— Я очень устал, мне трудно подняться, но я еще слишком молод, чтобы просить об этом вас. Вот я и пожелаю, чтобы кубок сам пришел в мои руки.
Произнося эти слова, Вит пристально смотрел на кубок, виски ему сдавило так, как будто их сжимали чьи-то сильные пальцы. Старший Гинек и его сын, стоявший у двери, уставились на кубок, и по спинам их, словно от испуга, пробежал холодок.
Кубок дрогнул, шевельнулся, как будто его неосторожно задела невидимая рука, легонько приподнялся, вдруг оторвавшись от стола, словно по ветру, которого никто не почувствовал, поплыл в сторону Вита и скользнул в его раскрытую ладонь.
Вит сжал кубок в руке. И, как будто не случилось ничего удивительного, поднес его к губам и стал жадно пить, потому что действительно очень устал и его мучила жажда.
— Папочка! — вырвалось у Гинека, и пан Пруба вскочил сам не свой.
— Нет, нет, это невозможно! — воскликнул он. — Но я же видел это собственными глазами! Вот что — дай этот бокал мне, малыш, сними шапку и повтори свою просьбу.
Вит послушался, хотя был немного раздосадован и взволнован. С какой стати надо устраивать проверку его шапочке? Ему показалось, что она была этим оскорблена. В мальчишеском сердце жила уверенность, что шапочка дана ему для спасения отца и их многострадального города. Так шутить с ее силой недопустимо — это яснее ясного, и Вит боялся, что шапочка разгневается и перестанет ему помогать.
Но что делать, если хочется убедить пана Прубу.
Вновь кубок стоял перед паном Прубой на другом конце длиннющего стола, за которым мастер трапезничал со своей семьей и всеми помощниками.
— Ну, давай, паренек, — приказал Гинек Пруба, — вели ему снова отправляться к тебе.
— Хочу, чтобы ты был у меня в руке, — послушно повторил Вит, протягивая руку навстречу кубку.
Мальчик чувствовал себя совсем разбитым — он и впрямь не хотел и даже боялся, что кубок окажется у него в руках.
Но тот стоял на месте, даже не дрогнул.
— Повтори свое пожелание! — раздраженно крикнул хозяин дома, и Вит подчинился.
Но сколько он ни повторял свою просьбу, сколько ни требовал пан Пруба, ни протягивал руку, кубок так и не шелохнулся.
Хозяин дома достал носовой платок и вытер лоб, потный от напряжения и волнения.
— Это кажется невероятным, и все-таки это правда, — выдохнул он. — Хочешь теперь попробовать с шапочкой?
— Нет, пан, — честно признался Вит, — не хочу. Лучше и не пробовать. Мне кажется, это была бы игра с вещью, которая дана мне для более важной цели, и я боюсь лишиться ее расположения.
— Возможно, ты и прав, — согласился пан Пруба, — хотя с той минуты, как я увидел, что кубок путешествует по воздуху к тебе в руки, я уже точно и не скажу, где мираж, а где действительность. Я должен либо верить в твою шапочку, либо допустить, что меня обманывает зрение. Верю я и тому, что она сослужила тебе службу, когда ты подвергался опасностям и преследованиям. Но о каких более важных целях ты говоришь?
Вит встал, краснея, и сказал решительно и серьезно:
— Я должен спасти своего отца. Все говорят, что ему грозит большая опасность, что ради устрашения города герцог прикажет строго наказать его, а может, и казнить. — Вит всхлипнул, но тут же спохватился и пылко продолжал: — Но никто, ни один человек не сказал, что город не потерпит ничего подобного, что у сената еще хватит сил выступить против такой несправедливости и не дать герцогу совершить это злодеяние. Говорят, сегодня из-за меня были арестованы горожане, которые провинились только в том, что защищались, когда герцогские головорезы обращались с ними, как с животными. А город молчит, город бездействует. Где же взять мне надежду, что отец мой будет спасен, если сам об этом не позабочусь?
Бывший консул стоял понурив голову, лицо его то вспыхивало, то бледнело — это был камень в его огород; слова мальчика жгли совесть как раскаленные уголья. Не был ли он одним из тех, кто не возмущался своим бесправным положением и ничего не предпринимал, чтобы помешать бесчинствам? Правда, как-то раз, в самом начале правления герцога, он сделал такую попытку, но, потерпев поражение, отступился и теперь сидел сложа руки, как все остальные, хотя мучился больше других, потому что и впрямь был человеком справедливым; он уже и не знал, во что еще верить, на что надеяться. В то ли, что зло в конце концов само себя уничтожит, или в то, что у людей когда-нибудь лопнет терпение и они сбросят его бремя со своих плеч, как груз, что несли против воли. Пан Пруба не только пожимал плечами, он скрежетал зубами и стискивал кулаки, но какой в этом толк? Бывший консул не мог найти выход из беды, в которую попал город, потому что люди перестали верить друг другу и было небезопасно слишком громко обсуждать общественные дела, делиться с кем-либо своими планами или хотя бы взглядами.
Тем не менее пан Пруба воспринял упреки Вита, как если бы они предназначались именно ему, и дал такой ответ:
— Твоя правда, мальчик. Нами овладело равнодушие, но много есть и таких горожан, которым рабство больше по душе, чем былая свобода. Деньги у них водятся, и хотя они дрожат от страха, но им кажется, что теперь им живется лучше, потому что не надо ни о чем думать, ни за что отвечать. Раньше они кричали: «Позор сенату!» — когда их заставляли соблюдать в городе чистоту и заботиться о бедных и больных. Сегодня они кричат: «Слава герцогу!» — когда он отбирает у них все, что ему понравится, а взамен позволяет лишь полюбоваться на свое великолепие и роскошь, убеждая, что в нем просто отражается их собственное великолепие и богатство. Но сдается мне, что слепые начинают прозревать, и мы снова возьмем дело в свои руки. Так или иначе, я обещаю тебе, мальчик, попытаться склонить сенат спасти твоего отца, даже если это будет стоить мне головы. Ведь если мы не станем поддерживать друг друга, то все пропадем поодиночке, как трусы. Да и умереть лучше вместе с единомышленниками.
Вит почувствовал жжение в глазах, и несколько слезинок скатилось по его щекам.
— Спасибо вам, пан Пруба, я верю, вы сделаете, как обещали, — глухо произнес Вит, делая шаг, чтобы протянуть мастеру руку.
Но тут мир вокруг него закружился: пан Пруба и Гинек пропали, перед глазами пронесся серо-огненный вихрь, и Виту показалось, что пол уходит из-под ног и падает куда-то в глубокую пропасть. Пан Пруба протянул руки и успел подхватить мальчика до того, как он упал.
Легко подняв Вита — пан Пруба был крупный и сильный мужчина, — он посадил его на стул.
— Что с тобой, малыш, что случилось? — испуганно спросил он и похлопал мальчика по лицу, чтобы привести его в чувство.
Вит быстро пришел в себя. Когда ему рассказали, что произошло, он сконфузился и на настойчивые расспросы хозяина ответил:
— Наверное, это от усталости, а может, и от голода. Я ел очень рано утром, и с тех пор во рту и маковой росинки не держал.
— Вот видишь! — возмутился пан Пруба, обращаясь к своей жене, которую позвал на помощь, когда мальчик потерял сознание. — Мы здесь морим голодом Вита, а между тем уже давно пробило полдень.
— Я боялась тебя беспокоить во время такого серьезного разговора, — ответила жена, — но у работников в желудках гремит уже такая музыка, что и на кухне слышно.
— Собирайте на стол, — сказал хозяин, — Господи Боже мой, собирайте на стол, глупые вы бабы!
На его крик в дверях появились две статные девушки. Они несли в глубоких супницах суп, откуда поднимался пар, а две служанки помоложе принесли целую гору оловянных мисок. За ними, весело галдя, в комнату ввалились подмастерья и ученики пана Прубы. Гремя скамейками, звякая ложками и мисками, они уселись за большой стол, на одном конце которого председательствовал хозяин, а на другом восседала его жена.
Знаменательный обед Клятва Яхима и других подмастерьев Вит засыпает за столом
Разве удалось бы вам вырастить дерево без влаги? А парень — если морить его голодом — разве стал бы здоровым, словно дуб? Вы только посмотрите на Вита, как он, забыв обо всем вокруг, работает ложкой в миске, как с каждым куском становятся румянее его щеки, как выступает на лбу испарина — признак возвращающихся сил. Он первым отложил бы ложку, если бы галантерейщик — тот посадил его рядом с собой — не наполнял Витову миску снова и снова, пока мальчишка не взмолился — в него уже и впрямь больше не влезает — и под взрыв заливистого и довольного смеха всего застолья запросил о пощаде.
Подмастерья и ученики ничего не ведали о волшебной шапочке Вита, наслышаны были только о разных удивительных событиях, произошедших в лагере наемников герцога, и, шушукаясь меж собой за столом, хвалили Вита: ну и задал он перца этим герцоговым прислужникам, до сих пор небось голова трещит. Все уже насытились и ждали только, когда галантерейщик поднимется, давая знак, что обед закончен и пора вернуться к своим делам. Однако галантерейщик постучал ложкой о свою миску и, когда все затихли, обратился к ним с такой речью.
