Поеживаясь от холода в батистовой ночной сорочке, Арриэтта подползла и прильнула к нему, положив голову ему на грудь. Под ничего не сказал, но его рука мягко обхватила ее за плечи, и он рассеянно, но нежно погладил ее.
— Кто они такие, папа? — хрипло шепнула Арриэтта. — Что случилось?
— Я еще толком не знаю, — ответил он.
— Все произошло так быстро… как землетрясение…
— Верно, — сказал он.
— Мама не хочет разговаривать.
— И я ее не виню, — сказал Под.
— Но она не ушиблась, по–моему, — продолжала Арриэтта, — это все нервы…
— Давай все–таки взглянем на нее, — сказал Под.
Они подползли к Хомили на коленях по вылинявшему одеялу, положенному на дно картонки, — почему–то, возможно, как всегда, стремясь укрыться, они не вставали во весь рост.
— Как ты себя чувствуешь, Хомили? — спросил Под.
— Полумертвой, — почти беззвучно пробормотала она, едва шевеля губами. Она лежала так ровно, так неподвижно, — на нее страшно было смотреть.
— У тебя что–нибудь сломано? — спросил Под.
— Все, — простонала она.
Но когда он стал тревожно ощупывать ее похожие на палочки руки и торчащие из–под сорочки тощие ноги, она внезапно села и сердито воскликнула:
— Не тронь меня, Под! — и принялась подкалывать волосы. Затем снова откинулась назад, тихо прошептав: — Где я? — трагическим жестом взмахнула рукой и прикрыла ею глаза.
— Ну, мы все можем задать себе этот вопрос, — сказал Под. — Мы в какой–то комнате, в каком–то человечьем доме. — Он поглядел на оконца под потолком. — В мансарде — вот где мы. Посмотри…
— Не могу, — сказала Хомили и задрожала.
— И мы здесь одни, — добавил Под.
— Ну, это ненадолго, — сказала Хомили. — У меня мурашки по всему телу.
— Верно, — Арриэтта схватила отца за плечи. — Слышишь?
Подняв кверху лицо, они замерли в уголке картонки, сжавшись в комок; сердца их лихорадочно бились, — внизу, на лестнице, раздавались шаги.
Арриэтта в панике вскочила, но отец схватил ее за руку:
— Спокойно, девонька. Куда ты?
— В укрытие, — выдохнула Арриэтта. Шаги стали громче. — Неужели здесь негде спрятаться? Бежим! Скорей…
— Что толку, — сказал Под, — им известно, что мы здесь. Нас начнут искать, тыкать повсюду палкой, станут вытаскивать… Мать этого не перенесет. Нет, лучше остаться на месте и не впадать в панику.
— Но мы же не знаем, что нас ждет. — Арриэтта чуть не плакала. — Не можем же мы просто сидеть тут сложа руки — надо спасаться.
Внезапно Хомили села и обняла Арриэтту.
— Тихо, девочка, тихо, — шепнула она. Как ни странно, голос ее неожиданно стал спокойным. — Отец прав. Мы ничего не можем сделать.
Шаги приближались, становились все громче, скрипели голые деревянные ступени. Добывайки тесней прижались друг к другу. Под, подняв лицо, превратился в слух.
— Отлично, — шепнул он Арриэтте на ухо, — мне это нравится, всегда будем знать заранее, что они идут… не застанут нас врасплох.
Арриэтта, все еще тихонько всхлипывал, прильнула к матери; никогда в жизни она не была так напугана.
— Полно, дочка, полно, — повторяла Хомили.
Шаги звучали уже на площадке. За дверью слышалось тяжелое дыхание, звяканье ключей, бренчание посуды. Раздался глухой стук отодвигаемой задвижки, затем второй, ключ со скрипом повернулся в замке.
— Осторожней, — услышали добывайки голос. — Прольешь.
Затрещали, затряслись половицы две пары ног подходили все ближе к ним. Внезапно над их головами нависла огромная тарелка, позади нее маячило лицо. Добывайки никогда еще не видали таких лиц — розовое, напудренное, с башней желтых волос на голове; с двух сторон, чуть не задевая их, болтались агатовые серьги. Лицо опускалось… ближе, ближе… Добывайки уже могли разглядеть каждую жилку на запудренных багровых щеках, каждую светлую ресничку вокруг водянисто–голубых глаз, которые неотрывно смотрели в картонку… Тарелка опустилась на пол.
Рядом с первым лицом появилось и нависло над ним второе: более жесткое и бледное, в очках без оправы, — свет отблескивал от них, глаз не было видно. Над картонкой взлетело блюдце и опустилось рядом с тарелкой.
Внезапно розовые губы на первом лице раскрылись, и вместе с теплым дыханьем, которое, словно порыв ветра, взъерошило волосы у Хомили на голове, оттуда донеслись слова:
— Ты думаешь, душенька, у них все в порядке?
Очки вдруг исчезли со второго лица, затем снова там появились — владелец их протирал. Как Под ни был напуган, он все же подумал: «А они мне на что–нибудь бы сгодились, и этот шелковый платок тоже».
— Немного не в форме, — ответили более тонкие губы, — ты их растрясла, когда несла в картонке.
— Может быть, добавить в молоко капельку коньяка, душенька? — предложили розовые губы. — У тебя с собой фляжка?
Очки удалились, исчезли на миг, послышалось звяканье металла по фарфору. Под крепче сжал руку Хомили, словно желая что–то ей сообщить. Она в ответ изо всех сил стиснула его плечо. Первый голос сказал:
— Хватит, Сидни, не переборщи.
Над ними снова показались огромные лица, огромные глаза устремились на них.
— Подгляди на их личики… на эти ручки, волосики, ножки и все другое. Что они такое, как ты думаешь, Сидни?
— Для нас они находка, вот что они такое для нас! Золотое дно! Пошли душенька, они не будут есть при нас.
— Можно, я выну кого–нибудь из них?
— Нет, Мейбл, лучше их руками не трогать. — (Под снова сжал ладонь Хомили.)
— Но почему?
— Неужели не ясно? Мы взяли их не для того, чтобы приручать. Оставь их в покое, Мейбл, посмотрим, как они здесь устроятся. Можем прийти попоздней.
— Мейбл и Сидни, — сказала Арриэтта, когда шаги замерли вдали. Казалось, спокойствие духа неожиданно вернулось к ней.
— Ну и что из этого? — спросил Под.
— Это их клички, — небрежно сказала Арриэтта. — Ты разве не слушал, что они говорили?
— Почему же? Я слышал, как он сказал, что нас нельзя брать в руки и что надо налить капельку коньяка в молоко.
— Молоко! Словно мы кошки, — пробормотала Хомили.
Однако у всех троих гора свалилась с плеч; страшный момент — встреча с их тюремщиками — остался позади.
— Если вы хотите знать мое мнение они не очень–то сообразительные. Может быть, они и не глупы, даже умны по–своему, но сообразительными их не назовешь.
— Кто — Мейбл и Сидни, да? — спросила Арриэтта. И, внезапно рассмеявшись, подошла к стенке картонки.
Под улыбнулся, услышав ее тон.
— Да, они самые, — сказал он.
— Еда, — объявила Арриэтта, заглядывая за край картонки. — Я ужасно проголодалась, а вы?
— Я и пальцем ни к чему не притронусь, — заявила Хомили. Но тут же, по–видимому, передумала. — А что там есть? — слабым голосом спросила она.'
— Мне отсюда, плохо видно, — ответила Арриэтта, перевешиваясь через закраину.
— Погодите–ка, — сказал Под, — у меня сейчас мелькнула одна мысль — очень важная мысль, — можно сказать, — осенило. Вернись сюда, Арриэтта, сядь возле матери, — еда не убежит.
Когда обе они уселись, выжидающе глядя на него, Под откашлялся, чтобы прочистить горло.
— Мы должны реально смотреть на вещи, — начал он. — Я все это обдумал, и, хоть мне и не хочется вас пугать, надо признать, что положение наше тяжелое — хуже некуда.
Он приостановился, и Хомили, взяв в ладони руку Арриэтты, погладила ее успокаивающе.
— Ни один добывайка, — продолжал Под, — во всяком случае, из тех, о ком я знаю, не находился в полной власти у человеков. В полной власти, — мрачно повторил он, переводя взгляд с одного испуганного лица на другое. — Добываек «видели» — нас самих «видели», — добываек вымаривали голодом или выгоняли из дома другим путем, но чтобы их брали в плен — о таких штуках я ни разу не слышал… ни разу за всю мою жизнь. А ты, Хомили?
Хомили облизала сухие губы.
— Нет, — прошептала она.
У Арриэтты был очень мрачный вид.
— Так, вот, если мы не найдем способа отсюда убежать, это с нами и произойдет — мы до самой смерти будем в полной власти у человеков… Полной власти, — медленно повторил он, словно хотел, чтобы слова эти отпечатались у них в уме.
Наступила зловещая тишина; наконец Под снова заговорил:
— Кто будет капитаном на нашем корабле?
— Ты, Под, — хрипло сказала Хомили.
— Верно, я. И вам обеим придется слушать мою команду. Я намерен установить правила… не все сразу, смотря по тому, что нам будет нужно. Понятно, первое правило — послушание…
— Само собой, — сказала Хомили, стискивая руку Арриэтты.
— … а второе — то самое, что пришло мне сейчас в голову, — мы все как один, должны набрать в рот воды…
— Право, Под… — резонно начала Хомили, зная, что всему есть предел.
Арриэтта сразу поняла, о чем говорит отец:
