– Уверен, нынче ваш отец отменит танцы из-за вашей болезни, – продолжал доктор, – чтобы вас не расстраивало сознание того, что ваши сестры веселятся, пока вы лежите больная.
– Спасибо, доктор Келлинг, – прошептала Роза. – Я посплю.
– Вот и умница. – Он погладил ее влажные волосы. – Я расскажу о случившемся вашему отцу и передам указания на кухню. – Тут он перевел взгляд на Фрезию с Лилией. – Вам бы лучше ночевать в другом месте, чтобы самим не подхватить Розину лихорадку. И постарайтесь не пускать младших в комнату к больной. Если вы свалитесь все двенадцать, это можно будет расценивать как эпидемию.
Лилия и Фрезия послушно улыбнулись шутке, и Лилия проводила врача до дверей комнаты.
– Спасибо вам, доктор Келлинг.
Едва закрыв за ним дверь, она подбежала обратно к Розиной постели и взглянула на сестру. Тревога была написана у нее на лице крупными буквами.
– Роза, ты еще не спишь?
– Нет, – отозвалась та и закашлялась. – Дурацкий садовник, выпрыгивает из кустов и пугает людей.
– Роза, – настойчиво повторила Лилия. – Что нам делать? Насчет бала?
Доктор Келлинг неправильно понял Розино беспокойство о танцах. Ее волновал не официальный ужин и обычно сопутствующие ему увеселения. Ей не давало покоя то, что следовало потом, – полночный бал. Тут король Грегор не был властен. Бал нельзя было отменить из-за болезни – только смерть освобождала от него душу, и девочки знали это слишком хорошо.
– Поделать мы ничего не можем. – По Розиной щеке прокатилась слеза и упала на мокрую подушку. – Если я не пойду, он так рассердится.
Она перекатилась на бок и снова натянула одеяло на голову.
Остальные одиннадцать принцесс оделись к ужину и сели за длинный стол с отцом и тремя прибывшими с визитом послами. Девочки весь вечер нервничали и куксились, и король Грегор действительно отменил танцы. В девять сестры поцеловали отца на ночь и поднялись к Розе. Лилия помогла ей сесть и выпить чашку ромашкового чая, заваренного на травах из их собственного сада. Фрезия очистила два апельсина и скормила их больной по дольке.
А затем, в одиннадцать, Лилия и Фрезия помогли Розе вылезти из постели, умыли ее и наложили румяна на бледные щеки и помаду на губы. Они расчесали ее длинные золотисто-каштановые волосы и убрали их в элегантный узел на макушке, украсив его жемчужно-гранатовой тиарой. Затем помогли сестре надеть желтое платье и новые бальные туфли.
Старшая принцесса шла с большим трудом. Ее знобило от жара, сотрясало кашлем. От каждого приступа перехватывало дыхание, на глаза наворачивались слезы. Лилия и Фрезия поддерживали ее всю дорогу до полночного бала.
Придя наутро будить трех старших принцесс, Мария, их горничная, обнаружила на полу возле кровати Розино желтое бальное платье, а на столике рядом – жемчужно-гранатовые украшения королевы Мод. Роза металась в лихорадочном бреду и бормотала про серебряные деревья и золотые лодки, пересекающие озеро теней. Горничная решила, что принцесса в горячке попыталась одеться к ужину. Мария разбудила остальных девочек и заставила Розу выпить немного прохладной воды, пока ждали доктора Келлинга.
– Не понимаю, – кудахтала добрая женщина, нежно обмывая Розино лицо. – Поразительно уже то, что она сумела достать наряд из шкафа, будучи такой больной. Но как она ухитрилась сносить новую пару туфель?
– Не знаю, – с невинным видом ответила Лилия, заталкивая ногой под кровать собственные дырявые туфли.
И тут Фрезия закашлялась.
Принцессы одна за другой подхватывали Розину хворь, и король Грегор приходил в отчаяние. Несмотря на все свои вопли и размахивание руками, он был добродушным человеком и сильно переживал, видя, как страдают его девочки. Вдобавок доктор Келлинг боялся, что Розина простуда переходит в воспаление легких, а это возвращало душераздирающие воспоминания о последней болезни королевы Мод.
В довершение всего загадка сношенных бальных туфель пока не была разрешена. Каждое третье утро, навещая комнаты дочерей, король находил их еще более больными, а около кроватей валялись бальные туфли, стоптанные до дыр. Грегор обвинял горничных, мол, они по ночам таскают у его дочерей туфли и бегают на свидания к ухажерам. Даже выгнал двух, прежде чем домоправительница успела ему указать, что туфли младших девочек никому из слуг не налезут.
Король просил и умолял дочерей рассказать, что происходит, но они отказывались отвечать, жалобно кашляя и глядя пустыми глазами. Он надеялся выдать кого-то из старших за новых союзников в Спании и Ла-Бельже, может, даже загладить посредством брака конфликт с Аналузией. Но теперь все девочки болели (и очень некрасиво, с красными носами и лающим кашлем), а слухи о постоянно снашиваемых туфлях привлекли внимание городских сплетников.
Недобрые вести принес Келлинг. То ли башмачник проболтался, то ли кто-то из слуг, но город захлестнули истории о ночных похождениях принцесс. Поговаривали, будто они заболели из-за танцев с волшебным народцем. Некоторые даже утверждали, что девочки подхватили какой-то неведомый волшебный недуг, который можно исцелить, только танцуя еще больше, чем прежде, или выпив козьего молока в полнолуние, и тому подобные глупости. Иные завистливо перешептывались, что это Бог наказывает короля за войну или за то, что он тратит столько денег и труда на свой дурацкий сад.
Грегор уронил голову на руки.
– Что мне делать, Вильгельм? – простонал он.
Доктор Келлинг поставил саквояж на королевский письменный стол и уселся в большое кожаное кресло напротив короля. Отец его служил премьер-министром в правление Грегорова отца, и мальчики росли вместе. Они бок о бок служили в армии, женились в один год и практически одновременно овдовели.
Чувствуя себя почти таким же измученным, как дочери, Грегор откинулся на спинку высокого кожаного кресла. Он словно заново наблюдал, как угасает его Мод. Он обещал ей как следует заботиться об их девочках, но она, похоже, ему не верила. Глаза ее под конец переполняло отчаяние. Вчера вечером, навещая Розу, он поймал такой же взгляд. Но почему? Если бы только они раскрыли ему корень проблемы, он бы его уничтожил. Но ответом на все расспросы были молчание, слезы и безнадежность.
– Вильгельм, я…
Голос короля затих. Он не знал, что сказать, что предпринять. Когда война с Аналузией сделалась неизбежной, он принял решение, казавшееся в тот момент наилучшим, и в итоге они победили. Но как победить, если не знаешь, с кем сражаешься?
Доктор Келлинг подался вперед:
– Надо докопаться до сути, Грегор. Спрашивать их бесполезно – они не могут или не хотят сказать. Я не из тех, кто верит в россказни о волшебном народце и всем таком, ты меня знаешь. Но сдается мне, что-то здесь очень и очень не так. Это нечто большее, нежели легкомыслие юности и любовь к танцам. – Он фыркнул. – Чего, кстати, не наблюдается. Бедная крошка Фиалка, пока ее трепала лихорадка, все всхлипывала, что хочет перестать танцевать. Одному богу ведомо, почему они продолжают это делать. Мод была славной женщиной, но мы оба знаем, что наряду с любовью к розам она принесла из Бретони кое-какие экстравагантные идеи.
– Что ты говоришь? – Король Грегор в замешательстве помотал головой. – По-твоему, Мод имеет к этому какое-то отношение?
– Н-нет, но… – Доктор Келлинг потер лицо ладонями. – Не знаю, Грегор. Наверное, я просто устал. – Он тяжело вздохнул. – Но Роза слабеет с каждым днем. Я знаю, ты пытался разделять девочек на ночь, но их кто-нибудь сторожил? Или следил, куда они ходят?
У Грегора поникли плечи.
– Я хочу доверять своим дочерям. Я и так чувствую себя тюремщиком, запирая их на ночь. Неужели до этого дошло?
– Дошло, если мы хотим, чтобы Роза поправилась, – мягко сказал доктор Келлинг. – Сегодня третья ночь с момента их последнего… исчезновения. Раздельные комнаты, окна и двери накрепко заперты. Стража в коридоре.
В молчании они прикончили графин бренди и выкурили немало прекрасных сигар. Наконец король Грегор вздохнул, затушил последнюю и кивнул:
– Ладно. Послы уже переехали в свои особняки в городе. Это освобождает все спальни на третьем этаже. Ты останешься на ночь на случай, если понадобишься девочкам? – спросил король.
– Конечно.
Гален сидел на большом валуне и вязал носки. Ну, всего один носок. Первый он закончил накануне вечером и надеялся управиться со вторым к завтрашнему дню. Носки, в которых он пришел с войны, настолько износились, что просто рассыпались в прах, когда тетушка попыталась их постирать, и последние несколько недель он мастерил им замену.
Добросердечная тетя Лизель предложила связать ему новые носки, но Гален вежливо отказался. По правде говоря, из всех приобретенных за время войны навыков только вязание доставляло ему удовольствие. Было нечто завораживающее в том, как петля за петлей переходят со спицы на спицу. К тому же это занятие рождало у него гордость созидания, противоположного разрушению и стрельбе в людей.
