Курятник Ефимыча вел себя странно. Несушки совершенно не неслись, а петух спал без просыпу чуть ли не до полудня и практически не кукарекал. Ефимыч считал, что на птиц отрицательно влияет невыразимая холодина, которая царит в здании.
– У нас везде как в морге! – гордо заявлял Ефимыч, который служил здесь лет, не соврать, пятьдесят – и очень хорошо себя чувствовал в леденящей душу и тело температуре.
Однако если Валюшка легко обходилась футболкой и джинсами, которые ей купила Марина Николаевна, то и Ефимыч, и поселившийся в его комнатке Лёнечка все же надевали на себя что-то более существенное: валенки, ватные штаны, теплые свитера (на Лёнечке свитер толстого Ефимыча болтался как на вешалке, а рукава прикрывали кончики пальцев) и меховые жилетки. Ефимыч вдобавок напяливал старый треух, а Лёнечка так и ходил с непокрытой белобрысой головой.
– Вы ну прям как брат и сестра, – говорил Ефимыч, глядя на них с Лёнечкой. – И у того волосы льняные – и у этой. У того глаза голубые – и у этой.
– Не знаю, вроде бы у меня брата не было, – вздыхала Валюшка, которой, конечно, очень хотелось, чтобы у нее взял да и нашелся брат. Сгодился бы даже такой, как Лёнечка: откровенно чокнутый, но очень добрый и забавный.
Валюшка не могла удержаться от смеха, когда он проходил через больничный коридор на первом этаже. Там висело старое-престарое зеркало, настолько кривое, засиженное мухами, да еще и треснутое, что в нем практически невозможно было что-то различить. Ну и Лёнечка мимо этого зеркала бегом бежал, старательно отворачиваясь и даже рукой прикрываясь, чтобы в него, не дай бог, не глянуть ненароком.
– Лёнечка, а чего ты так зеркала боишься? Может, ты там вообще не отражаешься? Может, ты вампир, а? – иногда начинала подначивать Валюшка, и тогда Лёнечка обращал к ней слезящиеся голубые глаза и неизменно твердил:
– Нет ничего страшнее, чем смотреться в разбитое зеркало, ибо можно черта увидеть!
Лёнечка совершенно не говорил по-людски: все шпарил поговорками да старинными приметами. Иногда приметы были очень толковые и даже сбывались – особенно те, которые предвещали похолодание или снег.
– Вороны каркают и в стаи сбиваются – быть морозу! – предсказывал Лёнечка, и нате вам – ударял мороз.
– Если Млечный Путь полон звезд и светел – к вёдру, тускл – к ненастью! – пророчествовал он, и в самом деле: если звезды с вечера еле светили – вскоре небо затягивала белая снежная пелена.
Оказывается, даже куры могли погоду предвещать! Иногда Ефимыч доверял покормить своих птиц Лёнечке. И тот, возвращаясь, сообщал:
– Если курица стоит на одной ноге – к стуже.
И пожалуйста! Доктор и Марина Николаевна прибегали в больницу, стуча зубами, и восклицали:
– Ну и холодище! И когда только зима кончится?! А ведь еще декабрь не истек!
В общем, Лёнечка порою изрекал очень интересные и осмысленные вещи, но иногда как ляпнет что-то вроде:
– Надетая в пятницу новая рубаха приманивает блох!
И тут уж Валюшка никак не могла удержаться от смеха.
Лёнечка обижался, уходил в каморку Ефимыча, садился в уголок и читал свою заветную книжку «Словарь русских суеверий», даже головы не поворачивая, если Валюшка приходила.
Впрочем, Валюшка и без Лёнечки не скучала. Марина Николаевна принесла ей небольшой телевизор и даже плеер – чтобы диски смотреть – и поставила в той палате, которую приспособили под Валюшкину комнату. Принесла из библиотеки учебники для седьмого класса, а из дома – книги: это были любимые книги ее пропавшей десять лет назад дочери.
– Если Светочка вернется, я их, конечно, заберу, – предупредила она, и Валюшка кивнула, хотя знала, что все давно потеряли на это надежду, вот только Марина Николаевна ждала и ждала дочь.
И в этой комнате Валюшка могла сидеть часами – просто так, ничего не делая, потому что это было необыкновенно, просто сказочно: иметь свою собственную комнату! В детдоме их было шестнадцать человек в одной общей спальне. Все строем, всё по приказу воспитательницы – даже смех и радость…
Валюшка вспоминала: когда задавали рисунок на тему «Счастье», все рисовали отдельный дом и рядом каких-то мужчину и женщину – будто бы маму и папу, о которых все мечтали. Она тоже что-то такое неопределенное изображала. Но теперь нарисовала бы Михаила Ивановича, Марину Николаевну, Лёнечку с Ефимычем, а еще, наверное, Сан Саныча. И не просто какой-то дом, а эту комнату с большим окном, и кровать в углу, и кресло, которое тоже принесла Марина Николаевна, и диван (он раньше в кабинете главврача стоял), и настольную лампу из того же кабинета, и полку с книгами и дисками. Сан Саныч обещал, что ближе к Новому году принесет сюда елку, а пока сделал поистине царский подарок – все фильмы про Гарри Поттера и еще «Аватар». Оказывается, у него летом жил племянник и оставил все свое добро до следующих каникул.
– Только вряд ли Валерка сюда снова приедет, – вздохнул Сан Саныч. – Так что пользуйся безвозмездно сколько хочешь.
– А почему он не приедет? – спросила Валюшка. – Здесь летом, наверное, хорошо.
– Хорошо-то оно хорошо, – кивнул Сан Саныч, – да только мы прошлым летом таких ужасов натерпелись, что на всю жизнь запомнили. А Валерке больше всех досталось.
Валюшка надеялась, что Сан Саныч расскажет ей эту историю, но он помалкивал. А остальные ничего толком не знали: будто бы эмчеэсовцы проводили какие-то учения на острове посреди Волги, да что-то там странное приключилось. Привезли откуда-то каких-то зеленых зайцев и потерявших память голых людей… в общем, полная чушь![1]
Валюшка согласилась, что чушь, и перестала расспрашивать.
При том, что она всех своих новых друзей очень любила и ни за что не хотела бы расстаться с ними, Валюшка искренне наслаждалась одиночеством. Даже необходимость иногда заглядывать в учебники не отравляла ей жизнь! Она проводила наедине с собой долгие часы в полной тишине (только росший около больницы старый ясень иногда постукивал в окошко ветвями, на которых кое-где болтались пожухлые метелки семян) и не скучала. Было настоящим счастьем принимать решения самой, даже такие незначительные, как идти или не идти гулять! Понять Валюшку мог бы, наверное, только тот, за кого тринадцать лет жизни принимали решения учителя и воспитатели. В те времена Валюшке казалось, что у них, у воспитанников, своего ума вообще нет – только некий «коллективный разум», которым управляют взрослые, нарочно оставляя своих подопечных какой-то туповатой малышней. Валюшка точно знала, что первым самостоятельным поступком в ее жизни было бегство из детдома. И теперь, когда каждый день состоял из мелких, но самостоятельных решений, она чувствовала, как развивается, крепнет ее ум.
Валюшка часто обдумывала тот ужас, который привиделся ей, когда она лежала, окоченевшая, в сугробе.
Конечно же, это был только сон! Очень страшный и кошмарный, но сон. Чем больше времени проходило с тех пор, как Валюшка очнулась, тем отчетливей она это понимала. Она вспомнила, как еще в детдоме наткнулась в библиотеке на какую-то журнальную статью о том, что видят люди, переживающие клиническую смерть. Они рассказывали о каком-то темном коридоре, о каких-то огнях и странных голосах, о призраках… Ну вот, они видели темные коридоры, а Валюшка – какой-то там Хельхейм.
Странное название ей приснилось! Похожее на шелест поземки по льду… И вообще все было странно и страшно в том сне. Очень хорошо, что он больше не снится!
Таким же чудом, как возможность иметь свою комнату, наслаждаться одиночеством и размышлять, были еще три вещи.
Во-первых, телевизор смотреть никто не запрещал – хоть с утра до вечера и всю ночь напролет сиди перед ящиком.
Во-вторых, Валюшка могла есть мороженое сколько влезет. Это была теперь ее главная еда, просто фантастика! Каждый день порции по четыре съедала!
Мороженое в ее комнате хранилось в картонной коробке, которая стояла под окном. Там было так холодно, что мороженое не таяло.
А в-третьих, Валюшка могла гулять… гулять одна, в каком угодно направлении и сколько угодно времени. Никакого строя и сурового «детинампоравозвращаться»!
Марина Николаевна только умоляла ее держаться подальше от домов, на крышах которых громоздились сугробы и висели сосульки. А поскольку таких домов в Городишке было большинство, Валюшка шла в основном по обочине проезжей части, благо дорога была не больно-то оживленной, пока не переходила в федеральную трассу.
Идя вдоль этой трассы, можно было довольно скоро попасть на просторный речной берег. Сразу у дороги поднималось из сугробов какое-то несуразное строение с полинялой вывеской «У Фани». Должно быть, когда-то здесь было небольшое кафе, а потом его то ли закрыли на зиму, то ли вовсе забросили. На берегу, почти напротив бывшего кафе, виднелся огромный старый-престарый дебаркадер[2] – облезлый, давно потерявший первоначальный цвет. Чуть поодаль торчали прямо из снега почерневшие перила. Наверное, там был погребен в сугробах небольшой причал для лодок. Вообще весь берег был сплошь покрыт снегом, однако рыбаки протоптали к воде множество причудливо сплетающихся тропинок.
