Некоторое время мы шли лесочком среди сосен и лиственниц. Зелень сосен с наветренной стороны поседела от снега, а земля была рыжей — столько хвои осыпалось с лиственниц. Вскоре мы вышли к горным пастбищам, где по склону лепились друг над другом шесть или семь пастушьих хижин. Все они пустовали, кроме одной, к которой и привела меня козочка. Она толкнула рожками дверь, как до этого у меня; дверь сама собой отворилась.
В хижине была женщина, склонившаяся над колыбелью. Она плакала.
Личико у ребенка было совсем белое, сомкнутые веки не вздрагивали. Я сперва подумала, что он мертвый. Но он дышал. Мать сказала мне, что ребенок очень болен и она не может от него отойти. А она здесь одна. Вот и послала козочку за помощью.
Я ободрила ее как могла, поскорее вернулась в деревню и оттуда позвонила врачу. Несмотря на гололед и угрозу лавин, он пришел и спас ребенка.
Но козочка каждый день приходила и стучалась в мою дверь. Я соорудила ей вьюк, в который клала лекарства и провизию. На Рождество я добавила к этому кое-какие игрушки для ребенка. И мне пришло в голову выкрасить ей рожки жидкой позолотой, которой обычно золотили орехи для елки, а на шею повесить красивый колокольчик. И козочка, очень гордая, отправилась обратно.
Люди, которые раньше ее не видели, только диву давались, столкнувшись с ней на горной тропе. Они думали, что это им привиделось, и всем рассказывали, что встретили Рождественскую Козочку.
Так это имя за ней и осталось. Теперь это хитрющая старая коза с профессорской бородкой, но она больше не разгуливает по заснеженным тропам, а чтобы вызолотить ей рога, понадобилась бы, я думаю, целая банка краски.
-чаггата! Ч-чаггата!
Они появляются, откуда ни возьмись, со своими деревянными личинами. В козлиных, козьих или бараньих шкурах, подпоясанных коровьим ошейником с бубенцом.
Они бегают, прыгают, пляшут, а бубенцы звенят.
У них косые глаза, кривые, остроконечные, крючковатые носы, искаженные гримасой, или смеющиеся рты с бычьими зубами.
Можно подумать, это какие-то люди-звери, люди-бесы. Они разгуливают по улочкам поодиночке, по двое или целыми компаниями.
— Ч-чаггата! — кричат дети.
Дети глазеют на них, бегают за ними хвостом, любят их. Дети боятся масок. Дети любят бояться.
Как-то раз из леса вышла маска. Дети задрали головы. Задрать пришлось изрядно: маска была выше самых высоких елей…
— О!..
Маска спускалась с горы прямо к ним. Вокруг огромного деревянного лица фиолетового цвета колыхалась шевелюра из лисьих хвостов. Чтобы прикрыть тело, потребовалось сшить вместе шкуры по меньшей мере четырех бурых баранов и четырех черных коз, а бубенец на поясе был размером с церковный колокол.
Как он звонил! Как звонил!
Вся деревня собралась на площади.
— О!.. О!.. — повторяли родители. И больше ничего не могли сказать, потому что их била дрожь.
Огромными шагами Маска подходила все ближе и ближе. Вот она вступила в деревню. Мужчины, женщины, дети мигом попрятались по домам. Они заперли двери на все замки и только украдкой подглядывали в окошки.
Раздался ужасный треск. Это великан уселся на крышу одного из домов. Старуха Аполлина и ее дочка Мария выкатились из него, как две мышки.
Великан рассмеялся толстым голосом. Он протянул руку к чаше фонтана, выломал ее, полную воды, приподнял, как забрало, свой фиолетовый деревянный подбородок и стал пить.
Хлюп, хлюп, хлюп…
Он запустил руку в погреб Аполлины, вытащил сыр, круглый, как луна, и съел его. Он запустил руку в дымоход, снял три вяленых бычьих окорока и подвесил к своему поясу. Потом пошел обратно к лесу. Его рыжая шевелюра долго еще пламенела над вершинами деревьев. Наконец он скрылся где-то высоко на горе.
— Это великан! — Это привидение! — Это сам дьявол!
Все были возбуждены до крайности.
— В наше время великанов больше не существует! — заявил школьный учитель.
— В наше время, к счастью, привидения больше не являются! — сказал председатель сельской управы.
— В наше время дьявол больше не показывается… увы! — вздохнул кюре[10].
— А мой сыр? А мои окорока? — пронзительно возопила старуха Аполлина. — Их что, тоже не было?
— Так как же? — настаивали женщины.
— Нам все это привиделось.
И мужчины задымили трубками.
Но дети были другого мнения. Они-то были твердо уверены, что гигантская Маска существует на самом деле.
И даже начинали любить ее.
Деревенским маскам стало завидно. Обсудив положение, они заново раскрасили свои деревянные личины, обновили побитые молью шкуры и устроили шествие.
Но ни один ребенок не выбежал к ним, ни один не закричал «Ч-чаггата!»
Их это очень уязвило.
А Гигантская Маска опять пришла.
Перепуганные родители попрятались по домам. И снова прильнули к окошкам.
Маска стояла посреди площади.
Дети не убежали от нее. Они толпились вокруг Маски. Разглядывали ее. Восхищались.
— Какой ты большой!
— Какой сильный!
— Какой красивый!
Они, правда, немножко боялись, но это им даже нравилось.
Великан уселся в снег и кивал им в ответ.
Но, увидев Марию, дочку старухи Аполлины, он смазал ее по лицу своей перепачканной в саже перчаткой.
Маска отправилась восвояси. В снегу, где она сидела, осталась огромная вмятина, такая, что видно было землю.
— Он ничего, не злой, — признали люди.
— Он смешной! — сказали дети.
— И даже милый… — прошептала маленькая Сюзанна.
— Идем за ним! — скомандовал ее брат Крокен.
И дети двинулись в путь.
Родители звали их, но они не слушали. Они поднимались все выше, ступая по следам, оставленным великаном. Тот уже миновал лес. Его шаги, потревожив снег на альпийских лугах, вызвали лавину.
Лавина накрыла детей.
Родители снизу все видели.
На вертолетах прибыли спасатели с щупами и большими собаками сенбернарами, у которых к ошейникам подвешены бочоночки.
Собаки лизали добрым теплым языком холодные личики детей, и дети оживали. Они смеялись, пили из бочоночков вкусный грог и верхом на собаках ехали домой.
Для очередного посещения деревни гигантская Маска выбрала очень темную ночь. Великан обмотал соломой язык своего бубенца, а через плечо повесил торбу. Он бесшумно открывал погреба и складывал в торбу сыры, окорока, баночки елового меда. Заглянув на скотный двор председателя, он увел лучшую корову; из хлева Аполлины взял теленка красной масти с завитками на лбу, а еще барашка из загона советника. На заборе пыжился петух кюре — великан ухватил его за лапы.
Корова, теленок, барашек и петух всей компанией кое-как уместились в торбе.
Жители деревни услыхали! Разъяренные, они повыбегали с ружьями и принялись стрелять в великана. Но пули его не брали.
Гору накрыло пеленой густого тумана. И мужчины заплутали в нем и кружили до самого утра.
Великан явился в четвертый раз. Дети заплясали вокруг него хороводом.
Маска до небес,
Милый горный бес!
Звякни бубенцом,
Топни каблуком!
Они со смехом карабкались по его ногам, висли на поясе, усаживались ему на плечи. Великан им в этом не препятствовал. Но когда дети стали просить, чтоб он взял их с собой на гору, он отрицательно помотал головой.
Однако Крокен ухитрился забраться в огромный бубенец, болтавшийся у великана на поясе, и удобно устроился в его вогнутой полости. Он крепко держался за язык и время от времени ударял им об стенки, чтоб великан ничего не заподозрил. С вершины горы Крокен увидел свою деревню — маленькую, как черный муравей в белом фаянсовом соуснике.
Ему немного взгрустнулось при мысли о Сюзанне, об отце и матери и о своей кроватке. Но душа его была преисполнена любопытства.
Великан вошел в пещеру, и у Крокена дух захватило: вся ее поверхность искрилась кристаллами. Еще там был огромный соломенный тюфяк. Великан повалился на него и тут же громко захрапел. Крокен тоже уснул.
Проснулся он на рассвете. Мальчик по-прежнему цеплялся за язык бубенца, лежа в бронзовой полости, как в люльке. А люлька теперь раскачивалась в такт шагам гигантской Маски, спускавшейся обратно в долину.
Крокен узнал свою деревню. Он как раз успел соскользнуть по ноге великана и побежал к своему шале.
Кроме маленькой Сюзанны, его отсутствия никто не заметил. Он рассказал ей, как прокатился зайцем внутри бубенца и что видел на горе.
— Мне тоже хотелось бы там побывать, — сказала она.
— Это не для девочек, слишком опасно! — заявил Крокен.
Но жители деревни были очень злы на Маску, которая морочила им голову, обворовывала их, как хотела, и ни во что не ставила их стрельбу.
