— А еще у них есть конфета, которую они тебе не дадут!!! — задыхаясь, выкрикнул Эдя.
Зигя поднял голову.
— Какая конфета? Касная, которую мама обесяла на день роздения? — недоверчиво спросил он.
— Касная, касная! Они ее забрали! Не будет у тебя дня рождения! — закивал Эдя, не зная, к чему это приведет.
Гигант широко открыл глаза.
— У Зиги не будет дня роздения? Зиге не исполнится чесыре годика?
— Нет! Из-за них! — безжалостно крикнул Эдя. Он уже не пытался встать, только прятал лицо.
Лучше бы он закопал непогашенный окурок в бочке с порохом.
В следующую секунду боевое тело Пуфса сорвалось с места. Атакующий Зигя был кошмарен. Его кулак раздробил мрамор над головой у пригнувшегося карманника. Следующим ударом качка взметнуло в воздух и впечатало в стену. «Артист» попытался убежать и добежал почти до эскалатора, но его догнала мраморная скамейка, которую Зигя швырнул едва ли не вместе с мамой Прасковьей.
«Дурачок», которому досталось от Эди, спрыгнул на рельсы и, скуля, присел на корточки. Он явно предпочитал попасть под поезд, чем под Зигю. Длинной рукой Зигя сгреб его, вытянул как репку и стал выворачивать карманы. Выпало два телефона, три плеера и несколько скомканных купюр — добыча этого вечера.
Самое невероятное, что в одном из карманов действительно оказалась конфетка. Умиленный гигант зачмокал.
— Касная! Вкушная! — сказал он, пуская слюни. Аня подбежала к Эде и помогла ему встать. Хаврон вытер тыльной стороной руки разбитые губы.
— Откуда ты здесь?
В другое время разговор получился бы длиннее и бестолковее. Они бы долго буксовали на месте, рассуждая, какая противная в Москве погода и будет ли теплее на следующей неделе. Но теперь все было проще.
— Я искала тебя, — просто сказала Аня.
Она наклонилась, подняла свою сумку и стала собирать высыпавшиеся вещи. Среди прочего удивленный Эдя увидел ножницы. Не маленькие маникюрные, а большие серьезные ножницы.
— А это зачем?
— Вырезаю.
— Чего вырезаешь?
— Разное. Себя. Свои мысли, — тихо ответила Аня.
Она неосторожно подняла за переплет упавший блокнот, позволив страницам растрепаться. Из блокнота хлынули фигуры из цветной бумаги, вырезанные с необычайным искусством. Маленький деревенский дом, деревья с кружевной листвой, забор-штакетник, пес — бестолковая дворняга с развесистыми ушами. Один из силуэтов показался Эде подозрительно похожим на кого-то.
— Эй! Вообще-то я не такой упитанный! — возмутился он. — А это чего за мелюзга? Купидоны, что ли? А крылья тогда где?
Аня вырвала у него из рук ножницы и стала складывать фигурки в блокнот.
Прасковья подошла и, сунув руки в карманы, разглядывала Эдю.
— Спасибо за помощь! А, кстати, откуда вы здесь взялись? — обратился к ней Эдя.
Прасковья попыталась ответить. Эдя видел, как напрягается ее гортань, однако из горла вырывались только отдельные звуки.
— ыуо…о!
— А, понятно! — вежливо сказал Эдя. Прасковья нетерпеливо стала хлопать себя по карманам. Ни блокнота, ни карандаша. Нашарила алую помаду, нашла в кармане длинный чек из супермаркета.
«Я уШла от ВиХрОвой. ВоЗвРащАюсь на ДмИтровКу», — написала она прыгающими печатными буквами. Помада сломалась. Она перехватила отлетевшую часть пальцами.
— А, понятно… — тупо повторил Эдя, не зная, что еще спросить. — А ваще ты как?
В алых, словно окровавленных пальцах Прасковьи замелькала помада.
«Не ЗнАю. тоШно КаК-тО вСе».
Эдя закивал. Как человек, всю жизнь проработавший в кабаках, он ничему не удивлялся. Его клиенты, подвыпив, тоже вечно жаловались, что им тошно.
— На Дмитровку? А дальше?
«оТстаНь, не ЗнАю я».
— А-а, — протянул Эдя. — Ясно. Слышь, а где… ну шоколадный такой?
Прасковья скривилась и в поиске чистого места перевернула чек на другую сторону. Там было что-то напечатано, но, не смущаясь, она стала писать поверху:
«ЕГо бОльШе неТ».
— Как нет?
«Я РаСсеРдИлась. ОчЕнь. Он РасТаЯл».
Эдя полувопросительно хихикнул. Он не был уверен, что живой человек может растаять.
«оН доНосИл на меНя. Я НаШлА у НеГо… НеВажНо. СКаЖи Мефу, пУсТь он будЕт…»
Помада сломалась еще раз. Эдя так и не узнал, что он должен сказать Мефу. Прасковья с досадой топнула ногой. Над головой у нее разлетелись две лампы дневного света. Волосы осыпало мелкой стеклянной пылью.
Прасковья посмотрела на свою ладонь, на которой лежала растертая в кашицу помада. Подняла руку и провела по лицу. От левого глаза ко рту пролегли четыре красных полосы. Потом повернулась и пошла. Из тоннеля как раз выходил поезд. Зигя выбросил фантик от конфетки и догнал ее.
— Мам, мы узе уходим? У Зиги устали нозки! — заныл он.
Прасковья, не глядя, сунула ему ладонь, которую гигант с величайшей готовностью схватил, и повела его в поезд. Зигя семенил и оглядывался.
— Хорошо, что он хотя бы не попросил взять его на ручки, — буркнул Хаврон.
— Странная девушка… Грустная и потерянная, — тихо сказала Аня.
Поезд ушел, унося в свою черную нору будущую повелительницу мрака и ее непутевого сыночка.
Эдя и Аня остались на платформе.
Эдя долго думал, что сказать своему запоздало найденному счастью. Он ощущал, что должен произнести нечто безумно важное. Что-то такое, что станет программой развития их рода на сотню лет вперед. Запомнится детям и внукам. Эдю просто колбасило от ответственности. И вот слова пришли, ясные и точные. Они войдуг в анналы. Запишутся россыпью звезд на небосклоне. Станут основой новых созвездий.
Он сунул руку в карман. Из кармана возникло нечто смятое, завернутое в капустный лист.
— У меня есть аргентинская котлета. Я хочу разделить ее с тобой! — сказал он.
Мы стремились вкусить плод от древа познания добра и зла — вот и получили, чего возжелали. Познаем теперь добро и зло. Прежде, по замыслу творения, человек существовал в добре неосознанно. Дышал добром, не зная иного, как рыба знает только воду. Захотели вкусить и постичь — и вот, сбылось: постигли.
И несладко нам от познания Зла.
«Книга Света»
Последний день перед боем Меф не тренировался. Пришедший утром Мошкин был крайне удивлен, обнаружив Мефа не на отжиманиях, не в душе, а полностью одетого и готового к выходу. Евгеша недоверчиво уставился на часы.
— Что-то ты сегодня рано в универ! Может, и мне на первую лекцию пойти, как ты думаешь? В кои-то веки, а?
— А что, у вас не отмечают? — спросил Меф рассеянно.
Евгеша застенчиво зарумянился.
— Катя ведь староста курса, да? А ко второй паре она мне бутерброды делает: один с колбасой, один с сыром. Это правда, что я с сыром больше люблю, да? Ну Катя так говорит.
Меф с Дафной переглянулись. Мошкин был в надежных руках.
— Даф, ты меня проводишь? — спросил Мефодий, когда Евгеша, тоскуя от нарушения распорядка, ушел.
Дафна кивнула и наклонилась, захватывая две самые ценные вещи: флейту и кота. Третья самая ценная вещь качалась в дверях, прося ее проводить.
До метро они шли молча. Москва окончательно сдалась осени и покорно ожидала зимы. Листья были уже собраны в черные мешки, которые грустно стояли вдоль дорог.
Мефу говорить не хотелось. Он только что понял, что это последнее его утро и последний день в университете. За ночь лужи подмерзли, и Меф наступал на трескучий лед. Заточенный в комбинезон Депресняк шипел на прохожих.
— Ты дерешься с Ареем сегодня в полночь! — сказала Дафна, когда буква «М» на павильоне стала отчетливо видна.
Меф вздрогнул и остановился.
— Откуда ты?.. Но кто тебе?..
— Корнелий. До Корнелия — Эссиорх. До Эссиорха — Шмыгалка. До Шмыгалки я прочитала все в твоих глазах. Сегодня ночью в Царицыно будет…
— Людно. Нет, не людно. Стражно, — пасмурно закончил за нее Меф.
Дафна сунула руку в карман. Пальцы нащупали лист пригласительного дерева. Мефодий до сих пор ничего не знал о нем. Она достала его, расправила на ладони. Золотые жуки опять сбились в кучу. В холодной Москве им стало неуютно. Хотелось домой, в Эдем. Дафна медлила их пугать, гладя лист рукой. Может ли сражаться солдат, если знает, что для бегства уже наведены мосты? Простит ли ей Меф, если она скажет? И простит ли он сам себя, если вдруг согласится?
— Что это?
— Красивый лист из Эдема, — быстро ответила Дафна.
Это был действительно лист и действительно из Эдема, но все же она балансировала между правдой и ложью.
— А-а. Понятно… — отозвался Меф. К красивым листьям он относился равнодушно.
Последний университетский день прошел под знаком «никак». Никто не желал принимать во внимание, что сегодня ночью он умрет. Преподаватель Горюхин поставил Мефу жирную точку в свою записную книжку за плохую подготовку к лабораторной, а англичанка накричала, причем почему-то на русском языке. Все же Меф досидел до последней пары и старательно записал домашнее задание, как всегда безумно большое. Насколько Буслаеву было известно, целиком его делала только одна девушка на курсе, да и та была этническая китаянка.
