Когда Толя выскочил из подъезда, автолет обступили со всех сторон жильцы дома, и Андрей Михайлович с Алькой вылезли из него. Художник, увидев столько народу, покачал головой и сказал Альке:
— Столпотворение! Надо б и другие картины показать, а не только последнюю.
— Покажите, покажите! — раздались голоса.
— Хоть на минутку!
— На сколько угодно! — Художник с радостным удивлением оглядел жильцов.
— Аля, мчись домой, тащи… ну конечно, не самые худшие…
Алька побежал домой и через несколько минут принес большую стопку картин — тонких листов прочного легкого металла, на которых художник, как и его знаменитый учитель Астров, писал вечными, несмываемыми и не выгорающими на солнце красками. Андрей Михайлович еще раз оглядел жильцов, улыбнулся. И мягкие черные глаза его, и острая неуступчивая бородка, и даже крупный загорелый лоб в тонких морщинках — все улыбалось в нем.
Андрей Михайлович сказал:
— Пожалуйста, только, умоляю вас: с последней картиной будьте осторожней — не просохла… Алик, расставь листы на скамейках и у деревьев… Спасибо, конечно, за такую встречу, но ничего особенного, уверяю вас… — И, смущенный таким неожиданным интересом соседей к своей работе, художник быстро скрылся в подъезде.
«Какой молодец,… — подумал Толя, — такой и Альку пустил бы, если бы тот хорошенько попросил, не только в глубину моря, но и в любую точку Вселенной… Однако надо помочь Альке…» Толя взял из его рук несколько листов, скрепленных специальными узкими полосками, и пошел через толпу к скамейкам; Алька же нырнул в машину и — с сияющим лицом, осторожно держа ладонями за края, — понес к деревьям большой лист, сверкающий еще не высохшими, густо наложенными красками. Толя расставил картины на скамейках, и Алька прислонил лист к стволу платана.
Люди отхлынули от картин, чтоб получше рассмотреть их на некотором расстоянии, и почти тотчас послышались возгласы удивления. И чем дольше смотрели люди на картины, тем громче ахали, тем глубже и сосредоточенней молчали. А кое-какие старушки, которым давно перевалило за сто, вытирали глаза краешками платков. Был тут и Жора, он тоже смотрел на картины, и на толстых, добродушных губах его блуждала улыбка, и относилась она, видно, к публике, с таким вниманием разглядывавшей картины… Неужели ему не нравятся?
Отойдя от Жоры, Толя встал около Альки и стал смотреть на картины.
Он смотрел и не мог оторваться от них, словно они втягивали его, как омут, вбирали в себя, и ничего нельзя, было поделать, чтоб не поддаться им, не погрузиться в них, не смотреть на них…
Особенно поражала последняя, большая сегодня законченная. Сквозь мерцающую зелень воды проступал завалившийся набок огромный эсминец, в слизи и водорослях, свисавших с орудий, которые торчали из проклепанных башен, — из этих орудий когда-то выпускали особые штуки из стали, называемые снарядами, начиненные взрывчатым веществом. Сейчас по этой броне в колеблющемся сумраке ползали, подгибая лучи, морские звезды, крабы, и грустно смотрела подводная мгла, а из узких щелей в надстройках вверх уходили длинные полосы света… Нет, это были не полосы — вглядись получше! — это были искаженные болью и страданием человеческие лица, лица погибших моряков, и столько в них было благородства и мужества, тоски по непрожитой жизни, жалости к матерям и братьям… Лица погибших моряков чудились и в низких, приплюснутых надстройках, и в дулах орудий, и в странно изогнутых морских звездах и водорослях, и даже в самой мгле тяжелой воды, пронзенной тусклыми бликами; и она, эта вода, вся так и колыхалась, так и светилась, так и кричала этими лицами, этой тяжелой зеленью глубин, этой массивной древней броней, этим острым носом корабля, из отверстия которого торчал трехлапый, похожий на спрута якорь, этой вечной беззвучной тишиной…
Толя с трудом оторвал глаза от этой картины и перевел их на другую, стоявшую рядом, — на ней прекрасными серебряными молниями плыли дельфины, на третью — на ней сверкали в чудесном искрометном танце легкие, изящные ставридки, на четвертую…
И опять Толя вернулся глазами к картине с потопленным эсминцем. Возле нее собрались почти все жильцы, и каждый хотел подойти поближе, чтоб получше рассмотреть. Подошел и Жора. Работая локтями, он стал неуклюже, но довольно настойчиво протискиваться к ней: видно, и его в конце концов разобрало любопытство.
А Толя все смотрел на картину, смотрел… И вдруг он понял — и его прямо-таки обожгло оттого, что он неожиданно понял: моряки были такие храбрые, сражались до последнего, а он даже рот раскрыть боится, боится прямо сказать обо всем Альке.
Толя вытянул его за руку нз толпы, отвел в сторонку и, решив ничего больше не скрывать от него, в упор, немножко даже свирепо посмотрел в ясные, добрые Алькины глаза и негромко сказал:
— Алька, полетим с нами… Я прошу тебя… Ты нам очень, очень нужен…
— Туда? — Алька поднял вверх глаза и улыбнулся своим худеньким треугольным личиком.
— Туда.
— И есть на чем? — Глаза его понятливо и сочувственно светились.
Толя кивнул и чуть не крикнул от радости и благодарности:
— Ты не пожалеешь, Алька! Это будет прекрасный полет! Ну, иди к отцу. О подробностях чуть попозже…
Глава 7. ГДЕ ВЗЯТЬ ЧЕТВЁРТОГО И ПЯТОГО?
Толя быстро подошел к Колесникову и сказал:
— Есть третий член экипажа.
Колесников поморщился и еще раз заметил, что Алька очень незавидный космонавт, однако выбирать не приходится, велел действовать в том же духе и отошел от Толи.
Где же взять четвертого и пятого? Они нужны были как еще раньше объяснил ему Колесников, для того, чтоб соблюсти положенный вес звездолета и чтоб можно было управлять им в полете, меняясь: один сидит в рубке управления у штурвала и клавишей, четверо отдыхают и развлекаются, потом принимает вахту второй, потом — третий, ну и так дальше…
Толя пошел домой. Когда он обедал, раздался телефонный звонок: Колесников опять напомнил ему, что он должен со всей присущей ему мягкостью и осторожностью во второй раз поговорить с Леночкой: может, она все-таки вступит в их экипаж…
— Но она никуда не рвется! — выдохнул в телефонную трубку Толя. — Она так счастлива, что ее выбрали из множества девочек! Не нужны ей другие планеты!…
— Ты в этом уверен? — чуть насмешливо спросила трубка голосом Колесникова.
— Уверен, — сказал Толя не очень уверенно. — Не могу же я…
— Слушай, — неожиданно прервал его Колесников, — а ты говорил ей, что есть такие планеты, где девочки ходят в волшебных платьях, сотканных из тончайших нитей — золотых, серебряных или платиновых, и стоит шепнуть приказ, и такое платье, благодаря особому, микроскопическому, спрятанному в ткань кибернетическому устройству, меняет цвет и фасон и даже само может автоматически надеваться и сниматься; и что на тех планетах столько таких платьев — входи в магазин и любое снимай с вешалки!
— Не говорил, — признался Толя. — А что, есть планеты с такими платьями?
— Должны быть! — слегка рассердился Колесников. — Если не говорил, так скажи… Для того и летим, чтоб найти такую планету.
Говоря по совести, Толя хотел отправиться в полет совсем не для того, чтоб разыскать планету, где можно получить такое волшебно-кибернетическое платье из серебряной, золотой или даже платиновой нитки. Да и вряд ли Леночка согласится полететь только из-за таких платьев… Она не тряпичница!
— А говорил про планету, где есть волшебные туфельки, осыпанные изумрудами и с алмазными каблучками? Что есть там туфельки с крошечными колесиками и моторчиком в каблуках; стоит сказать им: «Несите меня, туфельки!», они и понесут, и никакого транспорта не нужно.
— А разве могут быть такие планеты, на которых до этого додумались? — прямо-таки изумился Толя, но опять у него мелькнула мысль: вряд ли Леночка захочет полететь из-за этих туфелек, пусть и волшебных; Колесников плохо понимает Леночку, если так думает о ней…
— А почему ж нет? Есть такие планеты! — ответил Колесников. — Техника стала куда сильней и надежней человека: не болеет, не ошибается и не требует еды…
— Да, но создал ее человек? Что без него техника?
— Ерунда! — возразил Колесников. — Она стала куда сложней, гибче, тоньше человека, она решает в минуту задачи, для решения которых человеку нужны месяцы… И вообще, что ты завел об этом? Я вижу, ты похож на Альку, каши с тобой не сваришь. Ни капли фантазии! А говорят еще — мечтатель… Не смог поговорить как надо с Ленкой! Психологии не понимаешь, а еще Звездин! Сын вице-президента! Видно, придется мне и за это взяться…
— Я… Я еще раз попробую… — пообещал Толя, услышал в трубке частые гудки и вздохнул.
Что ж теперь делать? Дождаться, когда Леночка придет с репетиции, и фантазировать про разные такие планеты, где изобрели невиданные туфли и платья? Нет уж. Ни слова не скажет он ей об этом… Надо сказать о чем-то большом, важном, необычном…
