Она видела, что Сбритень пытается вернуть нож обратно в дыру, которую он только что проделал, как человек пытается запихнуть толстую пробку в узкое горло бутылки, из которой вылетают джинны. Это было бесполезно. Но все же он давил, и грязь из головы Простуна хлестала прямо на него. Быстро. Пугающе быстро! Щупальца, черные, как глаза заплаточника, несли в себе мазки яркого цвета, какого никогда не наблюдалось в серо-коричневой грязи, добытой на Горгоссиуме. Сбритень знал, что у него неприятности. Он выпустил мачете и свободной рукой попытался закрыть поток грязи.
— Простун! Сбритень звиняется! Случайно! Ой-ёй! Простун! Это она виновата! Она… — Он набрал полную грудь воздуха и заорал: — КЭНДИ КВОКЕНБУШ!
Грязь, которая еще недавно была Простуном, не интересовали его объяснения. Она продолжала растекаться по руке Сбритеня, просачиваясь сквозь пальцы, и когда Сбритень вновь сделал вдох, чтобы прокричать имя Кэнди, выплеснулась из открытого рта Простуна.
Кэнди стряхнула с себя зачарованность и повернулась к Зефарио.
— Нам надо идти… — начала она.
Но слепой уже исчез.
— Почему мы не падаем? — спросил Газза.
— Может, потому, что еще движемся? — предположил Шалопуто, хотя в его голосе не было убедительности. — Как далеко мы залетели?
Газза посмотрел через плечо.
— Обалдеть, — сказал он.
— Что?
— Мы гораздо дальше от Окалины, чем я думал.
Шалопуто встал и обернулся, поглядев сквозь полупрозрачные стены глифа. Это было притягательное, захватывающее зрелище с многочисленными слоями фигур, чьи цвета мерцали и переливались до самой кормы глифа. Люди были везде: некоторые собирались группами, другие оставались в одиночестве. Но он не поддался искушению рассмотреть их вблизи. Он хотел сосредоточить внимание на северном побережье Окалины.
Газза был прав. Они действительно залетели гораздо дальше от острова, чем можно было подумать. Если прищуриться, становилась видна плоская поверхность, где располагался их лагерь, а за ней — гора Галигали, которая больше не была обыкновенной скалой, какой они знали ее всю свою жизнь. В ее склоне зияла огромная рана, и оттуда хлестала ослепительная магма, выбрасывая в небеса скрывавшийся внутри огонь.
— Галигали собирается взорваться, — сказал Шалопуто.
— А разве уже нет?
— Думаю, в ней гораздо больше разрушительной силы, чем в тех фейерверках, которые мы сейчас видим.
— Правда? Интересно, я чувствую себя сейчас как Галигали. Я тоже собираюсь взорваться. Но хорошим взрывом. Нет… огромным взрывом, — сказал Газза.
— Да? И что же его вызвало?
— Не что, Шалопуто, а кто.
— А, она. И что тебя так зацепило? Ее глаза, да? Синий, карий. Синий, карий.
— И каждый раз новый синий.
— И новый карий.
— Надо же, — сказал Газ.
Улыбка Шалопуто увяла, оставшись только в его глазах.
— Я не знал. Извини, — сказал Газ.
— За что извиняться? — спросил Шалопуто.
— Ты не очень-то счастлив. Я не знал…
— Мы, тылкрысы, всегда хотим больше, чем дает нам судьба.
— Так не только у тылкрыс.
— Нет?
— Нет. Когда тебе кто-то нравится… или даже если ты кого-то полюбишь…
— Даже если полюбишь…
— Полюбишь. Именно так. — С каждым словом его голос становился все громче. — Почему не использовать это слово?
— Может, чуть потише? — спросил Шалопуто.
— Почему? Она делает меня счастливым. До безумия. Я понимаю, что не должен так себя чувствовать, но она… не знаю… она гипнотизирует меня своими глазами. Синий, карий. Синий, карий.
— Ты и правда звучишь безумно. Осторожнее, — предупредил его Шалопуто. — Все слышат, что ты говоришь.
— Все равно, — ответил Газза. — Мне нечего скрывать. — Он повысил голос так, чтобы его услышали все, кто находился в глифе. — Я люблю девушку, которая свела всех нас вместе — Кэнди Квокенбуш. Никто из нас не был бы сейчас жив, если б не она, — напомнил Газ, и его голос вернулся к нему таинственным эхом, отразившись от сводчатых потолков и девятистенных комнат. — Но мы еще не спаслись. На Буреходе ждут, что мы вернемся: он больше, чем наш глиф, и в нем целая армия заплаточников — по одному на каждого из нас. Нож в каждое сердце. Именно это планировала для нас Бабуля Ветошь. Но мы свободны, и мы собираемся остаться свободными. Проблема в том, что есть семь тысяч ножей, которые все еще не использованы.
Отовсюду донесся шепот согласия — снизу и сверху, спереди и сзади.
— Кто-то хочет возразить? — закричал Газза.
На некоторое время воцарилась тишина, и любой несогласный мог высказать свое мнение. Но возражений не последовало. Кэнди была героиней Часа.
— Хорошо, — сказал он, улыбаясь. — Значит, все согласны. Мы должны вернуться. Мы…
— Подожди, — донесся женский голос от правого борта. — Прежде, чем мы повернем, есть то, что все должны знать. Корабль, на котором нас преследует Императрица, смертоносен. Он называется Буреход. Я видела копии планов его конструкции. Он собьет нас в мгновение ока.
Отовсюду послышался шепот сомнения:
Как она смогла увидеть планы?
На чьей она стороне?
— Я бы здесь не оказалась, если б не занимала правильную сторону, — сказала женщина. — Я хочу, чтобы Бабулю Ветошь судили за убийство. Моего брата Калту Мотрасса пытали и убили его швеи.
— За что?
— У нас нет времени… — начал Шалопуто, но вопрос был задан, и женщина уже отвечала:
— Меня зовут Джуна Мотрасс. Мой брат и его жена, Женева Персиковое Дерево…
— Жена? — тихо проговорил Шалопуто себе под нос.
С тех пор, как они познакомились благодаря Кэнди, он провел с Женевой много часов, но ни разу не слышал, чтобы она упоминала о своем муже, что казалось странным при любых обстоятельствах, но особенно в том случае, если муж, о котором шла речь, был одним из самых знаменитых революционеров Абарата. Шалопуто обязан убедиться, что эта женщина — именно та, за кого себя выдает.
— Джуна, — сказал он.
— Да?
— Вы хорошо знаете Женеву?
— Очень хорошо.
— Достаточно хорошо, чтобы ответить, какую книгу она помнит наизусть с начала до конца?
Непростой вопрос, который Шалопуто задал Джуне, вызвал среди беглецов одобрительный шепот, и разноцветные отсеки корабля перемешались: цвета соединялись с цветами, создавая оттенки, существовавшие только в эфирном измерении или в пространстве сверхвоображения.
— Разумеется, — без колебаний сказала Джуна Мотрасс. — «Завет Поттишаха». Оттуда ей известно каждое слово.
— Это правильный ответ? — спросил Газза.
— Ага, — кивнул Шалопуто. — Она действительно знает Женеву. Мы должны ее выслушать.
— Я знаю не очень много, — сказала Джуна. — Но могу с уверенностью сказать, что если мы попытаемся подойти к кораблю с любого борта, нас собьют.
— И что вы предлагаете? — спросил Газза. — Мы должны оставить Кэнди на острове? Взгляните! Только посмотрите!
По случайному совпадению он выбрал наиболее благоприятный момент, чтобы привлечь к Окалине всеобщее внимание, поскольку через две с половиной секунды вершина горы Галигали, чьи знакомые очертания в течение многих лет использовалась на банкнотах в 500 патерземов без необходимости обозначать название, взорвалась. К небесам взлетел столб жидкого камня, вновь вернув им черноту, которая начинала исчезать, и сквозь отверстия в расплоде уже проглядывали звезды. Пламя сменилось масляно-черным дымом, который их затмил. Тем временем титанические комки дымящегося подземного шлака катились вниз по склону, так далеко выброшенные силой извержения, что некоторые из них упали на пляж, где оказались в воде, мгновенно выбросившей облака пара.
— Думаю, есть только один способ, — сказала Джуна.
— И какой же? — спросил Газза.
— Мы пойдем прямо на Буреход.
— То есть полетим прямо на эту штуку?
— Это верное самоубийство, — сказал кто-то.
— Наоборот. Думаю, это наш единственный шанс, потому что такой ход — последнее, чего она ожидает. Она думает, что мы ее боимся.
— А мы боимся, — сказал Джон Хнык.
— Нет, — сказал Газза. — Мы не боимся. Если мы признаемся в страхе, считай, мы проиграли.
— И что не даст нам в нее врезаться?
— Ничего. Мы врежемся! И оттолкнем назад, к жерлу вулкана.
— А глиф достаточно крепкий, чтобы пережить столкновение?
— Не знаю, — ответила Джуна. — Мы сильны настолько, насколько сильно наше желание выжить.
— Допустим, — осторожно сказал Газза. — Давайте назовем это планом А. У кого есть план Б?
Наступила долгая тишина, которую в конце концов прервал Шалопуто.
