплый десятник с всхлипыванием утер потекший соплями нос. Хадамаха виноват, что вся жизнь Пыу пошла наперекосяк! Из-за Хадамахи он попал в проклятую храмовую стражу! Не отправил бы его тысяцкий в храм с сообщением о краденых оленях – служил бы спокойно с «городскими». Все Хадамаха, всегда он! И арестованных у Пыу перехватил, и с храмовым указом подставил – не вертись Хадамаха рядом со своим билом дурацким, разве ж госпожа жрица велела бы пороть такого верного и преданного человека, как Пыу? А самая первая порка, которую ему та девчонка – то ли жрица, то ли не жрица – прописала? Пыу спиной чуял – и тут без Хадамахи не обошлось! Хадамаха – злой авахи всей его жизни! Если б не он – все б по-другому сложилось! И мать Хадамахина вышла бы за Пыу, а не за отца Хадамахи – и Хадамаху бы даже не родила!
Ковыляя, Пыу подобрался к своим вещам, протянул руку… его куртки, синей куртки с оттиском Огня на спине не было!
– А где… кто… куртка моя где? – вертясь на месте, как гоняющийся за хвостом пес, завопил Пыу.
– Куртешку потерял? – ласково спросил палач и довольно взмахнул кнутом. – Значится, вскорости еще свидимся! За утерю снаряжения, знаешь, сколько плетей полагается?
– Десять? – замирающим голосом спросил Пыу.
– Двадцать! На повышение пойдешь, десятник! – И палач зашелся мелким кудахтающим смешком.
Пыу вскинул кулаки и потряс ими в темные равнодушные небеса.
