– Вот теперь безупречно!
Раздумывая над этим случаем, юный Генри мучился: «Отец исправил то место, в котором я и сам сомневался, я выбрал то слово, которое счел более выразительным. Отец же исправил его на то, от которого я отказался. Выходит, он предпочел то, что мне показалось слабым. Стало быть, в искусстве поэзии отец уступает мне?» Тогда Генри еще раз прочел стихи и подумал, что отброшенное им слово все-таки выразительнее. «Наверное, отец все же превосходит меня», – думал мальчик. «Вот еще, это я, Генри Круз, выбрал лучшее и отбросил худшее! Следы исправления пятнают набросок стиха. Надо взять кисть и исправить на прежний лад». Доктор вспомнил, как затем он придвинулся вплотную к отцу и заглянул ему в глаза. Перед ним было большое, строгое и вместе с тем бесстрастное лицо. В пытливых глазах Генри билась напряженная мысль, а это лицо, не переменило выражения. Доктор особенно хорошо помнил, что уверенная, невозмутимость отца причиняла ему боль, совершенно сбивала с толку, и вдруг он увидел, что это было лицо врага, – коварное, вызывающее на поединок, – врага, который вскоре встанет ему поперек дороги. Тогда Генри схватил кисть, которую только что положил отец, и швырнул ее в это лицо. Кисть прошлась по лбу, оставив красные разводы. Ни один мускул не дрогнул в лице отца, только глаза широко раскрылись. И вдруг маленькому Генри показалось, будто из какого-то таинственного зеркала на него глянуло его будущее лицо, только сильно расплывшееся. Тогда-то ребенок громко заплакал. Отец вообразил, что Генри заплакал от раскаяния в дурном поступке, и не стал бранить его слишком сильно. И все же спросил о причине его выходки, но Генри ничего не ответил отцу.
В молчании сына таилось нечто зловещее, отчего у родителя сжималось сердце. А маленький Генри с того дня забросил стихи. Вернее, он всеми силами пытался сдерживать себя, но стихи по-прежнему просились на его уста. Он просто запретил себе облекать их в привычную форму. Вскоре, после этого случая, отец перестал гордиться сыном и отношения их резко ухудшились.
В комнату вошла Магда, и доктор очнулся.
– Спасибо, – поблагодарил он.
Выпив кофе, Круз снова погрузился в воспоминания и не заметил, как тяжелый сон сковал его веки. Ему снилось, что он живет в Японии, и вокруг него расстилается неведомая ему до сих пор страна. Случай, вспомнившийся доктору Крузу, явился прологом дальнейшего сна. Итак, Генри оставил поэзию. Он уже не сидел в непринужденной позе, сочиняя стихи, а целыми днями пропадал на улице, гонял мяч. Вскоре он стал опытным игроком, но игра не приносила ему удовлетворения. Нужно было найти дело, в котором он почерпнул бы силу. Снилось доктору Крузу, что он решил взяться за меч. По душе ему пришелся и лук: сидя на коне или стоя на земле, открыто или из засады, издали или вблизи – как хочешь, можешь стрелять во врага. Его можно сразить, а он и не узнает, от чьей стрелы принял смерть. Лук заворожил душу маленького Генри своей способностью поражать даже сильного врага издали, тайком, неожиданно, способностью, которой лишен обычный меч. Но во сне казалось доктору Крузу, что он еще не понимал этого. Он не пробовал стрелять по живому, потому что врагов у него не было. Генри упражнялся с луком только в усадьбе под ивой. Учителем его был дядя, который усердно занимался с ним изо дня в день и был поражен быстрыми успехами маленького племянника. – Молодец, – похлопывал он Генри по плечу. А сам смотрел волком. В жизни у доктора Круза не было никакого дяди, но во сне тот был совершенно реален, и трудно было поверить, что это выдумка. Дядя упорно продолжал обучать племянника стрельбе из лука. И когда Генри исполнилось двенадцать, он, конечно, еще не мог соперничать с признанными воинами, но уже весьма ловко владел оружием. Отец же все чаще бывал недоволен поведением сына и, наконец, дело дошло до того, что он стал проявлять явную ненависть к Генри. Прежде всего, как догадывался мальчик, тому не по душе было, что сын бросил поэзию. Он относился к луку, как к совершенно бесполезной вещи, ведь лук – принадлежность военных и только. Но, как заметил Генри, отца еще бесило и то, что учителем был дядя. Отец никогда не упоминал даже имени сводного брата, рожденного от женщины низкого происхождения, и относился к брату пренебрежительно, как к дармоеду. И действительно, сводный брат отца, его дядя, сам давал повод для такого отношения. Дядя сызмальства обнаруживал дурные наклонности. Он был сильным и подвижным юношей, любил азартные игры, был заядлым охотником. Когда ему минуло шестнадцать лет, убежал из дому, связался с шайкой бродяг, и его не без основания подозревали в грабеже. Домой он вернулся уже старым, одна нога, искалеченная мечом, плохо гнулась. Семья стыдилась его и следила за ним, будто выжидая удобного случая запрятать его в клетку. Но и клетка не сделает из волка овцу. Дядя, похожий на израненного матерого волка, присмирел, посиживал себе на корточках, но этим раздражал домочадцев еще больше, – он словно издевался над изысканными манерами главы семейства, отца Генри. Именно поэтому сближение Генри с дядей сильно беспокоило отца, против которого и прежде восставал сын. От сводного брата Джордж Круз мог бы отказаться, но родного-то сына не бросишь. Генри видел, как все это задевало отца, но в самом же деле, не вырвешь лук силком и не посадишь сорванца за прежнее занятие – сочинение стихов. К тому же, снилось далее доктору Крузу, отец с детства начинал дрожать при виде лука, а заслышав вдалеке свист стрелы, мгновенно бледнел и лишался дара речи, – словом, вел себя как человек, боящийся грозы. Следы кисти, брошенной когда-то семилетним мальчиком, (странно, что этот реальный эпизод подразумевался во сне), представлялись сейчас отцу кровавыми разводами, и, глядя на подросшего сына, да еще с луком в руках, он вынужден был пойти на попятный. Это укрепило желание мальчика еще глубже постичь искусство владения луком.
В четырнадцать лет Генри, как и полагалось в древней Японии, женили. Девушка происходила из влиятельной семьи. Этот брачный союз был делом рук отца, который жаждал породниться с могущественным родом, да и втайне надеялся отвлечь непутевого сына от бранных забав и соблазнить любовными утехами. Невесте в ту пору минуло десять лет. Временами она производила на Генри впечатление слабоумной. И в самом деле, она была лишена и вкуса, и скромности. Единственное, что интересовало ее – это отношения между мужчиной и женщиной. Она быстро привязалась к Генри и с простодушной жадностью, свойственной маленьким детям, не стесняясь людских глаз, откровенно домогалась его ласк. Она искала любовных утех денно и нощно. В конце концов, Генри однажды отверг жену и удалился из спальни. Против отцовских ожиданий, у него от первого любовного опыта осталось ощущение нечистоты. Когда мальчику исполнилось восемнадцать лет, его назначили наместником в отдаленный район.
Это было устроено явно при содействии могущественного рода жены. Вскоре Генри узнал, что столь отдаленную область выбрали несомненно из-за отцовских козней. До ушей его дошли слова отца:
– Генри забросил поэзию, презрел любовь, он – низкий непутевый человек. Я отрекаюсь от собственного дитяти ради чести семьи. Видеть его больше не желаю. Отправим его подальше от столицы. Таким, как он, только и коротать свой век в глуши.
Утром в день отъезда, когда Генри верхом на коне был уже у ворот, он, внезапно оглянувшись, заметил в глубине усадьбы отца, с которым уже давно не виделся. Отец в последний раз сурово посмотрел на сына. Генри повернул во двор и на скаку громко крикнул отцу:
– Извольте сказать напутственное слово! Растерявшись, Джордж Круз произнес:
– Поезжай! Нельзя возвращаться – дороги не будет.
В тот же миг в руках сына зазвенела тетива. Не задев на голове отца ни волоска, стрела рассекла шнурок головного убора и глубоко вонзилась в столб. От испуга отец без чувств грохнулся наземь. Генри был уже за воротами.
– Эге-гей!! – погонял он лошадь.
В свите, сопровождавшей Генри к месту назначения, находился и дядя. Молодая жена ни на шаг не отходила от Генри Круза. Могущественный род взвалил ее, как тяжелую ношу, на плечи новоиспеченного наместника. Находился в свите и будущий управитель имения, в обязанности которого входило все – от путевых хлопот до управления домом. Наместнику дела не предвиделось. Похоже, это была настоящая ссылка. Генри понимал, что в глуши его ожидает смертельная скука. Однако неожиданно для него, скучать там не пришлось, – в отдаленном крае оказались широкие равнины и горы, где водилось несметное количество птиц и зверья, будто созданных для его стрел. Предстояла охота!
Доктор Круз чувствовал во сне необычайное воодушевление, словно он не спал вовсе, так конкретны и ясны были его чувства. Любая охота, будь то соколиная, на оленей или кабанов, возбуждала его. Не разбирая, счастливый день или несчастливый, кружил он по горам и долинам, завороженный ускользающей тенью птицы или зверя, и едва только чудилось ему вдали что-то живое, тут же пускался вдогонку, но ни разу, ни разу не удалось ему добыть даже голубка, даже зайчонка. Между тем лук: у наместника Генри Круза был превосходный: из сотни стрел, пущенных им, любая поражала самую середину мишени, но на охоте с этими стрелами творилось неладное, они улетали неведомо куда, хотя наместнику казалось, что летят они прямо в цель. И вот что еще удивительно: едва избегнув стрелы, птицы и звери вдруг пропадали, и никто не мог уследить, куда уносилась птица, куда уходил зверь. А сами стрелы?! Куда они падали, на дно ли ущелья, за краем ли долины, – никто не видел. Только стоял в ушах злой свист летящей стрелы. И неизменно в свите возникал один и тот же шепот:
