Юнас Ли
Йу с морских островов
Нелегко было нашим пращурам ходить по морю в зимнее время, лодки в Нурланне[1] строили никудышные, вот и шли рыбаки . к лопарям на поклон, чтобы купить мешок попутного ветра. В те годы рыбак не доживал до старости, и на погосте хоронить было некого, кроме баб, да ребятишек, да калек убогих.
Однажды вышла на промысел рыбацкая артель из Хьётте[2], что в Хельгеланне[3], и уплыли они до самых Лофотенских островов. Но в ту зиму вся рыба точно куда-то сгинула.
Рыбаки не хотели возвращаться с пустыми руками, прождали неделю, потом другую, а там и месяц прошёл: видят они, делать нечего, надо назад поворачивать.
А Йу с Морских островов на это посмеялся: что ж, мол, так! Если здесь рыбы не нашли, значит, надо севернее искать. Не для того ведь в море вышли, чтобы припасы проесть.
Йу был парень молодой, в первый раз на промысле, но старшой решил, что он дело говорит, и велел ставить парус.
Повернули они опять на север, пошли дальше.
Но на следующем месте им снова не повезло. Наловили только себе на пропитание.
Тут уже все в один голос сказали, что пора назад поворачивать.
А Йу опять за своё: коли тут ничего нет, значит, рыба на север ушла, там и. надо её искать. А то плыли-плыли — и вдруг на попятный!
Так они и пытали счастья: постоят в одном месте — перейдут на другое, и занесло их невесть куда, на окраину Финнмарка. А тут налетела непогода; моряки хотели переждать в бухте, пока она кончится, потом видят — не переждёшь, надо выходить в открытое море.
Тут горе-лодка их и подвела, никак её было носом к волне не удержать, развернулась боком, раз-другой черпнула воды и уже полна до краёв.
И вот очутилась вся артель посреди открытого моря на перевёрнутой лодке, и помощи ждать неоткуда.
Горькие попрёки посыпались на Йу со всех сторон за то, что по его совету все на верную гибель пошли.
А уж как стемнело, стали рыбаки коченеть, хватка в руках ослабла, и вот одного за другим всех смыло волнами в воду.
До самого конца, пока не смыло последнего, слушал Йу жалобные крики, что он всех погубил, рыбацких жён и детишек без кормильцев оставил.
Но Йу решил все-таки держаться сколько сможет, — все равно никому пользы не будет, если он тоже отпустит лодку и потонет в морской пучине.
Поэтому он покрепче оседлал перевёрнутый киль и, не чуя ни рук, ни ног, держался за него мёртвой хваткой. иногда среди ночного мрака буря доносила к нему голоса товарищей с других лодок.
«И у тех остались дома жены и ребятишки, — думал парень. — Знать, у них тоже нашёлся какой-нибудь Йу, которого они теперь клянут».
Между тем лодку подхватило и понесло морское течение, а на рассвете парень чуть, не свалился от сильного толчка — это волны прилива выбросили лодку на берег, и она застряла в песке.
И вот, ещё не веря в своё спасение, Йу слез и ощутил под ногами твёрдую землю.
Но там, где его прибило, куда ни глянь, раскинулось только свинцовое море да белые снега.
Долго искал Йу глазами, поворачиваясь на все стороны, и вдруг увидел дымок под горою, который поднимался над землянкой лопаря; кое-как он до неё дотащился.
Хозяин землянки был дряхлый старик; закутанный в шубу, он неподвижно сидел, на куче тёплой золы и что-то там бормотал себе под нос, на слова не откликался и по-людски не разговаривал. У входа в землянку роились большие золотистые шмели, они перелетали через порог и вились над снегом, как будто стояло жаркое лето; в землянке со стариком никого не было, кроме молоденькой девушки. Внуки его пасли оленей и кочевали со стадами по тундре, а девушку оставили дома присматривать за дедом, она топила очаг и стряпала еду, чтобы старик не замёрз и не помер с голоду.
Парня впустили в дом, дали обсушиться и уложили отдыхать. Саймка хлопотала вокруг него и не знала, как бы-получше угодить гостю; она напоила его оленьим молоком, положила ему в миску вкусную мозговую кость, а спать уложила на меховую подстилку из черно-бурых лисиц.
Тепло и уютно показалось парню в курной землянке.
Однако же, подрёмывая на мягком ложе, он сквозь сон увидел такие чудеса, что глазам своим не верил и не знал, спит ли он или ему это наяву блазнится.
Вот лопарь стал на пороге и пересчитал своих оленей, хотя стадо паслось далеко в тундре. Старик отводил волков и заговаривал медведя. Потом развязал кожаный мешок, а оттуда как завоет да как засвистит! Зола взметнулась вверх и тучей закружилась по землянке. А когда все стихло, налетели шмели, опустились на старикову шубу и заползли в мех, а лопарь бормотал и напевал себе под нос колдовские камлания, покачивая дряхлой головой.
Однако Йу не стал задумываться над лопарскими чудесами — другое было у него на уме.
Едва продрав глаза после сна, он сразу же отправился проведать свою лодку.
Она лежала на песке кверху днищем — будто и не лодка, а так себе посудина, вроде бабьего корыта, — и волны лизали её бока.
Йу вытянул лодку из прибоя на сушу, чтобы при отливе её не снесло в море.
Но он ещё долго не уходил, пока не рассмотрел её хорошенько со всех сторон, чтобы разобраться, как она сделана. Йу понял, что ничего хуже нельзя было смастерить даже нарочно. Можно было подумать, что её построили не затем, чтобы плавать, а только чтобы воду черпать. Нос был что у свиной лоханки, такой только и годится, чтобы колом ухнуть в воду, и днище было того не лучше — плоское, как гробовая доска.
Все тут никуда не годилось, все надо было делать иначе, чтобы лодка стала пригодной для мореходства.
Нос надо было поднять на одну или на две планки выше и сделать его острее, чтобы разрезал волны, а по бокам округлить, чтобы вода его легко обтекала, тогда лодка станет послушнее и не развернётся бортом к волне.
Вот о чем Йу думал непрестанно и днём, и ночью. И только вечером он ненадолго отвлекался от своих мыслей, беседуя с молодой лопаркой.
Скоро Йу заметил, что Саймка в него влюбилась. Она всюду ходила за ним по пятам и провожала печальным взглядом, когда он отправлялся на берег моря, — знать, поняла, что у него одна мысль на уме — как бы поскорее воротиться домой.
Старый лопарь все сидел в куче золы, и вокруг его шубы клубился пар и ходили тучи дыма.
А кареглазая Саймка исподтишка так и ела глазами гостя и заманивала его умильными взглядами и ласковыми словами, которые без умолку сыпались у неё с языка, стоило старику только отвернуться; наконец она увела парня в тёмный угол, чтобы старик не услышал, о чем они будут говорить.
Колдун хоть не оборачивался, но, когда хотел, он и затылком видел, что за спиной у него творится что-то неладное.
— Что-то я плохо стал видеть, глаза слезятся от дыма, — молвил дед. — Скажи-ка, Йу, что ты держишь в руках?
— Отвечай, что ты поймал в силки снежную куропатку! — подсказала шёпотом Саймка.
Девушка прильнула к его груди, и Йу почувствовал, что она вся дрожит.
И вот Саймка стала рассказывать так тихо, что Йу сам не знал, слышит ли он её голос или без слов читает потаённые мысли; а она говорила, что старик — злой колдун, его бормотание и пение — это злые заклинания против лодки, которую задумал построить Йу. Потому что, когда Йу сделает лодку, никто во всем Нурланне не захочет больше покупать у колдуна поветерь.
И ещё она сказала парню, чтобы он никогда не становился между колдуном и волшебными мухами.
Тут Йу понял, что за лодку ему сполна достанется лиха хлебнуть. Но чем круче ему приходилось, тем больше он напрягал голову, чтобы все сообразить как следует.
Наутро, чуть свет, он пустился к морю, не дожидаясь, пока старик проснётся.
Но едва он вышел из землянки, в лощине стало твориться что-то странное. Холмов по обе стороны сделалось словно бы больше, чем было прежде, и сколько он ни шёл, а все не мог выйти на открытое место; он шёл и шёл, проваливаясь в глубоком снегу, а берег все не показывался. Никогда ещё Йу не видал, чтобы среди бела дня играли такие сполохи. Треск стоял, хоть уши затыкай, все небо было точно в огне, и длинные пламенные языки тянулись сверху, словно хотели достать путника.
Берег и лодка будто канули куда-то, Йу не узнавал окрестностей и не понимал, где он находится.
Наконец он догадался, что сбился с дороги и, вместо того чтобы идти к морю, кружил, должно быть, все время на одном месте.
Он повернул назад, но тут попал в такой густой туман, что не видно было ни зги.
Проплутав до вечера, Йу совсем выбился из сил и упал духом.
А уже ночь наступала, кругом сугробы, и снег все валит и валит.
Присел Йу на камне, чтобы хорошенько подумать, как ему быть — не пропадать же понапрасну. Вдруг, глядь, из тумана сами собой выехали лыжи, подкатились к ногам и остановились.
— Ну, коли вы ко мне дорогу нашли, так авось и обратно выведете, — сказал Йу.
Он надел лыжи, и они понесли его по горам да по долам, а он знай себе катится, куда они хотят.
