Глава 12,
в которой обсуждаются вопросы чести
Когда Лиза и Марго вошли в кабинет, Изморин стоял у стола спиной к двери и медленно, аккуратно поправлял в вазе светящиеся лилии. Он со стуком положил на стол очки и резко развернулся им навстречу. Лизе было очень страшно, но все равно ей бросилось в глаза, что прежние грациозно-балетные движения у маэстро почему-то не получаются.
— Я думал, ты всё-таки несколько умнее, Лилли, — бесцветным голосом сказал он. — Но ты, кажется, решила, что у нас тут парк аттракционов. Русские горки. — Он разогнал ладонью сигаретный дым.
Лиза отвела глаза — смотреть ему в бумажное белое лицо было по-прежнему невозможно. И увидела на диване раскрытый виолончельный футляр, похожий на черную колыбель, а в нем — что-то, завернутое в кусок темной ткани. И ещё увидела, что Марго бочком подбирается к этому футляру, и поскорее стала снова глядеть Изморину в лицо, чтобы он не обернулся.
— Так, Лилли, — сухо продолжал Изморин. — Оркестр унять. Углы, дорогая моя, загладить. Без шуток и развлечений. Осталось совсем немного, принцесса. Потом начнется совсем другая жизнь. И у меня, и у тебя. У нас.
Со стороны дивана послышался тоненький стеклянный шелест — едва различимый, как комариный писк. Лиза удержалась и не обернулась.
— Сколько… сколько осталось? — с трудом спросила она.
Почему-то мятно запахло корвалолом. Только непонятно, откуда и почему.
— Сколько? А ты надеялась тянуть время до бесконечности? — уголком безгубого рта при-улыбнулся Изморин. — Хоть сейчас играть можно. — И, повернувшись всем телом, будто ему трудно стало головой ворочать, он оглянулся на виолончель.
— Что?
Марго застыла у дивана, сузив глаза в щелочки. В одной руке стакан, а в другой — карандаш.
— Что ты делаешь?! — надтреснуто каркнул Изморин и качнулся к дивану.
— Убиваю ваш инструмент, — выдавила Марго. Лизе было видно, как ей худо. — Есть… такой… способ. Потом очень долго настраивать. Очень. — Она с усилием задрала подбородок.
Изморин ударил её по руке — несильно, но Марго почему-то охнула и согнулась, прижав руку к груди. Стакан отлетел в сторону и, разбившись об угол стола, разлетелся на два миллиона осколков. Лиза шарахнулась, под ногами у неё захрустело.
— Повстанцы, — прошипел Изморин, дергая щекой. — Герои. В зале у кого-то есть виолончель. — И вдруг снова сорвался на крик: — Мне все равно, на чем играть! Ясно?! — И он вытянул шею, как коршун, и уставился на Марго. Лизе с трудом удалось не упасть — так задрожали коленки. — Нет, — голос у Изморина опять стал тихий, а сам он пошел на Лизу по осколкам стекла. — Сейчас не буду. Лучше там, в зале, при всех, для острастки. Идем, Лилли, крошка моя. Выясним, что вы там нарепетиро вали. Да, принцесса, прямо сейчас.
И он впился пальцами Лизе в плечо и потащил её по непроглядно-темным коридорам к залу, а другой рукой волочил Марго, и Лиза в ужасе поняла, что сейчас всем смерть и что сыграть она все равно ничего не может, потому что левая рука вот-вот отмерзнет навсегда. Ой, а что же он тогда Марго с рукой сделал? Страшно стало так, что шея заболела и вдохнуть не получалось.
Впереди показалось темное фойе, но из-под запертых дверей в зал почему-то сияло желтым. Неужели свет включили?
А потом двери вдруг распахнулись — сами, и Изморин вскрикнул, а Лиза зажмурилась. Ого! Белесая плесень исчезает на глазах, а по стенам, оказывается, канделябры, и в них вместо лампочек горят настоящие свечки. Изморин швырнул Лизу в зал, она пробежала два шага, едва не споткнувшись о край ковровой дорожки, и замерла, успев обрадоваться, что леденящая хватка на плече разжалась.
И поразилась тишине.
Оркестранты оцепенели на сцене.
Изморин застыл в дверях, закрывшись локтем от света — живого и желтого, но Марго не выпускал. Потом он выпрямился и с усилием отнял руку от глаз.
— Маргарита, — он рывком развернул Марго лицом к себе и тряхнул за плечи. Она мотнулась у него в руках, как тряпичная. — Начнем с тебя. Смотреть в глаза. Остальные — глядите, вам полезно. — В горле у него что-то заскрежетало — как в старых часах перед боем. — Твой отец нарушил обещание и, согласно договору…
— Вряд ли.
Лизу как обожгло.
Этого голоса здесь быть никак не могло.
Из-за толстой мраморной колонны вышел Инго. Глаза у него были не зеленые, а совершенно черные, и руки почему-то в грязных бинтах, но это был Инго. Здесь. Под куполом.
А с кресла у прохода легко поднялся Филин и улыбнулся ей одними глазами.
Потом Лиза увидела стоящего у сцены напружиненного Лёвушку, и у неё задрожали губы и защипало в носу. Потому что когда видишь Лёвушку, сразу становится ясно, что все будет в порядке. А рядом с ним старший Конрад поддерживал оседающего на пол пожилого лысеющего человека с безумными глазами. А в углу в окружении перепуганных малышей сидела не менее перепуганная Паулина, очень крепко ухватив за локти красную от злости Саблезубую.
— А, все собрались, — уронил Изморин и отбросил Маргариту, как ненужную вещь. — Впрочем, я вас не звал. Никого. В особенности вас, Глаукс, я не звал, и тебя, Инго, мальчик мой, тоже. Не мешайте. Даю последний шанс остаться в живых. Вон из города. Вон из моего города. Прямо сейчас. Куда хотите. Хоть в ваш Радинглен. Не сметь мешать, человечки. Мне осталась самая малость. Лилли, играй. Если будешь играть не то, тебе конец.
Лёвушка замахал Лизе рукой — бегом, мол, сюда, на сцену, не стой! Лиза послушалась, краем глаза заметив, что Марго тоже порскнула прочь от Изморина, по боковому проходу, к Конраду.
— Вряд ли, — повторил Инго. — У нас с вами, сударь, счеты свои, и больше никого в это впутывать не надо. — Он повел забинтованной рукой, словно опуская невидимую штору, и воздух между ним, Измориным и остальным залом затрепетал, будто над костром. — Тем более детей — это ведь нечестно, — и пробегавшая мимо брата Лиза почувствовала, как её легонько и ласково отпихнули — отойди, мол, тут опасно.
«Сама знаю», — подумала Лиза и побежала к сцене.
— Нечестно? — Изморин взметнул бровь. — Это скверное начало для такого волшебника. Мальчик, с каких пор тебя так волнуют вопросы чести? Не с тех ли пор, как ты совершил убийство на глазах у сестры? Или украл у меня Белую Книгу? — Инго не успел ничего ответить, а Изморин желчно продолжал: — В любом случае, ты не будешь отрицать, что выбор оружия за мной. — Он протянул руки в пустоту. Как тогда, в кабинете, вспомнила Лиза, и по спине у неё пробежал озноб. Изморин медленно тянул пальцами воздух, словно невидимую рыбачью сеть из воды выбирал, и вот уже ему в руки легла виолончель и смычок.
Лиза обернулась к брату. Инго сжимал в забинтованных руках тяжелый меч. Посмотрел на тускловатое лезвие — и отшвырнул оружие на пол.
Металл зазвенел о мрамор, как гонг.
Изморин усмехнулся и уселся в кресло с высокой спинкой, неизвестно откуда возникшее.
И тогда Лиза взлетела на сцену, не глядя по сторонам. Выхватила из футляра черную скрипку, взмахнула смычком и крикнула:
— Начали!
Ее послушались. И тут Лизе показалось, что все пропало окончательно и бесповоротно.
Потому что оркестр, как миленький, как заведенный, как шарманка заиграл ту, первую Изморинскую партию, а вовсе не музыку наоборот.
И вступила виолончель, и невыносимо печальные звуки пробрали Лизу до костей, она уже не просто слышала их — чувствовала всем телом, как холод, как боль… Она взмахнула смычком, чтобы показать оркестру, что нужно играть на самом деле, — и поняла, что ничего не выходит. Руки не слушались, норовили выжать из черной скрипки совсем не те ноты, были вообще как не свои…
Инго потрясенно обернулся, и тогда Лиза сжала зубы и с огромным трудом опустила смычок вовсе.
Оркестр продолжал играть, причем казалось, что это музыканты приставлены к инструментам и те ими управляют. Лица у музыкантов сделались сначала потерянные, а потом и вовсе чужие и одинаковые. Как тогда, в самом начале, когда они спали и она ещё не знала, как кого зовут.
Что делать? Ну что?
— Пианиссимо! — закричала Лиза не своим голосом. — Да пианиссимо же! Кому говорю!
Музыканты её послушались. Музыка не смолкла совсем, но поутихла, стало светлее и чуточку легче дышать. И тогда-то Инго и заговорил.
— Время, назад, — скомандовал он и вытянул перед собой левую руку, словно сдвигая забинтованной ладонью стену. — Я вам расскажу, как все было. И чего не было.
Виолончель сбилась и захлебнулась.
— Мы с вами никогда не встречались. — Инго говорил негромко, но воспрявшая музыка его почему-то не заглушала. Оркестр словно разморозился.
— Ну вот же! — выдохнула Лиза и снова взмахнула смычком. Ерунда, что скрипка черная. Вещь, она вещь и есть!
С первых же настоящих аккордов огненные лоскутки свечей замигали, но не погасли, а запылали ярче, будто обрадовались. Ноты золотыми мячиками заскакали в воздухе, а остатки плесени на глазах превращались в сосульки и исходили бойкой капелью. И ещё плесень превращалась в плющ и хмель, который немедленно пополз по стенам, ловко огибая свечи, а ещё — в виноград, на котором на глазах вызревали гроздья. А вместо пыльных портьер на окнах шпалерами зацвели и запахли розы.
